В магазине знали, что Эмма встречается с Марком Хардичем. Вообще все ее знакомые потихоньку любопытствовали. Смерть Гиллиан сделала Марка трагической фигурой. Все знали Гиллиан Хардич, и все чувствовали, что Эмму ждут тяжелые испытания. Они желали ей счастья. Но в ее случае было не до хихиканья или вопросов: «Когда свадьба?»
Паула Матеус, управляющая, обслуживала Сару Хардич, когда Эмма вышла из складского помещения. Паула несла пару пальто, которые Сара собиралась примерять, и, заметив Эмму, подумала предложить ей обслужить клиентку.
Сара сказала:
– Доброе утро, Эмма, – с холодным презрением.
– Доброе утро, мисс Хардич, – сказала Эмма и пошла дальше, чтобы уложить на полку свитера.
Паула поднялась наверх позже, когда покупки были сделаны и мисс Хардич покинула магазин.
– О, дорогая, – сказала она. – Неприятности?
– Она не любит меня, – сказала Эмма живо. – Никогда не любила. Никогда не полюбит.
– Что она о себе думает? – грубо встряла Дженни. Пренебрежительное отношение Сары, должно быть, заметили все. Дженни любила Эмму. И каждый знал, что мисс Хардич ждет для себя королевских почестей везде, где ступает ее нога. – Чванливая старая ворона, – пробормотала Дженни.
Управляющей не было до этого дела – мисс Хардич была хорошей клиенткой. Она усмирила Дженни взглядом и сказала Эмме:
– Она любила госпожу Хардич, не так ли? Они всегда ходили вместе. Мне кажется, ей нелегко… – Потом, поняв, что, оправдывая Сару, она не утешила Эмму, вздохнула.
Эмма сказала:
– Я надеюсь, что так.
Она не обманывала себя. Если отношения между братом Сары и Эммой Чандлер налаживаются, Сара тут ни при чем. Сара использует любую мелочь, чтобы помешать им. И Эмма чувствовала, что ее козырем станет Корби. Хотя она была замечательно сдержанна во время двух посещений Эммы «Хардич-Хаус». Посещения были краткими: однажды после театра, когда Марк пригласил Эмму в дом чего-нибудь выпить, перед тем как проводить ее до дому, и один раз, когда Эмма ждала, в то время как он говорил по телефону, – оба раза Сара сумела вклинить имя Корби. Есть ли у него планы по поводу луга? Один ли он живет на мельнице?
Эмма сказала, что она не знает о его планах, и предположила, что он живет один. Она согласилась, что он сделал мельницу пригодной для жилья, и сказала, что да, она заходила туда однажды.
Марк никогда не упоминал Корби, а Эмма доверилась Крисси и попросила, чтобы та не говорила о Корби в конюшне. Относительно его ужинов здесь и посещений. Между нами ничего нет, но мисс Хардич может что-нибудь сочинить.
Крисси сказала решительно:
– Я могу потерять работу, если упомяну его имя там. О нем нельзя говорить. – Она также была поклонницей Хардича. Она добавила презрительно: – Как будто ты можешь думать о нем, когда рядом мистер Хардич!
Крисси живо следила за романом Эммы. У нее была крошечная квартирка. Теснота и хозяйственные заботы не способствовали стремлению прийти домой пораньше. Да еще Кит работал допоздна: он вбил в голову, что они должны купить себе дом.
Крисси завидовала Эмме. Марк Хардич явно был к ней неравнодушен. Эмма особенная, она всегда была такой. В Эмме есть шарм. И Крисси не удивилась бы, если бы Эмма стала второй женой Марка Хардича.
Она любила слушать, где они были, и рассматривать одежду Эммы. От мысли, что Корби Кемпсон может все разрушить, у нее закипала кровь. Крисси была полностью на стороне Хардичей, и Кит мог смеяться над этим, но он тоже был их частицей для нее.
Марк Хардич уже встречался с Эммой три недели, и вот имя Гиллиан было упомянуто. Тем вечером Эмма надела клетчатый шотландский свитер, и в машине Марк сказал:
– Симпатично. У моей жены был такой же.
Эмма инстинктивно вскинула руки, но он продолжил:
– Очаровательно. Тебе очень идет.
Нерв, который прыгал на его щеке, когда Эмма хотела погладить лошадь, любимицу Гиллиан, не дергался теперь. И в голосе не было слышно напряжения. Рискуя, она сказала тихо:
– Я слышала о Гиллиан. От Крисси и девочек, с кем я работаю. Они очень ее любили.
– Все любили ее, – сказал Марк.
Еще один барьер преодолен. Ему стало легко говорить о Гиллиан без страдания. Позже, тем же вечером, разговаривая о пьесе, которую смотрели в разное время и Марк, и Эмма, он сказал:
– Я возил Гиллиан на нее. Ей она не слишком понравилась.
Эмма наслаждалась разговором – наконец-то найдена тема, позволявшая разговориться. Она спросила:
– Тебе понравилось?
И Марк ответил:
– Я думаю, ее неоправданно расхвалили.
Итак, у Гиллиан и Марка были сходные вкусы. Эмма догадывалась об этом. И еще Эмма заметила, что он говорит о Гиллиан в настоящем времени, словно он еще ждал ее возвращения. У них был идеальный брак. У Гиллиан Хардич были все качества, которые Марк Хардич желал найти в женщине.
Это унижало. Чтобы понравиться, Эмме, получалось, только и надо было выяснить, что бы Гиллиан сказала или сделала в той или иной ситуации. Марк Хардич был талантливый человек, прирожденный лидер. Споры раздражали его, и Гиллиан, догадалась Эмма, принимала роль слабой женщины и была счастлива, защищенная и любимая.
Так же поступала и Эмма. Насколько могла. Не возражала. Она не говорила ничего, что, она чувствовала, могло бы быть недопустимым. И, насколько могла, держалась подальше от Корби Кемпсона.
Она теперь не бывала наедине с ним, после того звонка с ложью Марку. Она теперь не бывала около мельницы. Никто не мог пойти к Марку или Саре и насплетничать, что Эмма Чандлер и Корби Кемпсон ближе, чем соседи.
Как-то ее отец сказал:
– Отдай Корби от меня, Эмма.
И она заколебалась. Речь шла о газете, и она стояла в нерешительности, оправдываясь:
– Почему нельзя подождать? Почему именно теперь? Почему он сам не может?
Отец сказал раздраженно:
– Оставь это. Я сам отнесу, если так много шума из-за ерунды.
– Конечно, это совсем не трудно. – Все-таки она согласилась. Ее совесть была неспокойна – она любила отца и заботилась о нем, однако Марк Хардич занимал все же главное место у нее в мыслях.
Она не видела Марка сегодня вечером. Она собиралась к Крисси, помочь ей сделать химическую завивку. Эмма купила все необходимое для домашней химии в обеденный перерыв. Несколько пакетиков и коробок дожидались вечера, чтобы пойти в дело.
На верхнем этаже мельницы горел свет. Все же еще не было темно, только вечерело. Эмма открыла ворота и поспешила по заросшей дорожке к лестнице мельницы. Она постучала в дверь и, когда Корби открыл, сунула газету ему в руки:
– Мой отец послал ее. Не знаю зачем.
– Я знаю, – сказал он. – Спасибо. – И так как она собралась идти, он добавил: – Остановитесь. Никто не гонится за вами.
– Я не бегу.
Не хотелось терять время. Она остановилась, чтобы сказать это, а он произнес:
– Вы бежите без остановки недели напролет. Зайдите и переведите дух.
Открытая дверь гостеприимно зазывала в тепло и свет, так же было, когда солнечный свет струился через незастекленные окна в ее детстве.
Корби сказал:
– Если вы убежите сейчас, я буду думать, что выгляжу величественно, как призрак, и вы испугались меня.
– Не дождетесь!
Он лениво облокотился о дверной проем.
– Я знаю причину, почему вы испуганы. Боитесь, что расскажут Хардичу, что вы были в трущобах.
– Ни слова о Марке, ладно? Он не говорит о вас.
– О ком он не говорит?
– Не важно. – Скоро месяц, как она обменивается только совсем краткими репликами с Корби. Ей показалось, что она играет с огнем.
И тут он схватил ее за руку, продолжая улыбаться. Он был силен, она чувствовала силу каждого пальца. Сомнительно, сможет ли она вырваться. Во всяком случае, ей хотелось войти. Она двинулась внутрь, и он выпустил ее. Она вышла на середину комнаты. Это был теперь дом, и все же оставалась старая мельница.
Ей было жаль, что не она планировала реконструкцию, но ей был не нужен дом. У нее был дом, дом ее отца, и, возможно, будет еще серый дом.
Если бы Марк узнал, что она здесь, он бы разочаровался в ней, он увидел бы все в искаженном свете. Однако он уже должен понять, что он самый близкий, самый дорогой человек в жизни Эммы. Она могла быть любезна с другим мужчиной, но ее сердце отдано Марку.
Сейчас она не была похожа на ту девушку, которая, испугавшись, сказала: «Мой брат». Она и Марк постоянно общались. Поэтому не было причины, почему она не могла провести пять минут на старой мельнице.
Корби сказал:
– Заходите, посмотрите картину.
Он перешагивал через две железные ступеньки. Эмма следовала за ним. Здесь было светло: железные фонари, свисающие со стропил, керосиновые лампы на столах.
– Где картина? – спросила Эмма.
– На мольберте.
Эта картина отличалась от тех, которые она видела, когда была здесь раньше. Тогда цвета были темно-голубые и зеленые, пурпурные и черные.
Она сказала:
– Это не Реонский холм.
Он писал вид Реонского холма, как сказал ее отец, для весенней выставки.
– Он самый, – сказал Корби.
Она знала холм хорошо. Он был виден отсюда. Холм на горизонте. Его название упоминается в книгах по истории, потому что там проходило одно из сражений Гражданской войны.
Основания холма на картине было не видно, оно потонуло в долине. Чахлые деревья отбрасывали причудливые тени, которые, казалось, перемещались, когда вы прекращали на них смотреть. Память о давней битве витала в воздухе, и Эмма сказала:
– Дети устраивают пикники на Реонском холме. Там красиво и трава зеленая.
– Его назвали Красным Реоном после сражения, – сказал Корби.
– Это было давно, – ответила Эмма.
– Но это – все еще там. Если рыть глубоко, можно раскопать поле битвы.
– Я не хочу раскапывать поле битвы. Я люблю зеленую траву.
Она знала все об этом. Ее отец посвятил главу в книге Реонскому холму. И старую легенду, которая связана с ним, гласившую, что спустя годы после сражения лязг стали, залпы орудий, крики людей и ржание лошадей снова слышатся с холма. Говорили, что оставшиеся в живых приходили на холм и видели армии, построенные в боевом порядке, мертвых товарищей, умирающих снова, и свои воюющие тени. Старики приходили и говорили, что видят себя молодыми и не изменившимися.
Она сказала:
– Вы знаете о призраках, конечно. Я рада, что этого больше нет. Мрачная перспектива, призрачное сражение каждого двадцать пятого июля. Сочувствую людям, которые жили здесь в те дни.
– Мои симпатии – с людьми, которые сражались здесь, – сказал Корби. – Оставшиеся в живых бежали. Вообразите, как каждый год все повторялось.
– Возможно, через двадцать лет никто не узнал бы вас.
– Не верьте этому. Друзья и родственники помнили бы имя типа, опустившего свою алебарду.
Она засмеялась:
– Если бы солдаты знали, что это произойдет, они, вероятно, никогда бы не покинули поле битвы. Не ожидали такого эффекта, особенно в дни, когда не было телевидения. Самое ужасное – опять и опять повторяется, много раз.
Самое ужасное… Пока Эмма смеялась, она вспомнила Сару Хардич, стоящую у магазина и сообщающую ей о Гиллиан. Две девушки, останавливающиеся рассказать глупую шутку. Ужасное, безнадежное чувство оцепенения, с которым она побрела, спотыкаясь, в дальнюю часть магазина, подальше от них всех. «Если бы я должна была видеть, что случилось со мной снова и снова, я сошла бы с ума», – подумала она.
Ее выражение лица изменилось, и Корби отметил это. Он знал о причине бегства Эммы из дома. Ходили сплетни. Она почувствовала, как тонкий, острый скальпель Корби, словно исследует ее мозг, читает ее мысли, и сказала, слабо защищаясь:
– Не знаю, проигрывали ли вы когда-нибудь.
Он ничего не ответил. Он смотрел на нее в течение долгого времени, потом наконец сказал:
– Думаете, нет?
Конечно, и у него были потери. Дерзко было предположить, что он всегда побеждал. Независимо от того, насколько жесткий был он человек, насколько защищающий себя.
– Хорошо, – сказал он, – вы покупаете это? Живопись. Они снова дурачились. Она слегка покачала головой:
– Я люблю удобоваримые картины на моих стенах.
– Как вы думаете, а я удобоварим, чтобы жить со мной?
Она широко раскрыла глаза:
– Господин Кемпсон, что вы мне предлагаете?
– Это ваш путь вернуть мельницу.
Она осмотрелась, как если бы взвешивала за и против, прежде чем ответить:
– Не думаю, что хочу этого. Ужасно.
– Какой позор, – сказал он. – Это была моя козырная карта.
Как и ночью, когда они покупали кувшины, она почувствовала себя легко и весело. Она сказала:
– Много вы купили кувшинов за последнее время?
– Я завязал с кувшинами, – заявил он торжественно. – Какова судьба медведя Мэнди?
Она хотела подарить его маленькой племяннице Крисси, Мэнди, но забыла об этом. Она сказала:
– Все еще восседает на вершине комода рядом с тем яйцом. Слышали что-нибудь о Бет или Соверен, о них всех?
– Мы поддерживаем связь. – Было в его голосе что-то такое… Казалось, он сейчас рассмеется. Она посмотрела на него вопросительно.
Он подошел к низкому столику, дивану и стульям. Сел на диван и взял блокнот со стола. В считанные секунды, в то время как Эмма наблюдала за ним, осознавая, что он делает, подходя ближе, чтобы видеть, он набросал рисунок.
– Кто это? – спросил он.
Две головы, волосы. Одна голова с волосами как пух, другая с длинными и беспорядочно разлетающимися, с яркими, слегка безумными глазами.
– Бет и Спарки. – И это было сумасшествие. Она сидела на диване около него, подогнув под себя ноги, а он делал наброски с ярмарки, один за другим, настолько хорошие, что часто она могла назвать имя прежде, чем он нарисует половину изображения.
Он снова нарисовал Спарки, добавив медальон, который тот носил, и объяснил:
– Одна сторона означает мир, другая – войну. Голубь и орел. Плохо придется тому, кто не потрудится посмотреть на медальон и рассчитывается наличными со Спарки. Но с утра можно сразу узнать, каково его отношение к жизни сегодня.
– Хорошая идея, – приветствовала Эмма. – Мы все должны носить медальоны, чтобы было видно, с кем можно говорить, а кому хочется одиночества. – Соверен! – признала она характерный разрез глаз. – Почему ее зовут Соверен?
– Она носит кольцо с совереном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22