воду.
— Бывало похуже, — заметил я.
— Скверно и то, что мы переправились, но не стоит оплакивать прошлое, — продолжал он.
— Прости, — тихо произнесла Адела.
— Два года назад здесь был наш штаб, Минер. Вот тут, прямо над головой. В хибаре на самом откосе. Она потом сгорела, — вспоминал я.
— Да, штаба нет, — вздохнул Минер. — Но у нас остались еще эти винтовки.
— Я ненавижу винтовки, — сказала Адела. Больше мы не вымолвили ни слова. Местность была
пересеченной, и за час мы проходили не больше трех километров. А нам предстояло шагать всю ночь. В тишине лишь трава шелестела от наших шагов.
Утром мы взобрались на высокий холм. Вдалеке виднелись села. Серебристые нити тумана тянулись к восходящему солнцу. Какой-то невыразимой прелести был полон и этот туман, и темный ковер лугов, и чистое утреннее солнце, словно огромный факел, озаривший окрестность. Трава повсюду засверкала каплями росы.
— Мы пришли, — нарушил тишину Минер. — В этих краях банд нет.
— Хорошо, — вздохнул я.
— Что это за земля? — спросила Адела.
— Ничья, — ответил Минер. — После немецкого наступления местные жители и сами не знают, на чьей они стороне. Здесь нет никакой власти, и никто никого не трогает.
— Что ты собираешься делать? — поинтересовался я, так как меня мучила неизвестность.
— Здесь граница двух срезов, — ответил Минер. — Он сдвинул шапку, вытер ладонью лоб и, глядя на меня спокойными, синими, как небо, глазами, добавил: — Пришло время!
Било вполне очевидно, что он хочет податься в свои края, и это, конечно, само собой разумелось.
1 Срез (сербско-хорв.)—административная единица, соответствующая уезду, району. — Прим. пер.
И тем не менее мне казалось, что расставание наступило слишком быстро, и я почувствовал себя страшно одиноким. Как февральское солнце, только вспыхнув, сразу же исчезает за тучами, так и взгляд Аделы осветил меня на мгновение. Молчание становилось тягостным. Наконец я глухо проговорил:
— Попрощаемся.
Минер был невозмутим, словно не замечал моего состояния.
— Я должен идти в свой срез. У меня задание. Ты,— обратился он к Аделе, — можешь присоединиться к одному из нас.
Легкий ветерок пробежал по траве. Туман рассеивался, открывая вход в ущелье. Повернувшись к Минеру, Ад ела спросила:
— Можно я пойду немного с тобой? Согласен?
— Разумеется, — ответил Минер.
Крепко пожав мне руку, он произнес на прощание:
— Спасибо за дружбу. Ты — хороший человек.
Минер и Адела спустились в ущелье. Я долго смотрел им вслед. Они становились все меньше и меньше и вот совсем исчезли в тумане.
«Ну что стоишь? — презрительно бросил я себе. — Шагай вон туда, на север. До сих пор ты все время шел на восток. Теперь пора повернуть на девяносто градусов».
Солнце жгло, как раскаленное железо. Я обогнул скалу. На ее вершине сидела какая-то большая сизая птица. Она не испугалась меня, не взлетела, лишь повернула в мою сторону голову. Я шел у подножия ее громадного трона, и все это время птица зорко следила за мной.
Леденящее душу одиночество охватило меня. Ведь мы расстались навеки! Шатаясь, как пьяный, я побрел на север. Ноги, казалось, сами выбирали дорогу. Шагая но красновато-коричневой тропе, я ничего перед собой не видел.
Я был так подавлен внезапностью нашего расставания, что никак не мог прийти в себя. «Можно я пойду немного с тобой?» — слышался мне голос Аделы. Что значит «немного»? День, месяц? Или это было сказано лишь для того, чтобы что-то сказать?
«Не обманывайся», — говорил я себе, вдыхая аромат горных трав, подставляя лицо свежему ветерку.
— Ты очень спешил, — произнес вдруг чей-то женский ГОЛОС.
Это была Адела. Я зашатался, словно шел к игорному столу, где оставил все, кроме одной единственной копейки. Какие волшебные чары снова свели нас вместе? Подавляя радость, я самым безмятежным, на какой только был способен, тоном ответил:
— Я хотел подождать тебя вон у той скалы. Девушка кивнула и пошла рядом, касаясь моего плеча.
Взволнованные, мы шли молча. Я был потрясен и чувствовал себя спасенным утопленником. А кругом пестрели яркие цветы, благоухало ослепительное утро...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Длинное, узкое плоскогорье простиралось перед нами с северо-востока на юго-запад. Горные хребты пунктирными линиями тянулись с севера к югу. Между ними залегли глубокие впадины, словно морщины на шее гигантского носорога.
Необъяснимое волнение охватывает человека, когда он поднимается на какую-нибудь вершину. Над всеми высокогорными пастбищами, над лугами, уходящими вдаль, открывается необъятный простор. Медленно плывут облака. Наклонив свои белые головы, они будто хотят заглянуть в глубь взволнованной земной коры. Когда стоишь на вершине, на пядь ближе к небу, мысль невольно взмывает ввысь, и, кажется, весь мир лежит у твоих ног.
За это время Минер наверняка ушел далеко — не услышишь и выстрела. Он, конечно, по-прежнему, шагает так, будто идет первым. Таких людей, как Минер, в будничной обстановке можно встретить лишь во сне или в романах!
Мы одолели холм. Потом полезли вверх по склону горы, у самой вершины которой журчал родник. Если б я мог описать все случившееся за эти двадцать дней! Когда погибли четверо из нашей семерки, Минер страшно переживал. Лицо его осунулось, скулы заострились, глаза запали и уже не светились добродушием, как раньше. Но ничто не смогло сломить его воли. И день, и ночь он был начеку, оставаясь верным нашему делу. Даже в минуты крайней опасности он умел приказывать с таким спокойствием и уверенностью во взгляде,
что каждый из нас беспрекословно подчинялся ему Лишь дьявольское упрямство Йована вносило разлад! Но ведь недаром Йован был похож на цыгана, а те, каш известно, плохо поддаются дисциплине...
Наконец мы поднялись на вершину. Голая каменистая почва цвета ржавого железа. Выжженная солнцем бедная растительность. Прямо перед нами возвышалась громада Црного Врха, единственной вершины, которую я здесь знал. Наклонившись подобно пизанской башне, чуть поблескивая издали лысым теменем, она приветствовала нас.
Вдруг справа от нас, с востока, ветер принес отчетливый звук выстрела. Раздайся сигнал тревоги, мы бы меньше испугались, чем этого неожиданного выстрела. Следом, как эхо, долетел чей-то крик:
— Вниз! Вниз к У-у-улошу!
И хотя кругом снова воцарилась тишина, я зашагал быстрее: мне хотелось поскорее подняться на соседнюю скалу справа и узнать, что там происходит. Адела вопросительно посмотрела на меня, а я, будто ничего и не случилось, молча пошел вперед.
А что, если стреляли в Минера? Я стал лихорадочно подсчитывать. Он уже отшагал километров шесть. А выстрел раздался ближе, да и кричал кто-то не так далеко. Значит, с Минером все в порядке...
II
Скоро и Црний Врх. Отсюда открывается вид километров на пятьдесят. И мы затерялись в этом пространстве. Тронулись к скатам Црного Врха. Солнце скрылось за облаками. Зашумел ветер в кронах деревьев с шероховатой тяжелой корой, что выстроились, как солдаты, длинными шеренгами, вдоль лесной тропы, по которой мы идем. На белых камнях темными пятнами выделялись лишаи.
Я украдкой наблюдаю за Аделой. Ее безмятежное лицо с выражением невинности не напоминает ни одну из виденных мною прежде девушек. Она словно бы ничего не замечает, взгляд ее по-прежнему сосредоточенно мягок и спокоен, но временами мне чудится в нем насмешка^
Тропа неожиданно повернула в сторону. Взбираемся к Црному Врху. Мне это место хорошо знакомо. В село мы спустимся ночью. Скалистая феска Црного Врха испещрена косматой красноватой травой. Ни единого деревца. Вершина напоминает квадрат. Мы остановились здесь, как на площадке. Я подошел к Аделе и вытянулся перед ней по струнке, словно перед высшим начальством. Девушка молча сделала несколько шагов ко мне. Будто бы отправились по воду и случайно встретились.
— Здравствуй, товарищ Грабовац! — сказала она, видимо, для того, чтобы нарушить молчание.
— Здравствуй.
Я взял ее руку. Мозолистая — от винтовки. Но еще более милая из-за этих мозолей.
Я был уверен, что близится объяснение.
— Вчера, пока ты переправлялся через реку по проволоке, я решила пойти с тобой, — промолвила Адела.
— А Минер?
Она так спокойно и естественно взглянула на меня, что я понял: многое она передумала, прежде чем говорить таким тоном.
«Все пропало, — подумал я, кусая губы.— Она никого из нас не любит, а со мной пошла лишь потому, что так надеется скорее выйти к нашим...»
И она действительно сказала это, сказала с потрясающим спокойствием. А потом нагнулась, сорвала травинку и закусила ее. Я сел рядом. Адела, как ни в чем не бывало, стала расспрашивать, почему я такой задумчивый. Да, она отправилась со мной потому, что Минер пошел в срез, а я — искать армию. Значит, это — единственная причина?
Я встретил ее спокойный взгляд, и словно солнце озарило меня. «Ты слишком самодоволен, — упрекнул я себя. — Вспомни о Сутьеске...» И твердо решил ничем не показывать своей радости оттого, что Адела со мной. Как ни странно, но от этого своего решения на душе у меня стало сразу легче: главное — она здесь, независимо от того, что она думает и что говорит, хотя, конечно, невозможно видеть ее и не испытывать волнения...
— Я собирался идти завтра, — сказал я.
— Куда?
— Можно мне внести предложение?
— Говори!
— Давай завтра отдохнем, а потом пойдем.
— Можно, —ответил я. — Здесь найдется еда.
Она мельком взглянула на меня и сощурилась, как от солнца. И в это мгновение она стала такой же, как в тот вечер, накануне боя, и улыбалась так же. Я заглянул ей в глаза и протянул руку. Адела мягко взяла ее, встала и пошла рядом со мной. Ее ноги в маленьких ободранных итальянских ботинках утопали в цветах. Любуясь ее беззаботной походкой, я думал только об одном: пусть все остается как есть, пусть ничего не меняется до конца наших дней.
— Хорошо здесь, — сказала она.
— Хорошо, — ответил я, — если тебе так хочется.
За нас двоих я несу сейчас полную ответственность. Нельзя забывать, что мы — частица армии. Необходимо найти ее главные силы. Все, что помимо того, — вне воинских законов. И все, что я испытываю к Аделе, похоже на дурман!
На вершине мы провели несколько часов. Вдали за Тарой тянулись горы, то голые, то поросшие лесом. На одной из тех вершин два дня назад мы были в окружении. Тогда нас было семеро.
III
Мы идем по горам. Что, если внизу, в селах, по-прежнему господствуют банды? Я знал здесь места. Многие жители этих сел поддерживают нас. Туда можно приходить ночью, но все равно нужно быть очень осторожным.
В полдень нам встретился какой-то пастух со своим приятелем. Их сопровождал огромный сторожевой пес. Они пробыли с нами часа два. Пастух рассказал о дороге, которой нам лучше идти, а на прощание оставил котомку с провизией
Когда они ушли, Адела произнесла:
— Славный парень!
— Откуда ты знаешь? Может быть, и не очень? -— возразил я.
Мною вдруг овладело чувство ревности к этому пастуху. Росло желание сказать Аделе что-то обидное.
— Вот нашел ножик в кармане, — начал я. — Наверное, Йована.
«Забыла она о нем или только делает вид?» Мне вдруг стало стыдно этого разговора. «Ты нарушаешь солдатскую заповедь, — укорял я себя. — В соратнике нельзя видеть женщину. Это искушение. Надо вести себя с нею, как с товарищем!»
Я решил направить разговор в другое русло.
— Нашел его там, в камнях. И когда вынимаю, не могу освободиться от той картины.
Адела молча взглянула на меня, встала и пошла вперед.
— Ты многих здесь знаешь? — спросил я, догоняя ее.
— У меня есть несколько надежных явок.
— Они остались надежными? <— Не знаю.
Потом присели под большой сосной. Сквозь ее раскидистую крону пробивался солнечный луч. Надо было решать, как поступить завтра.
— Что будем делать?
— Ты по армии тоскуешь? — спросила Адела. — Не можешь без нее жить, как рыба без воды.
— Могу, — сердито возразил я. — Но я обязан вернуться.
— Не беспокойся. Через несколько дней придешь. Мне иногда кажется, будто я схожу с ума. Мысли
мои путаются, словно под влиянием этой девушки я превратился совсем в иного человека. Но она ни разу еще и не пыталась выяснить наши отношения. Да и вообще избегала со мной заговаривать. Так только, за неимением кого-то другого, перекинется парой слов, и все. Но разве она не сама решила оставить Минера и пойти со мной? Когда я прощался с ними, она не услышала от меня ли слова мольбы...
Может быть, она догадывается, что я безумно ее люблю? И делает вид, будто ей это все равно? О себе она вообще ничего не рассказывает: то ли не доверяет, то ли не отличается откровенностью.
Когда вдали раздаются выстрелы, я останавливаюсь и поворачиваюсь в ту сторону. В эти минуты, мягко шурша травой, Адела близко подходит ко мне. И хотя я только что считал ее источником всех своих злоключении, мне не удается удержаться, чтобы не взглянуть на нее. Обращенное ко мне лицо Аделы становится мягким, подобно теплому летнему дню. И сразу вся моя злость исчезает, и я готов на самые необыкновенные поступки ради этой девушки...
IV
Адела собрала посуду, оставленную нам пастухом, и направилась к роднику. Мы только чго поели. Отойдя шагов на двадцать, она повернулась ко мне с грацией молодой лани. Я не сводил с нее глаз.
—- Иди помой руки! — крикнула она.
Мы были на поляне. Под старым деревом, напомнившим мне лесистые места моего детства.
— Странный этот мир, — сказал я, поравнявшись с Аделой.
— Что это ты?
— Может быть, без причины, а может быть, есть заветная мысль.
— Не понимаю.
— Значит, и не нужно.
Возвращаясь от родника, она вдруг спросила:
— У тебя во взводе был автомат?
— Да, две штуки. С одним управлялся шестнадцатилетний паренек.
— Он погиб?
— Да. А какой системы были автоматы в вашей роте?
— Не знаю, — откровенно призналась она. — Их было много. Я не разбираюсь в оружии, да и не люблю стрелять.
— Будто?
— Один какой-то автомат стрелял очень быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25