https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/nedorogie/
Однако тревога не отпускала и все возрастала по мере приближения к дому. Оглянувшись, Хэнли увидел в отдалении старика и двух женщин. Эти безобидны, решил он. Впереди было больше пешеходов, но ему навстречу шла только молоденькая девушка. Еще три квартала, и он дома. Лучше подойти к подъезду по противоположному тротуару, так он сможет издали заглянуть в вестибюль, и, если тот будет пуст, Хэнли со спокойной душой войдет в дом. В вестибюле негде спрятаться. Если мужчина окажется там, Хэнли просто пройдет мимо и вернется домой позже. Если понадобится – пойдет в кино. Не такая уж он ценная добыча, чтобы грабитель поджидал его всю ночь.
Теперь Хэнли находился всего в квартале от дома и шел, непрерывно оглядываясь по сторонам. Внезапно на тротуар в пугающей близости от него шагнул из-за припаркованных машин какой-то человек. Хэнли не раздумывая бросился бежать: незнакомец подкарауливал его и, вероятно, хотел напасть сзади, как только он вошел бы в вестибюль. Хэнли выскочил на проезжую часть и под возмущенные гудки водителей юркнул между машинами, совсем как крыса между камнями. Добежав до тротуара, он увидел, что пешеходы на другой стороне улицы смотрят на него с любопытством. Пусть себе смотрят, Хэнли это не смущало, он хотел выжить. На бегу он не сумел различить в толпе незнакомца – к этому времени тени сильно сгустились, – но он там, был уверен Хэнли, и, вероятно, ошеломлен быстротой реакции жертвы.
Хэнли, не останавливаясь, добежал до своего подъезда. Около входа он огляделся, тяжело дыша. Незнакомца нигде не было видно, вестибюль зиял пустотой. Он запрется у себя в комнате, прежде чем мужчина начнет подниматься по лестнице. Быстро и без суеты открыв своим ключом дверь на лестницу, Хэнли финишным броском взбежал на пятый этаж и перегнулся через перила, чтобы посмотреть в лестничный пролет. На лестнице никого не было, в подъезд никто не входил.
Вставив ключ в замок своей квартиры Хэнли почувствовал себя дураком: шарахается от каждой тени. Он даже не задержался, чтобы как следует рассмотреть мужчину, материализовавшегося из-за припаркованных автомобилей. Судя по всему, пугаться было нечего, и он глупо поступил, ни с того ни с сего бросившись бежать со всех ног.
«Зато теперь я в полной безопасности, – подумал Хэнли. – Пусть я сглупил, зато теперь я в безопасности».
Войдя в квартиру, он включил верхний свет. Прежде чем зажечься, лампочка щелкнула и на миг ярко вспыхнула. Ослепленный Хэнли ругнулся в сердцах и двинулся, вытянув руку, к стоявшему около кресла торшеру.
И только схватившись за стойку торшера, он увидел, что в кресле сидит улыбающийся незнакомец из вестибюля. Хотя в руке у него грозно блестело шило для колки льда, Хэнли гораздо больше испугала его поразительно приятная улыбка.
– Вы сильно запыхались. Бежали от кого-нибудь? – полюбопытствовал Бахуд.
Вытерев шило о простыню, Бахуд обшарил комнату в поисках доказательств причастности Хэнли к какой-нибудь правительственной организации и не нашел ни одного намека на связь жертвы с ФБР, ЦРУ, полицией или даже советом местной школы. Первые ростки убеждения, что Хэнли абсолютно безвреден, возникли у него, как только он вошел в квартиру: федеральным агентам, конечно, платят не слишком много, но все же им вполне по карману более благоустроенное жилье. Однако он не мог позволить себе пойти на риск и оставить Хэнли в живых. Он слышал, как тот сказал Майре, что работает на ФБР. И этот интерес, который Хэнли проявил к тому, кто ответил по интеркому; его наводящие вопросы, кто еще в квартире с Майрой... Конечно, шанс, что Хэнли выслеживал Кейна-Бахуда, исчезающе мал, но лучше перестраховаться.
Ему нужно еще два дня. Смерть Хэнли, в которой, предположим, и не было никакой необходимости, являлась мизерной ценой за уверенность в собственной безопасности в течение этих двух дней, особенно если учесть, что эту цену заплатил не Бахуд. Убогая обстановка квартиры подсказывала, что Хэнли жил, не имея возлюбленной, семьи и, собственно, жизни как таковой. От своей смерти проиграл только он сам и никто больше. Он даже не пожаловался на свою горькую судьбу. Когда Бахуд напал на него, он не сделал попытки защититься, даже не закричал. Он словно ждал, что это должно случиться, и давно смирился с неизбежным, не то что Сулейман ибн Ассад, который боролся до последнего. Бахуд находил любопытным, как совершенно разные люди реагируют на близость смерти. Их поведение не всегда было предсказуемо, и поэтому он предпочитал нападать по возможности неожиданно и убивать быстро.
Бахуд уложил тело Хэнли в стенной шкаф и прикрыл сверху пиджаком и плащом, чтобы труп нельзя было случайно увидеть через окно. Он сомневался, что тело найдут в ближайшие два дня. Наверняка пройдет несколько суток, прежде чем полиция начнет опрашивать людей, не имеющих к Хэнли прямого отношения, – вроде его машинистки. К тому времени «Майера Кейна» давно не будет в списке живых. Как, впрочем, и Говарда, и Майры Голдсмитов. Сейчас его задача в том, чтобы в следующие два дня сохранить хорошие отношения с братом и сестрой. Бахуд ощущал, что Говард отдаляется от него, словно страх перед Кейном пересиливал растущую признательность за помощь. Майра же, наоборот, стала совсем ручной, а после сегодняшней ночи окажется полностью в его власти. Обработкой Говарда он займется утром. Вызвать у человека привязанность к себе несложно, для этого нужно всего лишь умело подладиться под него. А за восемь миллионов долларов, напомнил себе Бахуд, он готов на все.
Два миллиона уже у него в руках. Вторые два миллиона ему переведут, когда смерть Ассада получит официальное подтверждение. Бахуд ожидал, что о ней будет напечатано в вечерних газетах. И последние четыре миллиона он получит после выполнения акции. Обозревая беспорядок, оставленный им в квартире Хэнли, Бахуд произвел в уме некоторые подсчеты, касающиеся его состояния: восемь миллионов в четырехпроцентных не облагаемых налогом облигациях – это триста двадцать тысяч долларов в год чистого дохода. На это можно безбедно прожить до конца своих дней. Конечно, можно придумать что-нибудь и получше, но и эта минимальная базовая цифра не плоха.
Комнатушка выглядела так, словно ее перерыли в поисках ценностей. У Хэнли не было ничего мало-мальски стоящего кроме подержанного телевизора и механической пишущей машинки, но разве взломщик мог знать об этом заранее? «Какое отвратительное место, – подумал Бахуд. – Как можно опуститься до жизни в такой дыре? По-моему, камеры, в которых я сидел, иногда бывали получше», – со смешком заключил он, выйдя в коридор и убедившись, что дверь за ним захлопнулась на замок.
18
Нетерпеливо отмахнувшись от Майры, Говард прямо с порога направился к телевизору и сел, как всегда, слишком близко к экрану, сделав звук громче, чем необходимо, словно был одновременно полуглухим и полуслепым. Так, почти влипнув носом в экран, он смотрел телевизор с самого детства, сколько Майра помнила себя.
Шли новости. Говард не обращал на сестру внимания, пока не убедился, что текущий репортаж его не интересует.
– Ты сказала Кейну, чтобы он съехал? – спросил он, повернувшись к Майре вполоборота, пока диктор сообщал подробности очередной авиакатастрофы.
«Его словно притягивает этот проклятый ящик», – подумала Майра.
– Нет, я не успела. – На самом деле она совершенно забыла, что ей полагалось отделаться от Кейна. Со времени их встречи в начале дня Кейн почти не выходил у нее из головы, но мысль избавиться от него там определенно не появлялась.
– Как так? Господи, Майра, я же просил тебя сделать это...
Пошел новый репортаж. Говард тут же повернулся к телевизору и оторвался от созерцания экрана только убедившись, что новость не имеет к нему отношения. Какое-то высокопоставленное лицо давало интервью по поводу открывающейся на днях беспрецедентной встречи мировых лидеров, посвященной Году Детей. В Нью-Йорк должны были прибыть главы семидесяти шести государств. Ничего подобного раньше не случалось, – убеждал слушателей репортер. Говарда все это не интересовало.
– Не забудь сделать это вечером, – сказал он.
– Я не хочу этого делать, – воспротивилась Майра, понимая, что дальше ей следует вести себя осторожно. Если Говард начнет подозревать, что она не хочет, чтобы Кейн уезжал, он может устроить сцену. Не перед Кейном, конечно, – Кейна он боялся, – а перед ней. Говард всегда был очень вспыльчивым, и мать с ранних лет учила Майру вести себя как можно спокойнее, чтобы не раздражать его. Даже сейчас Майру пугала перспектива вывести брата из себя.
– Это должно исходить от тебя, – сказал Говард.
– Не понимаю, почему. Ты его друг.
– Почему ты всегда поступаешь мне наперекор? Что бы я ни говорил, ты вечно споришь.
– Ничего подобного. Просто твоя просьба мне неприятна, и я не понимаю, почему должна страдать вместо тебя. Ты привел его сюда, ты и выгоняй... если действительно считаешь, что это необходимо.
– Это необходимо.
– Дело твое.
– Майра, ты должна понять, что я лучше тебя разбираюсь в жизни и знаю, что и как нужно делать.
«Бедненький Говард, – подумала Майра, – если бы это и правда было так. А то, разве ты видишь жизнь такой, какая она есть? Тебе застилает глаза вуаль наивности и паранойи. Надо быть до предела наивным человеком, чтобы вообразить, будто весь мир ополчился против тебя, словно ему есть дело до твоего существования».
На экране внезапно появилась мечеть, затем надписи, сделанные на ее стенах трясущейся рукой Винера. Майра увидела лозунги и подпись «СБ.». Затем действие переместилось внутрь мечети в келью Ассада. Камера показала перевернутую мебель, гигантские буквы «СБ.» на стене, заляпанные кровавыми пятнами простыни и в самом конце лужу крови на полу.
У Говарда перехватило дыхание.
– Они сказали убит?
Диктор только что сообщил, что прошлой ночью бандой неизвестных был убит Сулейман ибн Ассад. Жертвой этого жуткого преступления по его словам стал мирный преподаватель теологии и специалист по Среднему Востоку. Говард закричал так громко, что Майра не расслышала конец истории.
– Майра, он был жив!
– Откуда ты знаешь?
– С ним было все в порядке, он был жив!
– Говард, откуда тебе об этом известно?
– ООП! Почему они не сказали, что он был из ООП? Диктор говорил, что он был из ООП?
Говард начал лихорадочно переключать каналы, разыскивая повторение репортажа. Наконец, он нашел то, что искал, и на этот раз они увидели весь репортаж целиком.
Перед телезрителями выступил сам мэр. Он обвинил в происшедшем разгул преступности, выразил свое возмущение по поводу осквернения мечети, сказал, что един со всей мусульманской общиной города в их горе, и заявил, что повторение подобных инцидентов недопустимо. Администрация предпримет для этого все возможные меры, заверил он. После мэра выступил представитель полиции. У полиции, сообщил он, имеются свидетели, видевшие около мечети во время совершения убийства нескольких человек. Пока неизвестно, кому принадлежат таинственные инициалы «СБ.», и найденная около трупа записка этого не прояснила. В заключение он сказал, что полиция усиленно работает над делом в нескольких направлениях и что вскоре можно ожидать арестов возможных виновников происшедшего.
Е репортаже не упоминалось, что вся жизнь Ассада была связана с ООП. Много говорилось о его преклонных годах, плохом здоровье и набожности. Результаты вскрытия пока отсутствовали, и возможной причиной смерти были названы побои, нанесенные Ассаду нападавшими.
Говард яростно мерил комнату шагами, не отвечая на настойчивые расспросы Майры. Когда зазвонил телефон, он рванулся к нему, затем испуганно замер, взявшись за телефонную трубку, и поднял ее только после второго звонка, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что сказать Кейну.
– Алло?
– Я держу тебя за яйца, паскуда, – произнес мужской голос.
– Кто это? – недоуменно спросил Говард.
– Я держу тебя за яйца и могу в любую секунду дернуть. У тебя вроде бы есть яйца, а, Говард?
Говард узнал тягучий южный говор, подчеркнутый алкоголем.
– Солин? – поразился он.
Солин в первый раз увидел репортаж об убийстве Ассада в баре, где он пил в компании громкоголосого ирландца. Солин не любил ирландцев – он не любил всех неевреев просто из принципа, – но эти веселые, грубоватые, с хорошим чувством юмора люди напоминали ему приятелей из родной Джорджии. Его отвращение к неевреям, имевшее совсем недавнюю историю, зародилось в результате жизни в Нью-Йорке, где еврейское самосознание было очень высоким. Дома в Джорджии он в первую голову воспринимал себя южанином, и только во вторую – евреем. Быть южанином – это, конечно, предмет особой гордости. Однако на севере многие считали южан тугодумами и обязательно людьми с неискоренимыми расовыми предрассудками. Услышав южный акцент, половина янки обращалась с ним, как с рабовладельцем-плантатором, а другая половина – как с толстомордым шерифом, спустившим свору собак на марш за свободу негров. То, что он был евреем, немного облегчало положение. Хотя нью-йоркским евреям и казалось смешным, как он читает молитвы со своим тягучим деревенским произношением, они пусть неохотно, но приняли его в свою общину, правда, полностью так и не признав его своим. Для них еврей с красной шеей из холмистой Джорджии был такой же диковинкой, как чернокожие иудеи из Эфиопии. «Иудеи? Ну да, вполне может быть. Номинально, так сказать. Но, разумеется, не такие, как мы. Не нашего сорта». Но даже такое однобокое – «номинальное» – признание было Солину на руку, ибо он прекрасно понимал – янки ему не стать никогда, ни «номинально», ни даже гипотетически.
Именно поэтому он ухватился за Говарда и его «братство», как утопающий хватается за соломинку. От него не требовалось проходить какое-либо испытание, представлять справку о нацпринадлежности или характеристику. Солин просто сказал Говарду, что он еврей и желает надрать кое-кому задницу, и Говард, испытывавший недостаток в рекрутах, горячо прижал его к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Теперь Хэнли находился всего в квартале от дома и шел, непрерывно оглядываясь по сторонам. Внезапно на тротуар в пугающей близости от него шагнул из-за припаркованных машин какой-то человек. Хэнли не раздумывая бросился бежать: незнакомец подкарауливал его и, вероятно, хотел напасть сзади, как только он вошел бы в вестибюль. Хэнли выскочил на проезжую часть и под возмущенные гудки водителей юркнул между машинами, совсем как крыса между камнями. Добежав до тротуара, он увидел, что пешеходы на другой стороне улицы смотрят на него с любопытством. Пусть себе смотрят, Хэнли это не смущало, он хотел выжить. На бегу он не сумел различить в толпе незнакомца – к этому времени тени сильно сгустились, – но он там, был уверен Хэнли, и, вероятно, ошеломлен быстротой реакции жертвы.
Хэнли, не останавливаясь, добежал до своего подъезда. Около входа он огляделся, тяжело дыша. Незнакомца нигде не было видно, вестибюль зиял пустотой. Он запрется у себя в комнате, прежде чем мужчина начнет подниматься по лестнице. Быстро и без суеты открыв своим ключом дверь на лестницу, Хэнли финишным броском взбежал на пятый этаж и перегнулся через перила, чтобы посмотреть в лестничный пролет. На лестнице никого не было, в подъезд никто не входил.
Вставив ключ в замок своей квартиры Хэнли почувствовал себя дураком: шарахается от каждой тени. Он даже не задержался, чтобы как следует рассмотреть мужчину, материализовавшегося из-за припаркованных автомобилей. Судя по всему, пугаться было нечего, и он глупо поступил, ни с того ни с сего бросившись бежать со всех ног.
«Зато теперь я в полной безопасности, – подумал Хэнли. – Пусть я сглупил, зато теперь я в безопасности».
Войдя в квартиру, он включил верхний свет. Прежде чем зажечься, лампочка щелкнула и на миг ярко вспыхнула. Ослепленный Хэнли ругнулся в сердцах и двинулся, вытянув руку, к стоявшему около кресла торшеру.
И только схватившись за стойку торшера, он увидел, что в кресле сидит улыбающийся незнакомец из вестибюля. Хотя в руке у него грозно блестело шило для колки льда, Хэнли гораздо больше испугала его поразительно приятная улыбка.
– Вы сильно запыхались. Бежали от кого-нибудь? – полюбопытствовал Бахуд.
Вытерев шило о простыню, Бахуд обшарил комнату в поисках доказательств причастности Хэнли к какой-нибудь правительственной организации и не нашел ни одного намека на связь жертвы с ФБР, ЦРУ, полицией или даже советом местной школы. Первые ростки убеждения, что Хэнли абсолютно безвреден, возникли у него, как только он вошел в квартиру: федеральным агентам, конечно, платят не слишком много, но все же им вполне по карману более благоустроенное жилье. Однако он не мог позволить себе пойти на риск и оставить Хэнли в живых. Он слышал, как тот сказал Майре, что работает на ФБР. И этот интерес, который Хэнли проявил к тому, кто ответил по интеркому; его наводящие вопросы, кто еще в квартире с Майрой... Конечно, шанс, что Хэнли выслеживал Кейна-Бахуда, исчезающе мал, но лучше перестраховаться.
Ему нужно еще два дня. Смерть Хэнли, в которой, предположим, и не было никакой необходимости, являлась мизерной ценой за уверенность в собственной безопасности в течение этих двух дней, особенно если учесть, что эту цену заплатил не Бахуд. Убогая обстановка квартиры подсказывала, что Хэнли жил, не имея возлюбленной, семьи и, собственно, жизни как таковой. От своей смерти проиграл только он сам и никто больше. Он даже не пожаловался на свою горькую судьбу. Когда Бахуд напал на него, он не сделал попытки защититься, даже не закричал. Он словно ждал, что это должно случиться, и давно смирился с неизбежным, не то что Сулейман ибн Ассад, который боролся до последнего. Бахуд находил любопытным, как совершенно разные люди реагируют на близость смерти. Их поведение не всегда было предсказуемо, и поэтому он предпочитал нападать по возможности неожиданно и убивать быстро.
Бахуд уложил тело Хэнли в стенной шкаф и прикрыл сверху пиджаком и плащом, чтобы труп нельзя было случайно увидеть через окно. Он сомневался, что тело найдут в ближайшие два дня. Наверняка пройдет несколько суток, прежде чем полиция начнет опрашивать людей, не имеющих к Хэнли прямого отношения, – вроде его машинистки. К тому времени «Майера Кейна» давно не будет в списке живых. Как, впрочем, и Говарда, и Майры Голдсмитов. Сейчас его задача в том, чтобы в следующие два дня сохранить хорошие отношения с братом и сестрой. Бахуд ощущал, что Говард отдаляется от него, словно страх перед Кейном пересиливал растущую признательность за помощь. Майра же, наоборот, стала совсем ручной, а после сегодняшней ночи окажется полностью в его власти. Обработкой Говарда он займется утром. Вызвать у человека привязанность к себе несложно, для этого нужно всего лишь умело подладиться под него. А за восемь миллионов долларов, напомнил себе Бахуд, он готов на все.
Два миллиона уже у него в руках. Вторые два миллиона ему переведут, когда смерть Ассада получит официальное подтверждение. Бахуд ожидал, что о ней будет напечатано в вечерних газетах. И последние четыре миллиона он получит после выполнения акции. Обозревая беспорядок, оставленный им в квартире Хэнли, Бахуд произвел в уме некоторые подсчеты, касающиеся его состояния: восемь миллионов в четырехпроцентных не облагаемых налогом облигациях – это триста двадцать тысяч долларов в год чистого дохода. На это можно безбедно прожить до конца своих дней. Конечно, можно придумать что-нибудь и получше, но и эта минимальная базовая цифра не плоха.
Комнатушка выглядела так, словно ее перерыли в поисках ценностей. У Хэнли не было ничего мало-мальски стоящего кроме подержанного телевизора и механической пишущей машинки, но разве взломщик мог знать об этом заранее? «Какое отвратительное место, – подумал Бахуд. – Как можно опуститься до жизни в такой дыре? По-моему, камеры, в которых я сидел, иногда бывали получше», – со смешком заключил он, выйдя в коридор и убедившись, что дверь за ним захлопнулась на замок.
18
Нетерпеливо отмахнувшись от Майры, Говард прямо с порога направился к телевизору и сел, как всегда, слишком близко к экрану, сделав звук громче, чем необходимо, словно был одновременно полуглухим и полуслепым. Так, почти влипнув носом в экран, он смотрел телевизор с самого детства, сколько Майра помнила себя.
Шли новости. Говард не обращал на сестру внимания, пока не убедился, что текущий репортаж его не интересует.
– Ты сказала Кейну, чтобы он съехал? – спросил он, повернувшись к Майре вполоборота, пока диктор сообщал подробности очередной авиакатастрофы.
«Его словно притягивает этот проклятый ящик», – подумала Майра.
– Нет, я не успела. – На самом деле она совершенно забыла, что ей полагалось отделаться от Кейна. Со времени их встречи в начале дня Кейн почти не выходил у нее из головы, но мысль избавиться от него там определенно не появлялась.
– Как так? Господи, Майра, я же просил тебя сделать это...
Пошел новый репортаж. Говард тут же повернулся к телевизору и оторвался от созерцания экрана только убедившись, что новость не имеет к нему отношения. Какое-то высокопоставленное лицо давало интервью по поводу открывающейся на днях беспрецедентной встречи мировых лидеров, посвященной Году Детей. В Нью-Йорк должны были прибыть главы семидесяти шести государств. Ничего подобного раньше не случалось, – убеждал слушателей репортер. Говарда все это не интересовало.
– Не забудь сделать это вечером, – сказал он.
– Я не хочу этого делать, – воспротивилась Майра, понимая, что дальше ей следует вести себя осторожно. Если Говард начнет подозревать, что она не хочет, чтобы Кейн уезжал, он может устроить сцену. Не перед Кейном, конечно, – Кейна он боялся, – а перед ней. Говард всегда был очень вспыльчивым, и мать с ранних лет учила Майру вести себя как можно спокойнее, чтобы не раздражать его. Даже сейчас Майру пугала перспектива вывести брата из себя.
– Это должно исходить от тебя, – сказал Говард.
– Не понимаю, почему. Ты его друг.
– Почему ты всегда поступаешь мне наперекор? Что бы я ни говорил, ты вечно споришь.
– Ничего подобного. Просто твоя просьба мне неприятна, и я не понимаю, почему должна страдать вместо тебя. Ты привел его сюда, ты и выгоняй... если действительно считаешь, что это необходимо.
– Это необходимо.
– Дело твое.
– Майра, ты должна понять, что я лучше тебя разбираюсь в жизни и знаю, что и как нужно делать.
«Бедненький Говард, – подумала Майра, – если бы это и правда было так. А то, разве ты видишь жизнь такой, какая она есть? Тебе застилает глаза вуаль наивности и паранойи. Надо быть до предела наивным человеком, чтобы вообразить, будто весь мир ополчился против тебя, словно ему есть дело до твоего существования».
На экране внезапно появилась мечеть, затем надписи, сделанные на ее стенах трясущейся рукой Винера. Майра увидела лозунги и подпись «СБ.». Затем действие переместилось внутрь мечети в келью Ассада. Камера показала перевернутую мебель, гигантские буквы «СБ.» на стене, заляпанные кровавыми пятнами простыни и в самом конце лужу крови на полу.
У Говарда перехватило дыхание.
– Они сказали убит?
Диктор только что сообщил, что прошлой ночью бандой неизвестных был убит Сулейман ибн Ассад. Жертвой этого жуткого преступления по его словам стал мирный преподаватель теологии и специалист по Среднему Востоку. Говард закричал так громко, что Майра не расслышала конец истории.
– Майра, он был жив!
– Откуда ты знаешь?
– С ним было все в порядке, он был жив!
– Говард, откуда тебе об этом известно?
– ООП! Почему они не сказали, что он был из ООП? Диктор говорил, что он был из ООП?
Говард начал лихорадочно переключать каналы, разыскивая повторение репортажа. Наконец, он нашел то, что искал, и на этот раз они увидели весь репортаж целиком.
Перед телезрителями выступил сам мэр. Он обвинил в происшедшем разгул преступности, выразил свое возмущение по поводу осквернения мечети, сказал, что един со всей мусульманской общиной города в их горе, и заявил, что повторение подобных инцидентов недопустимо. Администрация предпримет для этого все возможные меры, заверил он. После мэра выступил представитель полиции. У полиции, сообщил он, имеются свидетели, видевшие около мечети во время совершения убийства нескольких человек. Пока неизвестно, кому принадлежат таинственные инициалы «СБ.», и найденная около трупа записка этого не прояснила. В заключение он сказал, что полиция усиленно работает над делом в нескольких направлениях и что вскоре можно ожидать арестов возможных виновников происшедшего.
Е репортаже не упоминалось, что вся жизнь Ассада была связана с ООП. Много говорилось о его преклонных годах, плохом здоровье и набожности. Результаты вскрытия пока отсутствовали, и возможной причиной смерти были названы побои, нанесенные Ассаду нападавшими.
Говард яростно мерил комнату шагами, не отвечая на настойчивые расспросы Майры. Когда зазвонил телефон, он рванулся к нему, затем испуганно замер, взявшись за телефонную трубку, и поднял ее только после второго звонка, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что сказать Кейну.
– Алло?
– Я держу тебя за яйца, паскуда, – произнес мужской голос.
– Кто это? – недоуменно спросил Говард.
– Я держу тебя за яйца и могу в любую секунду дернуть. У тебя вроде бы есть яйца, а, Говард?
Говард узнал тягучий южный говор, подчеркнутый алкоголем.
– Солин? – поразился он.
Солин в первый раз увидел репортаж об убийстве Ассада в баре, где он пил в компании громкоголосого ирландца. Солин не любил ирландцев – он не любил всех неевреев просто из принципа, – но эти веселые, грубоватые, с хорошим чувством юмора люди напоминали ему приятелей из родной Джорджии. Его отвращение к неевреям, имевшее совсем недавнюю историю, зародилось в результате жизни в Нью-Йорке, где еврейское самосознание было очень высоким. Дома в Джорджии он в первую голову воспринимал себя южанином, и только во вторую – евреем. Быть южанином – это, конечно, предмет особой гордости. Однако на севере многие считали южан тугодумами и обязательно людьми с неискоренимыми расовыми предрассудками. Услышав южный акцент, половина янки обращалась с ним, как с рабовладельцем-плантатором, а другая половина – как с толстомордым шерифом, спустившим свору собак на марш за свободу негров. То, что он был евреем, немного облегчало положение. Хотя нью-йоркским евреям и казалось смешным, как он читает молитвы со своим тягучим деревенским произношением, они пусть неохотно, но приняли его в свою общину, правда, полностью так и не признав его своим. Для них еврей с красной шеей из холмистой Джорджии был такой же диковинкой, как чернокожие иудеи из Эфиопии. «Иудеи? Ну да, вполне может быть. Номинально, так сказать. Но, разумеется, не такие, как мы. Не нашего сорта». Но даже такое однобокое – «номинальное» – признание было Солину на руку, ибо он прекрасно понимал – янки ему не стать никогда, ни «номинально», ни даже гипотетически.
Именно поэтому он ухватился за Говарда и его «братство», как утопающий хватается за соломинку. От него не требовалось проходить какое-либо испытание, представлять справку о нацпринадлежности или характеристику. Солин просто сказал Говарду, что он еврей и желает надрать кое-кому задницу, и Говард, испытывавший недостаток в рекрутах, горячо прижал его к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44