– Нужны просто дети. Поменьше студийной атмосферы! Она превращает их в уродов! А они и без того не так уж хороши. Пусть снимки делают на детской площадке, и не давайте вмешиваться родителям, от них одни проблемы.
Кроме наших постоянных моделей, в агентстве значились еще несколько категорий женщин – целый штат из двух сотен девушек, не востребованных для основных съемок, сто низкооплачиваемых девушек и пятьдесят женщин, которые носили одежду больше двенадцатого размера. Мы также время от времени приглашали на съемки так называемых платиновых моделей, когда возникала необходимость рекламировать товары для пожилых дам.
Всем вышеперечисленным категориям были присвоены твердые наименования: А-моделями назывались невостребованные, Б-моделями – низкооплачиваемые, Д-моделями – носившие одежду больше двенадцатого размера. Использовались все А, Б, Д на съемках, как правило, лишь в тех случаях, когда предполагалось представлять одежду для массового покупателя или тех, кого называли среднестатистическими американцами. Бывали случаи, когда приглашались и модели, страдающие избыточным весом, особенно они бывали востребованы в рекламе товаров для похудания. Совсем редкую группу моделей составляли «ширококостные» или мужеподобные дамочки.
Многие «платиновые» модели выглядели очень даже привлекательно. Они были супермоделями в прошлом, в то время, когда нынешние юные топ-миллионерши еще только появились на свет. Их карьера закончилась очень давно, и теперь они с радостью принимали любое приглашение на съемки. Удивительно, что, несмотря на зрелый возраст, многие из этих женщин сохранили какую-то кукольную молодость, поддерживаемую как дорогостоящими средствами по уходу, так и вниманием поклонников.
Следующий день я снова провел вместе с Роттвейлер, все больше и больше втягиваясь в свою новую роль ее «альтер эго» и эксклюзивного мальчика на побегушках. Хотя поначалу мне не слишком нравилось, со временем я стал находить это забавным. С софы мне было предложено пересесть за мой личный стол «охранника кабинета госпожи Роттвейлер», и с этого момента я начал делать то, что подсказывали мне моя интуиция и способность ориентироваться в ситуации.
ЛЖЕЦ
Воспоминания о первом месяце работы в офисе Роттвейлер все еще очень живы. Я отлично помню, что многое тогда повергало в шок мою непривычную к разного рода неожиданностям наивную душу. За день я успевал повидать столько, сколько не увидел бы в кино и за неделю, – фантастические интриги, заговоры и тайны, достойные детективных сериалов и мыльных опер.
Мисс Роттвейлер – а мы все называли ее просто Мисс, хотя я смутно догадывался, что она замужняя дама и вступила в брак очень давно, скорее всего не в Америке, а еще в Европе, – относилась к тому типу людей с «выдающейся вперед волевой челюстью», о ком обычно пишут в книгах, но кого мне раньше не доводилось встречать. Черты лица, да и весь ее облик, действительно выдавали недюжинные решимость и волю, достойные изображений, которые помещались на носу древних кораблей. Один ее взгляд мог действовать на присутствующих подавляюще.
Подбородок тоже играл далеко не последнюю роль. Впечатление усиливалось из-за пышной груди. Надо заметить, что эта деталь ее внешнего облика привлекала особое внимание. Я склонен предполагать, что эта часть тела Мисс Роттвейлер никогда не удостаивалась ласк, хотя, возможно, я заблуждался и в далеком прошлом мужчине или женщине все-таки доводилось с благоговением притрагиваться к ней. Одно я знал точно – эта роскошная грудь не вскормила ни одного младенца.
Насколько я помню, в одной руке она всегда держала телефонную трубку, в другой – тонкую сигарету «Вирджиния», которая выглядела дисгармонично на фоне массивной внешности Мисс. В наиболее ответственные моменты она наливала все той же свободной рукой с сигаретой немного спиртного, но признаюсь, мне очень редко случалось заметить у нее даже самые легкие признаки опьянения. Я видел, что Хелен потребляет немалое количество крепких напитков, но ни следов опьянения, ни похмелья этот переизбыток не оставлял. Казалось, выпитое полностью преобразовывалось в ее организме в энергетическую подпитку, в некое горючее, позволяющее сохранять непрерывную активность.
Пламя этой активности не угасало ни на минуту, и даже когда Ротти позволяла себе четверть часа вздремнуть в кресле, продолжало тлеть в ее сердце, моментально разгораясь с новой силой при первой же необходимости. Вообще-то в том и заключалась моя работа – будить в ней зверя. Я должен был постоянно помогать ей поддерживать себя в форме, стимулировать готовность к очередным броскам и нападениям.
Возвращаясь, домой, Роттвейлер всегда отключала телефон. Но у меня были ключи от ее дома на Грэмерси-парк, и каждое утро в половине восьмого я приезжал туда, готовил чашку крепкого кофе по-турецки и приносил его ей на подносе вместе с номерами газет и журналов и вареными яйцами. По дороге всегда бросал приветственный взгляд на большое распятие XV века, вероятно, похищенное из какого-нибудь португальского монастыря. Я никогда не верил в религиозность Мисс. Думаю, ей просто доставляло удовольствие смотреть на страдающего голого мужчину.
Первое время я с трепетом замирал перед дверью будуара Роттвейлер. Будуаром, впрочем, это помещение можно было назвать с натяжкой. В нем не было ничего слишком вычурного или дорогого, свидетельствующего об истинном положении, занимаемом его хозяйкой. Однако туалетный столик, покрытый розовой шелковой скатертью, и большие позолоченные куклы, на которых я как-то разглядел нарисованные значки вуду, там имелись. В первое утро я плохо справился со своими обязанностями – кофе был сварен неудачно, и я чувствовал себя еще слишком робко в футболке и джинсах от Калвина Клайна.
Но с той самой минуты началась моя настоящая работа. Какие-то дни для меня оказывались удачными, какие-то – посредственными, а какие-то – просто черными. Я очень беспокоился, но вскоре привык и стал относиться к происходящему с меньшим страхом. Зато первый день запомнил очень хорошо.
Ее неглиже было более вычурным, чем то, что она носила под повседневной одеждой, поскольку мне часто доводилось видеть ее корсет и пояс, брошенные на стуле в комнате, напоминавшие тесную змеиную кожу, но видеть Роттвейлер в ее дневном белье я еще не удосуживался. Носила она исключительно дизайнерские вещи, призванные подчеркивать ее могущество как хозяйки агентства, диктующего женскую мировую моду, и несмотря на то что все эксклюзивные модели одежды создавались на размеры от второго до седьмого, специально для нее дизайнеры с удовольствием готовили индивидуальный экземпляр. Несомненно, они испытывали восторг и удовлетворение от того, что Роттвейлер не отказывалась надевать что-нибудь из их последних коллекций – это служило им своего рода гарантией безопасности.
Дом на Грэмерси-парк представлял собой особняк, декорированный в смешанном стиле Марио Буатты, короля лощеной «ситцевой» простоты, и Мортиши Адаме, комедийной властительницы «черной» готики. Веселенькие элементы отделки странным образом сочетались в нем с мрачными похоронными тонами. Цветочный орнамент во многих местах был покрыт краской или налетом, создающими впечатление загнивания.
Роттвейлер располагала весьма дорогостоящей и изысканной коллекцией предметов искусства: мрачными шедеврами Луизы Невельсон душераздирающими работами Франца Клайна, черно-белыми рисунками Эда Рейнгарта, творениями Энди Уорхола, напыщенным Филлипом Густоном который смотрелся так, точно был намалеван угольной смесью, умеренно затененным Туомбли и выделяющимся тоскливой гаммой Жаном Дюбюффе. Даже маски из Африки и Океании в доме моей хозяйки выглядели более хмурыми, чем где бы то ни было. Вообще дом производил впечатление неизбывного аскетизма, напоминающего о Великом посте. Единственная вещь выбивалась из общего ряда – ее портрет, написанный Робертом Мэпплефорпом. Лицом она демонстрировала баранье упрямство, что подчеркивалось волевым подбородком. Можно было безошибочно определить даже тип улыбки, настолько точно передавали характерные ее черты яркие сочные краски. Я изучил выражение ее лица до мельчайших деталей, и мне казалось, что, улыбаясь, Ротти всегда с удовольствием вспоминала вкус прохладных устриц.
Чем дольше я находился в ее доме, тем больше на меня воздействовала его мрачная, аскетическая атмосфера. По мере того как я становился своим в особняке, Роттвейлер все больше напоминала мне о всей строгости требований, предъявляемых к исполнению моих обязанностей, и позволяла себе все больше саркастических замечаний в мой адрес. Другие сотрудники агентства предупредили меня, что на момент моего поступления на службу у Роттвейлер было крайне скверное настроение, причина коего заключалась в предательстве, совершенном одной из самых высокооплачиваемых моделей русского происхождения – Юшкой, перешедшей в стан самого опасного конкурента Роттвейлер – Данте Казановы. Мисс скрывала горечь своего поражения от посторонних глаз, называя случившееся то бессовестным похищением, то подлым предательством.
Каждое утро после того, как она поднималась с постели, не столько под бодрящим влиянием кофе, сколько вспомнив о каком-нибудь срочном деле, на нее находили приступы раздражительности, преимущественно вызываемые недовольством от необходимости приступать к «реставрации лица», как она называла процесс накладывания макияжа. Я мог бы сказать, совершенно не преувеличивая, что губы и брови ей приходилось всякий раз рисовать заново, ибо они у нее просто отсутствовали. Пока Мисс занималась «рисованием», я перечислял основные утренние новости и зачитывал курсы валют и акций. Затем она быстро одевалась, и мы вместе спускались по лестнице и садились в ее старый лимузин. Облаченный в неизменную униформу шофер Тито, как всегда подтянутый, с коротко подстриженными крашеными черными волосами, скрывающими его истинный возраст, который колебался от пятидесяти до восьмидесяти, отвозил нас в офис «Мейджор моделз» в Челси. Здание офиса казалось на редкость крепким, хотя и было построено около столетия назад и функционировало в качестве конюшен.
Теперь оно тоже являлось своего рода конюшней – для породистых лошадей модельного бизнеса, отреставрированное и приведенное в надлежащий вид лучшими архитекторами и дизайнерами, жрецами иероглифической культуры современности, так чтобы всем сразу бросалась в глаза степень доходности той сферы, которую здесь обслуживали.
Но утро, о котором я рассказываю, не было похожим на все прочие. Когда я вышел с кухни и посмотрел на распятие, у меня возникло необъяснимое чувство, что лицо страдающего Христа неуловимо изменилось. Мне показалось, он улыбается. Я прошел к будуару Роттвейлер и услышал доносящиеся оттуда гневные выкрики. Поспешив войти, я увидел Мисс Роттвейлер на постели, в ярости разбрасывающую во все стороны подушки и покрывала.
– Я тебя убью! – кричала она воображаемому противнику снова и снова. – Убью… убью!
Я тут же понял, что Ротги все еще под впечатлением какого-то сновидения и плохо понимает, что происходит в реальности. Мне хотелось дождаться момента, когда она сама успокоится, но я боялся, что Мисс в пылу гнева причинит себе какие-нибудь повреждения или получит травму. С другой стороны, я стал невольным свидетелем столь неприглядного зрелища, что по пробуждении она могла бы рассердиться на меня за это и просто уволить раз и навсегда. Пока Роттвейлер воевала с подушками и душила их, я отодвинул занавески на окне и дал доступ в комнату солнечному свету. Несколько раз, по возможности громко, я кашлянул и наконец, окликнул:
– Мисс Роттвейлер! Мисс Роттвейлер!
– Тебе больше не на что рассчитывать в твоей жизни! Не жди добра! Ты покойник, Казанова!
И тут я понял, в чем дело. Она воевала во сне с Данте Казановой, своим заклятым врагом и вечным конкурентом, переманившим у нее лучшую модель. С тем, кого она ненавидела всей душой наяву и во сне. Неудивительно, что Ротти не хотела просыпаться. Она явно получала удовольствие, давая выход своему гневу в этой воображаемой битве. Тем не менее я все еще опасался, что она либо свалится с кровати, либо, не разобравшись, бросится душить меня подушкой, если я дотронусь до нее. И все же, преодолев опасения, я начал трясти ее за плечо.
– Доброе утро, Мисс Роттвейлер! – выкрикнул я самым бодрым голосом.
Она все еще размахивала руками и колотила подушкой по постели.
– Хелен! – рявкнул я и тут же похолодел от ужаса. Мне еще не приходилось обращаться к ней не по регламенту.
В ту же минуту произошло нечто необычайное. Мой оклик подействовал на нее, словно молитва экзорциста на одержимого демоном. Она замерла, дернувшись на постели, и открыла глаза. Ее обычно холодный и жесткий взгляд вдруг смягчился теплой дружеской улыбкой. Но именно эта улыбка напугала меня сильнее всего.
– Доброе утро, Чарли, – произнесла Хелен.
В офисе, месте довольно суетном и шумном, одной из основных моих обязанностей было ограждать Мисс от лишнего беспокойства посредством профессионально освоенных приемов лжи. Вообще ее сотрудники мою должность так и именовали за глаза – «лжец». У лжеца был уютный уголок в офисе, не ограниченный стенами и позволяющий контролировать все открытое пространство. Оттуда были видны кабинки приемщиков заказов, смеющихся, шушукающихся и болтающих по телефону. Оттуда можно было наблюдать за курьерами, с расторопностью гонщиков «Тур де Франс» сортирующими резюме, стопки портфолио и прочие посылки от наших клиентов.
Я сидел на своем месте за невысокой перегородкой за столом из красного дерева воистину президентских размеров, в кресле с массивными подлокотниками. Чтобы проситель мог приблизиться ко мне, я должен был открыть перед ним маленькую калитку в перегородке и позволить подойти к столу. Разумеется, перегородка была чистой бутафорией, зато Мисс отлично рассчитала, что пока церемония будет совершаться, ей хватит времени обдумать, как повести себя с назойливым посетителем, и даже спрятаться от него, если необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53