Карен вновь зажала подушкой рот, но тут же убрала ее.
– Ты не обязан отвечать. Такой откровенный вопрос... что мне самой не по себе... Но правда, как?
– Довольно просто.
– Однако другие, похоже, этого не умеют.
– Я поступаю так же, как в тех случаях, когда пытаюсь вычислить противника.
– Не понимаю.
– Занимаясь любовью, я стараюсь поставить себя на твое место. Поэтому, когда я делаю это... – Беккер нажал большим пальцем на сосок Карен, и она вздрогнула, – я точно знаю, что ты ждешь от меня именно этого. А когда я делаю так...
Он захватил ртом ее грудь, и Карен очень быстро прекратила ждать окончания предложения. К ее разочарованию, Беккер поднял голову.
– ... я знаю, что тебе хочется, чтобы я продолжил ласку.
– Ты прав, – подтвердила Карен. – Фактически, если у тебя есть желание продолжить...
– Но есть действия, которых ты от меня не ждешь, – прервал ее Беккер более серьезным тоном, – которые тебе неприятны, которых ты стесняешься, как бы возбуждена ты ни была...
Карен резко села и оперлась на спинку кровати.
– Да, есть.
– Кто-то поступал с тобой подобным образом, не так ли? Кто-то делал с тобой нечто, чего тебе не хотелось.
– Я не желаю об этом говорить.
– И это был не твой муж. Ты слишком сильная, чтобы позволить кому-то помыкать собой. Это с тобой делали в детстве.
– Не желаю об этом говорить, – мрачно повторила Карен.
– Хорошо, – уступил Беккер. – Я только показывал тебе, как ты просила, каким образом я это делаю.
– Что именно, охотишься или занимаешься любовью? – почти неприязненно спросила Карен.
– В обоих случаях сходный процесс, но разный результат, – чуть погодя ответил Беккер.
Карен сложила руки на груди.
– Значит, занимаясь со мной любовью, ты анализируешь мои сексуальные реакции? Очень мило.
– Я не анализирую, это идет не от интеллекта. Я чувствую. Чувствую то же, что чувствуешь ты. И когда я делаю или начинаю делать определенные вещи, я чувствую твое сопротивление. Твой страх. Наши страхи редко зарождаются после взросления: большинство из них сохраняются у нас с детства. Поэтому я предполагаю, что кто-то делал с тобой что-то отвратительное в детстве.
– У тебя тоже сохранились детские страхи?
– О, да, – рассмеялся Беккер.
– Какие?
– Ты мне скажи.
– Я не знаю, – пожала плечами Карен.
– О-о, – разочарованно протянул Беккер. – Ладно.
– Откуда мне знать? – удивилась Карен. – Мы с тобой едва знаем друг друга.
– Ладно, не будем об этом. Я подумал, ты сумеешь мне сказать. Ладно, это не имеет значения.
– Почему ты решил, что я могу распознать твои детские страхи? Потому что я агент ФБР? Или ты думаешь, занятия любовью помогают мне лучше разбираться в людях?
– Нет, не только и не столько потому, что ты агент ФБР. Хэтчер совсем не разбирается в людях, если взять известный нам обоим пример. Я подумал, ты, может быть, другая.
– Почему?
– Потому, что ты не хочешь быть такой, как все, – сказал Беккер.
– Я не хочу быть такой, как все?
– Очень. Вот Хэтчер хочет быть, как все. Обычным человеком, обладающим властью, но обычным.
– А ты, значит, не хочешь быть, как все?
Беккер пожал плечами.
– Полагаю, это мое дело. Возможно, я неправильно в тебе разобрался. Возможно, ты тоже хочешь быть, как все.
Карен скользнула обратно под одеяло и некоторое время глядела в потолок.
– Ты правильно во мне разобрался, – сказала она в конце концов, – А ты боишься темноты.
После этого Беккер надолго замолчал. Карен даже начала подозревать, что он заснул или не расслышал ее.
– Как ты узнала? – спросил он наконец.
– Ты сам сказал мне об этом, когда мы познакомились. Ты тогда пришел с какой-то тренировки в «Комнате По». К нам подсел Финни, начал восхищаться тобой и потом спросил, как тебе удается свободно ориентироваться в темноте. Ты ответил, что для этого надо преодолеть свой страх перед ней.
– Люди обычно не верят, когда я это говорю, – заметил Беккер.
– Я поверила, – сказала Карен. – Я поняла, что ты говоришь совершенно серьезно и что ты не хочешь, чтобы я верила в серьезность твоего объяснения.
– К своей же пользе, – бросил Беккер. Карен не знала, как его понимать.
– Ты и сейчас боишься?
– Нет, мне хватает уличного света, чтобы видеть твое лицо. Меня пугает только полный мрак.
– Полный мрак трудно отыскать.
Беккер грустно рассмеялся.
– Приходится постараться.
– Что он с тобой делает в темноте? – спросила Карен.
Беккер снова надолго затих, потом спросил:
– В какой?
– В самой непроглядной.
Беккер тяжело вздохнул.
– Я не хочу говорить об этом.
– О'кей.
Приподнявшись на локте, Беккер взглянул на Карен сверху вниз.
– Откуда ты узнала, что в темноте мне является мужчина?
– С женщинами ты ведешь себя свободно, – пояснила Карен.
Усмехнувшись, Беккер опять откинулся на подушки.
Они лежали, слушая тишину. Когда Карен случайно коснулась руки Беккера, он инстинктивно дернулся, потом расслабился под ее ладонью.
– Твоей вины в том не было, – сказала девушка. – Ты это понимаешь, да?
– Да.
– Что бы он ни делал, твоей вины в том не было. Ты был всего лишь маленьким ребенком.
– Знаю.
– Мне понадобилось очень много времени, чтобы понять эту простую истину про саму себя, – призналась Карен.
Беккер потянулся к ней, и они обнялись. Когда они начали ласкать друг друга и загорелись в пламени страсти, Карен позволила своим ощущениям слиться с ощущениями Беккера.
Второй раз ее любили по-настоящему, осознала она, и впервые по-настоящему любила она.
К счастью, телефон зазвонил после того, как все закончилось.
Карен гладила спину Беккеру, пока он разговаривал с Финни.
– Простите, что беспокою вас в такой час, – извинился Финни. Беккер взглянул на светящийся циферблат – полночь. Они провели в постели три часа, – но вы просили немедленно сообщать вам, как только появится что-то необычное.
– Не стесняйся, Финни. Выкладывай, что там у тебя.
– Передай ему мои наилучшие пожелания, – прошептала Карен и хихикнула. – Нет, не надо, после сегодняшнего у меня, пожалуй, не осталось наилучших пожеланий.
Беккер перекинул трубку к другому уху и заткнул ей рот подушкой.
– Я нажал на Министерство Финансов, и они пообещали напомнить крупным банкам о необходимости сообщать о всех вкладах на сумму больше десяти тысяч долларов наличными. Мы же в свою очередь напомнили им об их подмоченной репутации и недавно предъявленных обвинениях в отмывании грязных денег в Майами и Нью-Йорке.
Беккер позволил молодому человеку выговориться, хотя все это было прекрасно ему известно. Для Финни наступил звездный час. К тому же он заслужил право на маленькую компенсацию за тяжелую, нудную и скучную работу, которую проделал.
– Директор Маккиннон со своей стороны тоже присовокупил несколько веских слов.
– Не сомневаюсь.
– А к его словам прислушиваются. Я имею в виду, все и каждый в отдельности.
– Как и должно быть.
– Да, совершенно верно, сэр. Таким образом, к нам стали поступать отчеты из всех крупных банков. Мы получали их по двадцать четыре часа в сутки всю прошлую неделю. Банки, конечно, согласились со скрипом: обычно они не обязаны предоставлять отчеты о подобных вкладах; но они вынуждены были подчиниться, когда директор Маккиннон напомнил им об интересах национальной безопасности страны. По нашему предположению, подозреваемый вложил деньги в один из крупных банков, потому что сумма слишком велика для недостаточно крупного банка и могла вызвать там повышенное внимание к его персоне...
Это было предположение Беккера, но он не счел нужным напоминать об этом Финни. По тому, как Финни выдержал паузу, Беккер сразу догадался, что молодой агент добрался, наконец, до сути своего сообщения.
– Каждый день я пропускал приходящие отчеты через компьютер, анализируя их по тем параметрам, которые вы указали, и только что получил нечто, что может вас заинтересовать. – Финни прочистил горло, словно выбил торжественную барабанную дробь. – Сегодня утром в банк «Манхэттен чейз» в Нью-Йорк-сити был сделан вклад на сумму в двести пятьдесят тысяч долларов наличными на имя Роберта Кармайкла.
Беккер протяжно вздохнул.
– Агент Беккер?
– Я слушаю, Финни.
– Нам, конечно, неизвестно, тот ли это Роберт Кармайкл или нет. Может быть, это довольно распространенное имя.
– Может быть, – согласился Беккер, – но кто-то однажды сказал, что не бывает простых совпадений. Хорошо сработано, Финни. Отправляйся спать. Я перезвоню тебе утром.
– Да, сэр. Спасибо, сэр.
Беккер повесил трубку и поднялся с кровати.
– Уже было слишком хорошо, чтобы это было на самом деле, – отозвалась она, надеясь, что голос не выдает ее разочарования. – Тебе так уж обязательно уходить?
– Поспи, тебе необходимо выспаться. Нам предстоит весьма напряженная работа в Нью-Йорке.
– Нам?
– Я собираюсь позвонить Маккиннону и сказать, что ты мне нужна в этом деле.
– Правда? – очень тихо спросила Карен.
Беккер стоял около кровати и смотрел на нее, застегивая пуговицы на рубашке.
– Не волнуйся, работать тебе придется не меньше моего.
Карен улыбнулась: впервые за весь вечер он понял, ее неправильно – она переживала вовсе не из-за работы.
* * *
Мечеть мусульман-суннитов на Дикман-стрит в Бруклине была в прошлом христианской церковью лютеран-евангелистов, подчинявшейся синоду штата Миссури. При смене религии христианскую символику по мере возможности скололи с наружной каменной отделки, заменив символами ислама, но архитектура здания по-прежнему не оставляла сомнений в его происхождении по линии американского протестанства. Мечеть учредила фонд, чтобы по арабской традиции увенчать крышу храма куполом, устремленным к благословенным небесам, но прихожане мечети были людьми небогатыми, и фонд пополнялся медленно.
Мечеть или церковь, но главное – не синагога, с некоторым облегчением отметил про себя Говард. Сегодняшняя акция не касалась религии, но его несколько угнетала мысль, что насилие будет совершено в священном месте.
– Они всегда так поступают с нами, – произнес Харт таким тоном, словно хотел убедить в этом самого себя.
Перед «братством» возвышалась громада мечети. Время было позднее. Бруклин в отличие от Манхэттена уже спал. Круги света от фонарей освещали тротуары пустынных улиц, но мечеть пряталась во тьме.
– Они поступают с нами гораздо хуже, – поправил Говард.
– ООП на нашем месте подбросила бы туда бомбу, – сказал Бобби Льюис.
Остальные тут же с ним согласились.
– Они разбивают надгробия на наших кладбищах и глумятся над могилами наших предков, – добавил Винер.
– Они нас, черт побери, убивают, – прорычал Бородин. – Да что с вами, ребята? Он же из ООП! Мне плевать, хоть бы он спрятался в самой Мекке. Мы бы и там его достали, разве нет? Пошли, приголубим старую сволочь!
– Бородин прав, – сказал Говард. – Для них нет ничего святого, они давно играют без всяких правил. Нам не за что корить себя.
Кейн почувствовал, что Говард, вообще предпочитавший болтовню действию, собирается произнести целую речь на эту тему, и тронул его за руку, как бы напоминая о деле, ради которого они сюда пришли.
– Правильно, – спохватился Говард. Пусть его одолевают дурные предчувствия насчет исхода акции, но Кейн на его стороне, и он не должен бояться действовать самостоятельно. Он оглядел по очереди всех членов «братства», твердо посмотрев в глаза каждому, будто стараясь передать им собственное чувство уверенности, – Пошли, – позвал он, и «братство» устремилось вперед волной, несущей угрозу.
Кейн отпер боковую дверь, и все вошли в мечеть, оставив снаружи на страже нервничавшего Винера. Убедившись, что их появление осталось незамеченным, Винер достал из кармана баллончик с розовой краской и принялся расписывать стены мечети. Тихое шипение пульверизатора громом отдавалось у него в ушах. Он выводил слова трясущейся рукой, все время оглядываясь по сторонам. Хотя он не владел каллиграфией, и его письмена были корявыми каракулями мальчишки из гетто, буквы выходили достаточно четкими. «Больше никогда! – кричали они. – ООП должна заплатить за свои злодеяния!» В конце он вывел вместо подписи двухаршинное сокращение: «СБ.».
Кейн повел остальных в подвал, не особо стараясь соблюдать тишину. Когда дверь в келью распахнулась, Сулейман ибн Ассад проснулся и сел, свесив ноги с кровати. Он был стариком, старше восьмидесяти лет с плохим здоровьем, но пятидесятилетняя политическая паранойя навсегда отточила его инстинкт выживания. Кейн позволил Бородину первым ворваться в келью, чтобы тот принял на себя любой поджидающий незваных гостей сюрприз, затем ему пришлось обогнать неуклюжего товарища по партии, когда Ассад торопливо сунул руку под подушку. Перехватив запястье старика, он выхватил из-под подушки и поднял над головой пистолет, чтобы всем было видно, какой опасности они подвергались.
Члены «братства» застыли, завороженные видом оружия и в равной степени удивленные кажущейся хрупкостью Ассада. Он одряхлел от глубокой старости: его торчавшие из рукавов футболки руки выглядели тонкими, как папки, и были покрыты старческими пигментными пятнами. Воображение рисовало членам «братства» совсем другой образ врага – крючконосого араба с яростным взглядом и кирпичным лицом Арафата с палестинским платком на голове, а совсем не древнего дедушку, смущенного, что его застали в полураздетом виде.
Однако Ассад не считал себя немощным реликтом, он не прожил бы столь долго, не обладай он сильной волей к жизни. Он бросился в атаку и, зажав одной рукой шею Кейна, начал душить его, одновременно стараясь отобрать пистолет. Кейн мгновенно воткнул локоть в ребра старика, и, когда задохнувшийся Ассад отпустил его шею, развернулся и ударил старика локтем в лицо.
– Помогите мне, – бросил Кейн остальным.
Те, однако, отшатнулись. Кейн схватил оглушенного Ассада за шиворот и поднял с кровати. Старик застонал, изо рта у него потекла кровь.
– Вы тоже принимайтесь за дело, – велел Кейн.
Говард встревоженно переводил взгляд со спокойного и безжалостного Кейна на Ассада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44