И я смотрю вверх, а там – лишь Закон, Великий Закон, луна и Он.
Кэрол больше нет.
Я стоял в своей комнате, открытые окна были иссиня-черными, как ночь.
Я держал в руках стакан виски и полоскал рот от крови.
Я поднес к губам карманный диктофон «Филипс»: – Сегодня 30 мая 1977 года, нулевого года. Лидс. Я вернулся к работе…
Я хотел сказать что-то еще, еще немного, но слова не слушались меня, поэтому я нажал на «стоп», подошел к комоду, открыл нижний ящик и уставился на все маленькие кассеты в маленьких коробочках, с аккуратно подписанными датами и адресами, похожие на мою юношескую библиотеку, на моих Джеков-Потрошителей и докторов Криппенов, на Седдонсов и Бака Ракстона. Я достал одну из них наугад (так, по крайней мере, мне хотелось бы думать) и лег на спину, закинув ноги на грязные простыни, глядя на старый-престарый потолок. Комната наполнилась ее криками.
Я проснулся один раз, в темной сердцевине ночи, и подумал: а что, если он жив?
* * *
Звонок в студию: В течение последних двух-трех десятилетий криминалисты в США предпринимали систематические попытки измерить и проанализировать рост преступности, вычислить ее темные цифры…
Джон Шарк: Темные цифры преступности?
Слушатель: Ну да, темные цифры, но есть количество преступлений, о которых не было заявлено в правоохранительные органы, или которые остались нераскрытыми. Проведя систематическое исследование преступлений, совершаемых на сексуальной почве, доктор Раазинович обнаружил, что до сведения полиции доводится не более пяти случаев из ста.
Джон Шарк: Какой кошмар.
Слушатель: В 1964 году он предположил, что полностью раскрытые преступления, виновники которых были наказаны, составляют не более пятнадцати процентов от общей массы совершенных.
Джон Шарк: Всего пятнадцать процентов!
Слушатель: И это в 1964 году.
Передача Джона Шарка
Радио Лидс
Вторник, 31 мая 1977 года
Глава третья
Отдел убийств Милгартского полицейского отделения.
Радкин, Эллис и я.
Время – начало седьмого утра. Сегодня вторник, 31 мая 1977 года.
Мы сидим вокруг большого стола, барабаня пальцами по столешнице. Телефоны молчат.
Через двойные двери входят заместитель начальника полиции Джордж Олдман и начальник уголовного розыска Ноубл, они кидают на стол две большие желтые папки.
Инспектор Радкин щурится на верхнюю и вздыхает:
– Да сколько же можно, черт их возьми.
Я читаю: Престон, ноябрь тысяча девятьсот семьдесят пятого года.
Черт.
Я знаю, что это значит:
Два шага вперед, шесть шагов назад -
Ноябрь 1975: еще никто не забыл стрэффордскую перестрелку, все сыты по горло внутренними расследованиями, Питер Хантер и его свора принюхиваются к нашим задницам. Сотрудники окружного полицейского управления Западного Йоркшира – спиной к стене, заткнув глотки, если ты понимаешь, что не нужно плевать в колодец, кусать руку, которая тебя кормит и т. п., Майкл Мышкин идет на дно, судья выкидывает ключ.
– Клер Стрэчен, – бормочу я.
Ноябрь 1975: ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ ПО НОВОЙ.
Эллис не въезжает.
Радкин собирается его просветить, но влезает Джордж:
– Как вам известно, Клер Стрэчен, ранее судимая за проституцию, была найдена изнасилованной и избитой до смерти в Престоне в ноябре 1975 года. С тех пор прошло почти два года. Тогда к нам сразу же приехали ребята из Ланкашира, чтобы ознакомиться с делом Терезы Кэмпбелл, а Джон и Боб Крейвен ездили к ним в прошлом году, после убийства Джоан Ричардс.
Я думаю: они оттесняют Радкина от дела. Интересно, почему?
Я смотрю на него, он кивает, изо всех сил пытается участвовать в разговоре.
Но Олдман ему не дает:
– Короче, я не знаю, что вы там себе думаете, считаете ли вы Клер Стрэчен частью этой цепочки или нет, а мы снова поедем в Престон и выясним все подробности этого чертова дела.
– Только время терять, – вставляет наконец Радкин.
Олдман багровеет, Ноубл – темнее тучи.
– Простите, сэр, но мы с Бобом провели там в прошлый раз два дня – два, да? – и я вам точно говорю: это другой. Хотел бы я, чтобы это был один и тот же, но увы.
– Вы хотели бы, чтобы это был один и тот же? Что вы хотите этим сказать? – заблеял Эллис.
– Он оставил кучу улик, мать его. Я просто поражаюсь, что этого мудака до сих пор не взяли.
Ноубл хмыкает, всем своим видом говоря: это же Ланкашир, что там говорить.
– А почему вы так уверены, что это не он? – спрашивает Эллис.
– Ну, для начала он ее изнасиловал, а потом еще и вставил ей в задницу. Оба раза кончил, хотя, глядя на нее, я просто не понимаю, как ему это удалось, мать его.
– Уродина?
– Не то слово.
Эллис с полуулыбкой сообщает всем то, что мы уже и так знаем:
– Тогда это не наш паренек, на него это совсем не похоже.
– Да ему все равно, что трахать, лишь бы дырка была, – кивает Радкин.
– Что-нибудь еще? – спрашиваю я.
– Ага, значит, сначала он с ней как следует поразвлекся, а потом стал прыгать по ней, пока у нее не лопнула грудная клетка. Веллингтоны десятого размера.
Я смотрю на Олдмана.
Олдман улыбается.
– Ну что, закончили?
– Да, – говорит, пожимая плечами, Радкин.
– Это хорошо, потому что опаздывать вам не стоит.
– А-а, твою мать.
– Альф не любит, когда его заставляют ждать.
Альфред Хилл, начальник уголовного розыска ланкаширской полиции.
– Опять я? – спрашивает Радкин, оглядывая комнату.
Ноубл указывает на Радкина, Эллиса и меня:
– Вы трое.
– А что со Стивом Бартоном и ирландцем?
– Потом, Джон, потом, – говорит Олдман, вставая.
На стоянке Радкин швыряет Эллису ключи.
– Садись за руль.
Эллис от радости вот-вот кончит прямо в свои портки.
– Всегда пожалуйста, – отвечает он.
– А я пока вздремну, – говорит Радкин, садясь на заднее сиденье «ровера».
Солнце светит. Я включаю радио.
Пожар в ночном клубе «Кентаки» – двести жертв, пятеро обвиняются в убийстве капитана Найрака), двадцать один цветной подросток арестован в связи с серией уличных краж на юго-западе Лондона, двадцать три миллиона телезрителей смотрят Королевский конный кубок.
– Вот придурки, – смеется Эллис.
Я опускаю стекло и высовываю голову навстречу ветру. Мы набираем скорость и выезжаем на шоссе М62.
– Ты хоть знаешь, как ехать-то? – кричит с заднего сиденья инспектор Радкин.
Я закрываю глаза. Всю дорогу играли «1 °CС» и «ELO».
Где-то посреди поросших вереском пустошей, я внезапно проснулся, словно меня кто-то толкнул.
Радио молчит.
Тишина.
Я смотрю на легковушки и грузовики справа и слева от нас, на равнину за обочиной. Мне трудно сосредоточиться на чем-то другом.
Радкин просовывает голову между сиденьями.
– Ты бы видел, что тут творилось в прошлом году, в феврале, когда мы ездили к ним с Бобом Крейвеном. Попали в буран. Видимость – два метра. Жуть, мать твою. Я тебе клянусь, мы их слышали. Пересрали, бля, до смерти.
Эллис на секунду отрывается от дороги и смотрит на Радкина.
– А Альф Хилл был одним из главных, да? – спрашиваю я.
– Ага. Он первый ее допрашивал. Это его ребята нашли кассеты и все такое.
– Твою мать, – присвистывает Эллис.
– Ненавидит ее больше, чем Брейди.
Мы пялимся на вересковые пустоши, солнечный свет отливает серебром, темные пятна нежданных туч, могилы без крестов.
– Этому, бля, конца не будет, – говорит Радкин, откидываясь на спинку сиденья. – Никогда.
Время – половина девятого. Мы въезжаем на стоянку главного ланкаширского полицейского управления в Престоне.
Инспектор Радкин вздыхает и надевает куртку.
– Охренеем от скуки.
В здании Радкин говорит с дежурным полицейским, а мы обмениваемся рукопожатиями, передаем приветы и поднимаемся по лестнице в кабинет Альфа Хилла.
Сержант в форме стучит в дверь, мы входим.
Начальник уголовного розыска Хилл – невысокий мужичок, похожий на старика Стептоу после бурно проведенной ночи. Он кашляет в грязный носовой платок.
– Садитесь, – говорит он, отплевываясь в свою тряпку.
Никто не подает никому руки.
– Вот вы и вернулись, – криво улыбается он Радкину.
– Ага, прямо как бумеранг.
– Я бы так не сказал, Джон, я бы так не сказал. Мы вам всегда рады.
Радкин подается вперед.
– Есть что-нибудь новенькое?
– По Клер Стрэчен-то? Нет, что-то ничего не припоминаю.
Он снова начинает кашлять, снова вынимает платок и, наконец, говорит:
– Вы очень заняты, я знаю. Так что давайте приступим прямо к делу.
Мы встаем и все вместе направляемся по коридору, как я предполагаю, в их отдел расследования убийств. Справа и слева от нас закрываются двери.
Большая комната с большими окнами и видом на холмы. Я уверен, что у них тут бывали Бирмингемские террористы.
Альфред Хилл открывает ящик шкафа.
– Прямо как вы ее и оставили, – улыбается он.
Радкин кивает.
Помимо нас в комнате сидят несколько следователей без пиджаков и курят под надзором своих мертвецов, глядящих на них с желтеющих фотографий.
Их дела. Они смотрят на нас так, как мы смотрели бы на них.
Хилл поворачивается к какому-то усатому толстяку и говорит:
– Это – ребята из Лидса, приехали ознакомиться с делом Клер Стрэчен. Если им что-нибудь понадобится, поможешь. Сделаешь все, что попросят.
Мужчина кивает и докуривает свою сигарету.
– Обязательно загляните ко мне, когда поедете, ладно? Обязательно, – говорит Альф Хилл, выходя обратно в коридор.
– Спасибо, – говорим мы хором.
Он уходит, Радкин обращается к толстяку:
– Слышал, что он сказал, Фрэнки? Так что давай, принеси-ка нам газировки или чего-нибудь холодненького. И оставь свои папиросы.
– Отвали, Радкин, – ржет Фрэнки, кидая ему пачку «Джей-Пи-Эс».
Радкин садится, поворачивается к нам с Эллисом и говорит:
– За дело, ребята.
Клер Стрэчен: в ее двадцать шесть ей можно дать шестьдесят два.
Опухшая и затраханная еще до того, как он до нее добрался.
Дважды замужем, двое детей в Глазго.
Предыдущие судимости за проституцию:
Полностью разложившееся существо, как сказал судья.
В конце концов попала в ночлежку Св. Марии, где жила с такими же, как она, проститутками, наркоманами и алкоголиками.
В четверг, 20 ноября 1975 года Клер вступала в половую связь с тремя мужчинами. Полиции удалось установить личность только одного из них. И исключить его из списка подозреваемых.
Утром в пятницу, 21 ноября 1975 года Клер была мертва.
Исключена.
С ботинком во влагалище и плащом на голове.
Я смотрю на Радкина и говорю:
– Я хочу поехать в ночлежку, а потом к гаражам. Эллис перестает писать.
– Зачем? – вздыхает Радкин.
– Не могу себе всего этого представить.
– Вот и не надо, – говорит он, туша сигарету.
Мы говорим дежурному сержанту, куда направляемся, и выходим на стоянку.
Фрэнки бежит, задыхаясь, за нами следом.
– Я вам помогу.
– Да ладно, не надо, – говорит Радкин.
– Начальник говорит – надо. Типа проявить гостеприимство.
– А заодно и пообедать, да?
– Думаю, можно что-нибудь сообразить, ага.
– Чудненько, – улыбается Радкин.
Эллис кивает, как будто мы, бля, замышляем что-то запретное.
А меня тошнит.
Ночлежка Св. Марии оказалась в двух шагах от Престонского полицейского отделения. Заведению – сто лет в обед.
На стене над входом написано: Кровь и Огонь.
– Кто-то из прежних сотрудников еще работает? – спросил я Фрэнки.
– Сомневаюсь.
– А как насчет постояльцев?
– Шутишь? Тут уже через неделю было никого не найти.
Мы проходим по темному вонючему коридору и заглядываем в каморку коменданта.
Мужчина с прямыми сальными волосами до плеч что-то пишет. Работает радио.
Он поднимает глаза, поправляет на носу очки в черной оправе и шмыгает носом:
– Чем могу?
– Полиция, – говорит Фрэнки.
– А-а, – кивает он, как бы говоря: ну что они опять натворили, мать их?
– Есть пара вопросов.
– Конечно, пожалуйста. О чем речь?
– О Клер Стрэчен. Где мы можем поговорить?
Он встает.
– Там, в комнате отдыха, – отвечает он, указывая на дверь.
Мы во главе с Радкиным идем в очередную загаженную комнату с незакрывающимися окнами и вонючими диванами в сигаретных подпалинах и засохших пятнах.
Фрэнки продолжает:
– А ты кто такой будешь?
– Колин Минтон.
– Ты – комендант?
– Заместитель. Тони Холлис у нас за старшего.
– А Тони на месте?
– Он в отпуске.
– Наверное, поехал в какое-нибудь хорошее место? – тихо-тихо спрашивает он.
– В Блэкпул.
– Недалеко.
– Ага.
– Садись, – говорит Фрэнки.
– Когда это случилось, меня тут еще не было, – неожиданно говорит Фрэнки так, словно ему все это уже надоело.
Инициативу перехватывает Радкин:
– А кто был?
– По-моему, Дейв Робертс и Роджер Кеннеди, да еще вроде какой-то Джилиан.
– Они все еще здесь?
– Нет.
– Они по-прежнему числятся как муниципальные служащие?
– Понятия не имею, извините.
– А ты когда-нибудь работал с ними вместе?
– Только с Дейвом.
– Он что-нибудь говорил о Клер Стрэчен и о том, что с ней произошло?
– Что-то говорил.
– Ты помнишь что-нибудь конкретное?
– Например?
Фрэнки тут – на своей территории, поэтому мы молчим, когда он снова вступает в разговор.
– Да все, что угодно. О Клер Стрэчен, об убийстве, вообще хоть что-нибудь?
– Ну, он говорил, что она была типа не в себе.
– В каком смысле?
– Чокнутая. Дейв говорил, что ей самое место – в психушке.
– Да?
– Она все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
– Гавкала? – переспросил Эллис.
– Ага, лаяла, как собака.
– Ни хрена себе.
– Да, так он и говорил.
Радкин ловит мой взгляд и ведет дальше:
– А о ее приятелях Дейв ничего не говорил?
– Ну, как вам сказать, она же была девушка популярная.
– Так, – киваю я.
– И еще он говорил, что она все время была бухая и давала всем здешним мужикам и что иногда из-за нее тут бывали драки и все такое.
– Как это происходило?
– Я не знаю, это вам надо спросить у тех, кто здесь тогда тусовался. Вроде бывало, что кто-то ее ревновал.
– А она-то сама была не особенно разборчива, так ведь?
– Да нет, не особенно.
– Она и персоналу давала, – говорит Радкин.
– Такого я не знаю.
– Зато я знаю, – продолжает он. – В тот день, когда ее убили, она успела принять твоего приятеля Кеннеди, Роджера Кеннеди.
Колин промолчал.
Радкин наклоняется вперед и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34