— Иногда ты идешь, будто во сне, — заметил я.
— Нет.
Она долго молчала после этого, а потом вдруг покраснела, словно ей то стало очень стыдно.
«Видно, нехорошо с моей стороны было делать ей такое замечание...» — подумал я.
Близился конец лета. Кое-где уже пожелтели листья. Мы отдыхали на плотной, как ковер, траве. Это был один из тех горных лугов, по которым год назад пробивались из окружения пролетеры. Вон в двух-трех сохранились еще следы от колышков.
XIII
Нужно все тщательно обдумать, перед тем как перейти Дрину. Если счастье улыбнется, встретимся с наши ми! А я? Что я делаю? Я весь во власти своих эмоций Живу под впечатлением недавнего водоворота, подхватившего и закружившего меня. Адела встревоженно, краем глаза, следит за мной, словно опасаясь.
Я не очень нежен, скорее, пожалуй, даже груб. Мне не хочется слишком явно выставлять напоказ свои чувства, которых я бессознательно стыжусь. Я боюсь, что этот водоворот совсем закружит меня. И я снова окажусь на дне морском. Довольно ли крепка ее рука, чтобы вынести меня?
Я взял у нее роман Джека Лондона и стал читать, жадно листая страницы. Адела пристально наблюдала за мной. И странно: мне бесконечно близкой показалась эта книга. Под ее впечатлением я не решался прикоснуться к прошлому, ко всему пережитому, боясь, как бы все не превратилось в пыль. Может, лет через сорок, если доживу, я вот так же вспомню свой путь и своих товарищей, незримо присутствующих здесь и молча наблюдающих за мной. А пока идет сорок ^рет»й год, лето, и пролетарская дивизия, одна из тех четырех, что прорвались, может быть, с развернутыми знаменами готовится куда-то выступить. Если это случится, вполне возможно, что мы никогда ее не догоним...
...Последнее время Адела то задумчива, то весела,
— Бледная ты, - сказал я, глядя на нее.
— Ты не любишь, когда я такая?
Длинные ресницы прикрывают глаза,
— Если б мы могли уйти отсюда!
— Уже уходим.
— Далеко.
— Ад ела!
— Я не хочу воевать. Хватит с меня.
— Не думай о войне.
— Я не на войне.
— Нет.
— О чем мы говорим?
Ее лицо стало печальным.
— Сколько это будет продолжаться?
— Пока не окончится, мы должны воевать.
— Я знаю. Как здесь чудесно!.. Ты любишь меня?
— Да.
— Так же, как раньше?
— Да.
— Это серьезно?
И снова я вижу тревогу на ее лице. Я погружаюсь в свои мысли, а она мое молчание истолковывает как равнодушие... -
Я думаю о войне. Вздымаясь над лесом и травою, война, словно джин в детских сказках, опять показывает свое лицо. Грохот канонады в долине, казалось, вырывается из груди этого жуткого чудовища. Будто рев больного льва разносится по окрестностям.
Но, скажу откровенно, без преувеличения, я не променял бы эту жизнь на прежнюю, когда я не принадле* жал ни партии, ни армии, ни ей, Аделе. Если я даже погибну, то умру с сознанием, что добровольно избрал свой путь. Я воюю так, как воевали мои предки. И поступаю так, как поступили бы они на моем месте. Война сделала меня равным всем людям мира.
— Было бы лучше, если б наши знали, что мы муж и жена, — сказала однажды Адела.
Теперешнее наше положение ей, конечно, неприятно. Женщины всех да стремятся сделать свою связь открытой. В этом многие усматривают признак их постоянства, по контрасту с мужчинами, которым это безразлично.
— Но мы оторваны от всех наших.
— Это верно. Но мне бы хотелось, чтобы они знали.
— Тебе было бы лучше, если б они знали? -Да.
— Тебя сразу отправят в другое место. Так они и сделают, если ты все скажешь, когда мы их догоним.
— А ты бы иногда приходил?
— У нас нет отпусков. И я не хочу, чтобы нас разделяли. По крайней мере, постараюсь этому помешать. Я надеюсь, что ты попадешь в мою роту...
— Ты — член комитета, и поэтому не говори так. Раз ты знаешь о нас, значит, должен знать и комитет. Неужели ты думаешь, что я соглашусь, чтоб нас разделили?
— А если это сделают?
— Не сделают, — убежденно сказала Адела, — и не горячись так.
Впервые задумался я над тем, что будет, когда мы придем к нашим. Ради нее нужно было бы согласиться, чтоб нас разделили: ее бы назначили куда-нибудь в-штаб, в культпросвет или в политотдел, туда, где можно сохранить голову. Достаточно я был в частях и знаю, что значит оставаться в роте. Это такой участок, где война ощущается в сто раз сильнее, чем в штабах. Здесь человеческая жизнь немногого стоит.
— Ты все объяснишь.
Я уже думал об этом. А вдруг наши отношения расценят как блуд?
— Что же делать?
— Давай не будем об этом говорить, — предложил я.
— Ты — чудесный муж. Ты ревнивый?..
— Раньше я ревновал тебя ко всему живому.
— Это я заметила.
— А ты могла бы уйти от меня?
— Я никогда не уйду от тебя, что бы ни случилось. И я всегда буду счастлива, если твои чувства ко мне не переменятся. Можешь быть спокоен.
— А ты знаешь, кому ты очень нравилась?
— Нет.
— Своему командиру, что вел тебя в бой на Сутьеске.
— Не смей так говорить, он командир роты.
— Сейчас у меня только один командир. Это ты.
XIV
Завтра пойдет тридцатый день со дня битвы. Мы продолжаем путь. Занятый своими мыслями, я молча шагаю рядом с Аделой.
О чем бы я ни думал сейчас, ее светлый образ закрывал передо мной весь мир. Меня переполняло ощущение счастья, окрылял успех. Я испытывал чувство удовлетворенности, радость победы, необычный прилив сил. Меня целиком поглотила страсть. Я вспоминал прежнюю Аделу и сравнивал ее с теперешней. Мысленно разговаривал с той и с другой, словно с подружками. Теперь я шел свободно, не опасаясь, что она на что-то рассердится. Все, что произошло несколько часов назад, унесло с собою в прошлое и наши конфликты, и какие-то глупые стычки, и муки. Мир для нас стал вращаться заново.
Мы отдыхали.
Адела сидела не шелохнувшись и внимательно следила за каждым моим движением, будто искала ответ на какой-то вопрос. На ее лице отражалось душевное смятение. Мне даже показалось, что в ее глазах мелькнул огонек ненависти.
Вдруг она положила обе руки мне на плечи. Словно читала мои мысли. И слушала, не слыша. Глубокая задумчивость сквозила в уголках ее глаз. Мне стало не по себе. Казалось, будто она в чем-то несправедливо обвиняет меня. Она то манила к себе улыбкой, полной доверия, то отталкивала хмурым взглядом.
Потом вдруг кинулась обнимать меня.
— Ты меня любишь? Правда, любишь? Неужели ты?..
— Я хотел бы ради тебя уйти на край света.
— А сейчас?
— Сейчас тоже.
— Не обманываешь?
Я легонько шлепнул ее по щеке и погладил. Адела залилась смехом, нервным и слишком громким. С ветки невысокой сосны вспорхнула черная птица. Ветка вздрогнула, словно умоляюще протянутая рука. Девушка посмотрела на нее и смолкла, а потом снова засмеялась сквозь слезы.
И опять, в который раз, она положила мне руки на лечи и уставилась на меня своими большими глазами. До сих пор мне не доводилось видеть ее такой: сидит напротив, подогнув ноги, руки у меня на плечах, и пристально смотрит мне в глаза. Кругом пахнет хвоей и свежей травой. «Что с тобой?» — спрашивал мой взгляд.
— Ты любишь ту А делу, а не такую, как я.
— Ты сошла с ума!
Было около десяти утра. Нужно идти дальше. Солнце протягивало к нам свои золотые пальцы, как всегда на открытом пространстве. Так оно поступало в течение тысячелетий.
Адела продолжала сидеть. Потом подняла руку, словно защищаясь, и умоляюще посмотрела на меня.
«Может быть, — подумал я, — она боится, что таким путем рожденная дружба недолговечна?»
Вскоре она пришла в себя, и этот мимолетный приступ больше не повторялся.
Успокоившись, Адела была послушной и кроткой. Ее гордость, а может быть, и тщеславие стали как будто уступать место рассудительности. И покорности. Я все больше привязывался к ней, хотя, признаюсь, в моем взгляде уже не было той прежней подчеркнутой предупредительности. Однако если я и был полностью уверен в ее чувствах ко мне, в то же время испытывал робость, словно бы меня пригласили туда, где прежде не приходилось бывать. Конечно, я убедился, что я нисколько не хуже, а даже лучше и храбрее других...
Адела заметила, что я стал недостаточно скромен. Недаром она так ласково посмотрела на меня, женским инстинктом почувствовав, что я, возможно, подавлен тем всеобъемлющим значением, которое она приобрела в моих глазах. Вероятно, это невольно способствовало тому, что моя персона выросла в ее глазах. Она как-то просто и естественно уступила мне пальму первенства.
И пусть мне небо будет свидетелем, что все происходило само по себе. Любуясь ею, освещенной солнцем, я каждый раз обнаруживал, что она превосходит всех женщин. И боялся, как бы не потерять власть над нею!
И все же я вел себя не так, как надо. Какая-то ложная гордость не позволяла мне открыто показать, что Адела по-прежнему дорога мне. Как тогда, во время переправы через Тару, я ничем не выдал своих чувств.
Вот и сейчас эта глупая гордость по-прежнему сковывала нас.
Осознав, что я, простой смертный, овладел божеством, я в то же время понял, что не это для нас главное, и смотрел теперь свободнее и на нее, и на солнце.
Когда я думал, что вот мы спустимся в село, найдем продовольствие... то вдруг замирал и оборачивался, чтоб увидеть, здесь ли она. Между нами существовала какая-то внутренняя связь: мы понимали друг друга с полуслова.
Все вокруг золотилось при утреннем свете. Маленькая темно-фиолетовая черника и лазурь неба. Иссиня-зеленые деревья. Занималась заря. Найдется ли в мире что-нибудь более привольное, чем небо в момент восхода солнца! С юга потянул ветерок. В воздухе уже чувствовался сентябрь, хотя до него еще было далеко.
Оборачиваясь назад, я мог видеть пронзающий небо пик. Я старался ни о чем не думать. Только картины прошлого по-прежнему оживали в памяти.
Мы подходили к бездонному каньону Дрины. Меня охватило необъяснимое волнение. К вечеру мы будем там...
— Что мы будем делать, когда выйдем к реке? — спросила Адела.
— Переночуем, а днем как-нибудь переправимся. Найдем лодку или сами свяжем плот из досок и бревен.
— А чья там власть?
— Ничья.
— Как ничья?
— Так, ничья. Сюда армия приходит и уходит. А вообще-то ее здесь нет. Мне б хотелось встретить какого-нибудь пастуха.
— А что мы будем делать на той стороне?
— Пойдем в направлении канонады.
— Ты думаешь, наши там?
— А другой армии, которая б здесь сражалась, нет
— Есть те, что воюют с нами.
— Там, где стреляют, должны быть и наши.
— Значит, мы можем попасть к пролетерам или в лапы к противнику.
— Да. Или в лапы к противнику.
— Ты очень умный.
— Ты тоже, — ответил я.
— Я не умная.
— Когда ты это говоришь, я могу всякое подумать.
— Не бойся. Я ни о чем не жалею.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты не должен ни о чем беспокоиться. Я по-прежнему люблю тебя.
— Знаю.
— Знаешь? Не будь таким самоуверенным!
— Не буду!
Больше за весь день мы не произнесли ни слова.
XV
Мы шли по намеченному пути, ориентируясь по солнцу. И это был единственно правильный путь, который вел нас к своим. По многим приметам я чувствовал, что приходит конец нашему уединенному бродяжничеству.
Канонада усиливалась. Теперь мы уже могли различить выстрелы из легкого оружия. Но пока это еще как потрескивание веток на костре, и даже слабее. Однако если слышны такие выстрелы, значит место боя уже недалеко. Перейдя реку, мы окажемся там через полдня. Если только им не придет в голову отступить!
Мысль о возможной разлуке с Аделой не давала мне покоя и целиком поглощала меня. Казалось, я совсем забыл о том, чем занимался целых два года. Разве я не командир взвода и разве уже непригоден к тому, чтобы снова занять свое место в части, если удастся ее догнать? Я достаточно научился управлять людьми и оружием. А что еще нужно уметь человеку на войне?
Подобно муравьям, мы тащились по каменистому гребню. На краю его виднелось углубление — небольшой кратер или старинная мастерская по переливке свинца. Может быть, из античной эпохи. Здесь была только голая земля и не росла трава.
Мы начали спускаться с гребня. В этот момент справа в кустарнике я услышал ворчание медведя.
— Медведь? — спросила Адела.
— Да. Ты боишься?
— Он не нападает на людей?
— На войне только люди нападают друг на друга.
И это действительно так. Во время военных действий испуганные стрельбой звери становятся более робкими и избегают человека. Звери как бы становятся благороднее и лучше людей. Словно сама природа еще раз этим подчеркивает, что человек может быть страшнее любого зверя. И потом, в конце концов, звери убивают, чтоб или насытиться, или защититься. У них нет такого стремления — искоренить другой биологический вид...
Ворчание стало удаляться, превратилось в недовольное брюзжание, потом ветер унес и его.
Мне казалось, что перед решающим шагом, когда предстояло перейти в другую область, необходимо, чтобы в наших отношениях не осталось и тени сомнения. Я должен поговорить с ней о брачных узах, чтобы думать теми же мыслями, что и она. Нужно сказать ей многое. Она ждет, чтоб я говорил о своих чувствах, а я никогда не умел распространяться на эту тему. Мое поведение сейчас явно не удовлетворяет ее.
Звезды усыпали небо, словно тлеющие искры костра или угольки чьего-то взгляда.
Ветер ласкает лицо. Шелестят деревья. Рядом во тьме шагает Адела. Перед нами поблескивает река. Звезды качаются на ее волнах. Вода бурлит меж огромных камней. «Ты не поблагодаришь меня, если станешь тонуть», — подумал я. На воде я всегда чувствовал себя неловко.
— Что ты сказал? — спросила Адела.
— Я сказал: за удачное начало.
Мы шли по берегу. Как я и предполагал, в кустах, показавшихся мне подозрительными, стояла лодка. Адела помогла мне ее вытащить. Я осмотрел дно, но ничего не увидел. Может быть, немного рассохлась, но выдержит, не потонет. Здесь же мы обнаружили и два длинных весла. Вода бурлила немного повыше этого места: там, наверное, обрушивался водопад.
Наклонившись, я столкнул лодку, придерживая рукой, пока садилась Адела. Благополучно миновали водоворот и стали всматриваться во тьму ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25