Больше он не проронил ни слова. Я шел за ним следом и невольно обратил внимание, как он похудел. Внезапно повернувшись, Йован спросил:
— Ты пойдешь?
— Да, — ответил я. — Я не устал.
XXI
Мы были в Жупе. Раздобыли продовольствие и после короткой перестрелки отступили в горы. Здесь устроили привал. Я лежал неподалеку от девушек.
— Знаешь, мне все время невыносимо грустно, — говорила Рябая Аделе. — Я ничего не могу забыть и как бы все переживаю заново.
— Ты можешь об этом не думать? — спросила Адела.
— Нет, — отвечала та. — Все так и стоит перед глазами: мы со стариком спрятались в кустах, а за рекой-** их патрули с огромными черными псами...
— Ты веришь в наше дело? — спросила Адела.
— Верю.
— Думай лучше об этом.
— Я и не хочу думать о чем-нибудь ином.
— Ну тогда расскажи.
— Это было в первый день после боя. Мы лежали в укрытии и наблюдали. Мы не знали, куда идти: немцьь были повсюду...
Она облизала пересохшие губы, глядя прямо перед собой.
— Я была сестрой, ухаживала за ранеными. И я видела, как их выводили и ставили друг возле друга. Их убивали партиями. Старик все время шепотом приказывал мне отвернуться. Но я не могла не смотреть... Их убивали в затылок. Стреляли из таких же пистолетов, как у Минера, или из автоматов...
Прямо перед нами росли низкие кусты, не выше пояса. Там тоже кто-то прятался, мне было видно темное пятно его одежды. По тропе проходили трое гитлеровцев с собакой. Вдруг собака залаяла, и человек на четвереньках пополз по склону. Я догадалась, что он ранен в оба колена. Виднелась даже повязка. Собака настигла его и с лаем прыгнула на спину. Человек покатился по траве, но тут подоспели солдаты. Кто-то из них крикнул собаке, и она оставила раненого. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на своих палачей. Они находились шагах в тридцати от нас, и я хорошо разглядела его лицо. Очень худое лицо. Это был еще совсем молодой парень. Он что-то произнес, но в это время самый высокий фашист выстрелил в него...
В одной группе они расстреляли девушку. Я не могу забыть выражения ее лица, когда они поставили ее возле куста... До позднего вечера раздавались одиночные выстрелы. Хотелось выть от горя. Старик закрывал мне рот ладонью...
— Старик хороший, — проговорила Адела. Рябая низко опустила голову, плечи ее поникли.
— Да, — продолжала она, снова подняв голову.— Мне казалось, будто это никогда не кончится. Потом выстрелы стали удаляться и почти прекратились. Лишь на том берегу изредка проходили немецкие солдаты и патрули. Иногда они вели пленных. Этих уводили на допрос. И каждый из наших оглядывался на этот берег, на густой лес, словно прощаясь...
Старик сказал мне, что существует кем-то подписанная конвенция о том, что нельзя убивать раненых. Однако фашисты не соблюдают ее даже по отношению к англичанам и американцам...
Когда стало смеркаться, мы начали пробираться по лесу. От госпиталя ничего не осталось. Повсюду валялись трупы. «А те раненые, которым удалось спастись, — думала я, — умрут с голоду или от заражения крови...»
— Это в тот вечер вы встретили Судейского? — поинтересовался я.
— Да. Он был один. Старик расспросил его и предложил идти вместе. «Само собой разумеется— ответил Судейский. Мы шли всю ночь, а на другой день встретили тебя и Минера.
— Как ты думаешь, скольким раненым удалось избежать расправы? -— снова спросил я.
— Старик говорил, что по крайней мере — одной четвертой. Но я этому не верю. Ведь мы никого не заметили, пока шли лесом. Может, они боялись пошевелиться, а может, и не было их уже в живых.
— Да, — сказал я. — Тебе, девушка, немало досталось. Она молча выдергивала траву.
— Война есть война, — продолжал я. — Тебе довелось много пережить... Но не надо все время думать об этом. Эти люди погибли, их не вернешь. Сейчас нужно позаботиться о себе, чтобы найти силы пройти наш путь. Мы недалеко от реки. Когда переправимся через нее, окажемся у своих.
— Да, — ответила она.
— Ты должна выдержать. Уже осталось немного.
— Я так устала, — произнесла Рябая. — Душа у меня устала.
Адела отвернулась. Я понял, что она плачет.
— Уходи, — сказала Адела, заметив, что я смотрю на нее. — Уходи! Пожалуйста.
Минер и Судейский лежали на траве. Чуть подальше глазел в небо Йован. Воздух был напоен запахом полыни.
— Эй, не пора ли трогаться? — спросил я, подходя к ним.
— Можно, — согласился Минер.
— А я пока не хочу идти, — заявил Йован.
— Надо идти, — улыбнулся Минер.
— Нет, — возразил тот. — Ничего не надо. Что идти, что сидеть на месте — все равно один конец.
— Если ты так считаешь, философ, тогда кончай сразу, — строго сказал Минер.
— Зачем же? Это сделают другие. Между прочим, и на тебя рассчитывают.
— Никто на меня не рассчитывает, — спокойно произнес Минер.
Мы поднялись и вяло зашагали. Теперь уже не столько голодные, сколько усталые — больше, чем когда бы то ни было. Мы еле тянулись друг за другом. Я — впереди, за мной — Минер и девушки. За ними — Йован и Судейский И последним — старик. Каждый шаг давался с трудом...
XXII
Мало-помалу я узнавал о судьбе госпиталя. Вот что мне рассказал старик.
Тринадцатого начался бой. Раненые находились на том берегу реки. Переправить их предполагалось, когда будет пробита брешь в тройном кольце, созданном немцами.
Старик был с ранеными. Его так и называли Стариком, хотя все в госпитале знали его настоящее имя.
— Ох! — воскликнула медсестра. — Они ушли без нас.
— А товарищи из штаба? — спросил старик.
— В пятистах метрах от лагеря никого нет.
За рекой, к северу от них, слышался сильный минометный огонь. Потом начали стрелять сзади, с горы, откуда госпиталь перебрался ночью. Было ясно, что это наступают солдаты Лера. Они уже много дней шли по пятам за госпиталем.
У медицинской сестры было скуластое, испещренное оспой лицо, карие глаза, детские губы и очень тонкая талия.
— Ты здорова? — подошел к ней старик.
— Да, — ответила девушка.
— Щеки у тебя горят.
— Воды, сестричка! — попросил раненый. Он лежал на носилках в кустах. Здесь было четверо раненых: все на носилках, за исключением смуглого паренька. Он сидя вслушивался в звуки боя.
— Я вам говорю, что наши пробьются. Наверняка.
— Поздно, — возразил другой.
— Почему?
— Потому что уже девять часов. Кому удастся выйти днем?
Третий хрипло выругался и застонал. У него осталась только одна нога, вторую отрезали до колена. На глазах его была повязка.
— Тебе плохо? — подошла к нему Рябая.
— Воды!
Приподняв раненому голову, она поднесла фляжку к его губам. Он пил, останавливаясь, чтобы передохнуть. Над головой засвистели осколки снарядов.
— Товарищи, — произнес партизан без ноги, с забинтованными глазами, — где мой пистолет? — Он пошарил вокруг руками, потом прерывисто продолжал: — Мне теперь ничего не страшно. Я уже наполовину мертвец. Запомните мое имя, если уцелеете.
— Милан, зачем ты так говоришь? — сказал сидящий. —- Давайте о чем-нибудь другом.
— Нет, — возразил тот, глубоко вздохнув и придвигая пистолет. — Сейчас нужно говорить только об этом.
— Слышите стрельбу? Движется к вершине? — взволнованно произнес сидящий раненый.
— Сколько человек в пятой? — спросил один из лежащих на носилках. У него на рукаве были: звезды.
— Три с половиной батальона, — ответил сидящий,
— Это хорошо. Но они нас не спасут.
— Почему?
— Потому что только у них есть возможность прорваться.
— А мы?
— Неужели ты хочешь, чтоб они погибали вместе с нами?
— Нет, — ответил сидящий раненый.
Они замолчали. Человек со звездами на рукаве повернул голову и посмотрел на девушку.
Она вытерла глаза и только в этот момент увидела прямо перед собой молодого светловолосого крепкого парня с красными звездами на рукаве и вышитыми на них серпом и молотом.
— Сколько здесь человек? — спросил он,
— Семеро и сестра, — ответила Рябая.
— Кто рядом с вами?
— Двадцать раненых из третьей.
1 Звезды на рукавах в партизанской армии Югославии носили политические комиссары. —- Прим. пер.
— А где штаб центрального госпиталя?
— Вверху, в лесу.
На груди у него висел автомат; впереди у ремня болталась сумка с четырьмя длинными и полными дисками. Когда он повернулся, Рябая увидела у него на спине еще один диск в непромокаемой немецкой сумке. Ремень с гранатами плотно перетягивал его талию. Это был един-стведный вестник «оттуда», которого она видела.
— Идите вверх, по этой тропе, — сказала девушка. —• Не заблудитесь. Кругом — сотни раненых. Только не останавливайтесь, немцы начали обстрел.
— Не беда, — возразил боец.
— Хорошие вести? — обратился к нему сидящий раненый.
— Отличные, друг, — сердечно ответил боец и исчез,
— Что он сказал? — спросил, подходя, старик.
— Хорошие вести.
— Дай бог.
— Старик, — простонал человек с повязкой на глазах. — Это ты?
— Да.
— Не поминай бога.
— Почему?
— Потому что он на их стороне. Он перешел к немцам.
— Эх, мне бы ноги того парня, был бы и бог на моей стороне. И все бы вести были хорошие, — проговорил старик.
— У меня тоже были ноги, — глухо произнес человек с повязкой на глазах.
Девушка подсела к старику. Слышалось прерывистое дыхание раненых.
— Я думаю, нас давно бы отвели отсюда. Ведь те, с Сухого Дола, скоро будут здесь. Слышишь выстрелы? —-шепнула она старику.
— Что ты хочешь сказать? — спросил тот.
— Мы остались одни. Надо подумать, как спрятать раненых.
— Ты думаешь, нашим не удалось прорваться?
— Если даже и удалось, они не смогут вернуться. Надо подумать о раненых.
— Не глупи! Девушка молчала.
— Не глупи, Марица! — повторил старик.
Она не отвечала. Сорвав травинку, смяла ее.
— Ты с ума сошла. Совсем спятила!—чуть не крикнул на нее старик. — Что это за болтовня? Он был южанин по выговору. Его черный суконный пиджак уже прорвался на обоих локтях. На голове старик носил круглую плоскую шапочку с красным верхом и черным шелковым флером по тулье. Это был извечный символ печали по проигранной битве на Косовом поле Ч На самой верхушке шапочки в четырех углах красовались нашитые старинным золотым галуном четыре буквы С, что означало «Само слога србина спасава» 2.
— Нет, — ответила девушка. — Я не спятила, дядя Яблан. Я только знаю, что мы в последнем эшелоне.
— Ну и что из того?
— Последний эшелон не пробивается в трудную минуту. А разве может быть минута трудней этой?
Она тихо заплакала. Старик глядел на нее с укоризной.
— Разве они совсем глупые, чтоб выпустить отсюда четыре дивизии? — спросила Рябая.
— Да, если не могли иначе, — ответил старик.
— Вот видишь, теперь уже не могли. Они пропустили то, что хотели, и больше никого не выпустят, — тоскливо сказала девушка.
Казалось, она примирилась с судьбой. И хотя она не имела военного опыта, но ее чуткое женское сердце предсказывало беду.
XXIII
На привалах я любил рассматривать всех по очереди. Мне нравились карие бархатные глаза Судейского. Он смотрел всегда прямо в лицо собеседнику. Судейский поднялся против немцев и старого режима. Он из интеллигентов. У него есть определенное будущее: он мог бы стать адвокатом или судьей.
Старик был крестьянином, имел свое хозяйство. Он
1 В 1389 г. на Косовом поле турецкие отряды нанесли поражение сербскому войску. Косово поле стало символом гиболи независимости сербской державы. — Прим. пер.
2 Звуковая игра слов, в переводе означающая: «Только согласие серба спасает». — Прим. пер.
почитал старые обычаи, уважал праздник Славы и ненавидел фашистов. Они уничтожили его семью и хозяйст- , во. И старик воевал с врагом беспощадно, не на жизнь, а на смерть. Он уверен в нашем движении и никогда ему не изменит.
Йован — сын крестьянина, и довольно имущего. По его рассказам, у них было немало скота. Да и теперь им неплохо. Его, как и многих, подхватила волна революции.
Рябая — из бедняцкой семьи. В каком-то смысле она мне ближе всех. Она некрасива, необразованна. Из таких женщин получаются хорошие жены. Но Рябая встала в ряды борцов, и это вызывает у меня восхищение.
Минер — физически самый сильный из нас. Это — квалифицированный рабочий. Он тоже мне очень нравится, хотя и принадлежит к определенной группе людей. Минер умудрен жизнью и любит жизнь.
Все мы очень разные, но нас объединила борьба. В мирное время я попросту был бродягой и, конечно, не мог войти в круг интеллигентных людей. Во время войны стал командиром. А будущее мое трудно угадать.
«Посмотри на Аделу», — говорил мне внутренний голос.
Мы встретились взглядами. Мне хотелось ей сказать: «Ты лишь в силу обстоятельств оказалась в компании со мной». «Я всегда любила таких, как ты», — будто отвечала она. — «Ты, наверное, начиталась Горького».
Адела словно угадала мои мысли. В ее сердитом взгляде я увидел ответ: «Не задавайся».
Мы залегли за-каменным выступом. Ждем приближения банды. Отступать больше нельзя, да и некуда. Мы стараемся держаться спокойно, как люди, выполняющие своп долг. Я снова думаю о своих спутниках. Самая загадочная для меня — Адела.
Мы опять встречаемся с ней взглядами.
«Я всегда любила рабочих», — словно говорит она. «Наверное, так же, как любят вещи или животных, — иронизирую я. — Иногда приятно сказать пару ласковых слов тем, кого считаешь ниже себя. А ведь я с самой низшей ступеньки! Я не был даже подмастерьем. Ничего не кончал, у меня нет ни образования, ни ремесла. Я бродяжничал в поисках куска хлеба...»
Праздник святого, покровителя рода или семьи.— Прим. пер.
Должно быть, девушка разгадала насмешку в моем взгляде и отвела свои глаза в сторону. А я не мог не смотреть на это бледное большеглазое создание. Она напоминала бело-голубой цветок на тонком стебле. Я слышал только голос Аделы и испытывал ревность к птицам и травам вокруг нее, к этим измученным людям, которые слышали и видели ее...
У нас отличная позиция. Такую только Минер может выбрать. Здесь нас не застанешь врасплох. Мы ждем ночи. В прошлую ночь мы спускались в село, набрали еды и навлекли на себя погоню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25