Каждая минута, проведенная без него, казалась ей тягостным испытанием. Наконец-то ей посчастливилось: отыскалась родственная душа, близкая ей по духу, даже в постели. Как она раньше не понимала, что полноценный истинный секс – это не только физическое соитие, но и духовная близость между партнерами?
Но вот Сянь Жун неожиданно сообщил, что уезжает в Милан по неотложному делу. Пейтон успокоилась лишь на следующий день, когда Сянь Жун предложил присоединиться к нему.
– Если согласна, – добавил он, – полетишь через два дня после меня. За это время я устроюсь в Милане.
Разве могла Пейтон не согласиться? Сянь Жун был тем единственным человеком, которого она искала всю жизнь. Но любит ли он ее? Он не молод. Несомненно, она у него далеко не первая.
Пейтон вспомнила, как, когда ей было около двадцати, она на вечеринке выпила лишнее и оказалась в постели с мужчиной, которому было за шестьдесят. Расставаясь с ней, он сказал: – Вы доставили мне настоящее удовольствие. Помню, когда мне было около восемнадцати, меня соблазнила наша служанка с такой же прелестной грудью, как и у вас. – Тогда Пейтон так и не поняла, сравнил ли этот любитель воспоминаний ее со служанкой или похвалил ее высокую грудь.
К разочарованию Пейтон, встретив ее в миланском аэропорту, Сянь Жун отвез ее на окраину города, где она поселилась в тесной грязной квартире, деля кров с десятью иммигрантками, приехавшими в Италию в поисках сытой жизни.
Придя в отчаяние, она позвонила мужу.
– Пейтон, ты где? – послышался встревоженный голос Барри. – Я звонил тебе. Мне сказали, ты выехала.
– Я в Милане.
– В Милане? Что ты там делаешь?
– Я устала. В Гонконге было много работы. Прилетела в Милан немного встряхнуться.
– Когда ты приедешь? Знаю, я виноват. Связался с Рэчел, прости. Надеюсь, ты не подашь на развод?
– Приеду, поговорим. А как дела у тебя?
– К сожалению, хуже некуда. Та пациентка, о которой я тебе говорил, не удовлетворилась страховкой, хочет получить еще и с меня. Но я же предупреждал ее в свое время, что у нее слабые десны и имплантированные зубы, вероятно, не приживутся. Мой адвокат предлагает пойти с этой вздорной особой на мировую, но я не хочу. С какой стати я ей должен платить? Пусть подает в суд.
– Барри, послушайся адвоката. Зачем доводить дело до судебного разбирательства? Огласка повредит твоей репутации. – Дав мужу этот совет, Пейтон поняла, что совершила ошибку. Зная природу Барри, следовало сказать, что пусть улаживает дело в суде. Тогда бы он пошел на попятный.
– Хочешь, я приеду к тебе на уик-энд? – спросил Барри.
Услышав о намерении мужа, Пейтон нарисовала себе малопривлекательную картину: они весь день осматривают достопримечательности Милана, а затем обедают в ресторане, и Барри, ковыряя вилкой в котлете, спрашивает, нет ли в ней чеснока, напомнив, что он аллергик.
– Барри, ради двух дней не стоит совершать утомительный перелет, – ответила Пейтон. – Все, я заканчиваю: говорю с автомата, здесь очередь. Я тебе еще позвоню. – Она повесила трубку.
Какой смысл возвращаться домой? Когда-то замужество означало для нее сытую жизнь, благоустроенную квартиру, завидное положение в обществе. Теперь все эти блага, к которым она раньше стремилась, казались атрибутами бесцельного прозябания сродни жизни в стеклянном ящике, установленном в общественном месте на потребу толпы. Но даже если она не вернется, то возьмут свое годы, и она окажется под обломками здания, которое собирается возвести.
В Милане то и дело пришлось искать внимания Сянь Жуна, уподобившись жалкой, обездоленной собачонке, ищущей ласки неприветливого хозяина. Его усмешка, даже тычок были лучше пренебрежения. Не так ли раньше она добивалась взаимопонимания с сыном, считая, что его грубость лучше молчания?
Сянь Жун чередовал внимание с грубостью и однажды ему ничего не стоило презрительно заявить:
– Ты хочешь от меня лишь любовных утех. Я сам для тебя – ничто, тебе неведомы голод и нищета. У тебя на уме одни развлечения, а за развлечения надо платить.
Слабые протесты не помогали.
Сянь Жун не был политическим беженцем, не был и бизнесменом, в чем уверил ее, когда они только что познакомились. Теперь она знала определенно: он – вор. Он сам рассказал о своем занятии, попытавшись скрасить свое признание брошенным заверением, что ворует лишь у богатых.
– Потерянные деньги для них сущие пустяки, а утраченные вещи – тем более, – безмятежно заметил он. – Купят новые, не моргнув глазом.
Услышав признание Сянь Жуна, Пейтон была шокирована, однако ее чувства к нему нисколько не изменились. Она даже просматривала содержимое украденных дамских сумочек, после того как деньги и кредитные карточки перекочевывали в карман Сянь Жуна. В сумочках чаще всего оказывались кожаный кошелек, дорогие очки от солнца, миниатюрный фотоаппарат, записная книжка, авторучка, пульверизатор, пилочки для ногтей, губная помада, зубная щетка, гигиенические тампоны, жевательная резинка, лекарства от аллергии, билеты на обратный авиарейс. Обычные вещи обыкновенных людей, схожих друг с другом, как муравьи в одном муравейнике.
В одной из сумочек победнее среди потертых рецептов и бумажных салфеток нашелся конверт с фотографией и запиской: «Дорогая Триша, это мы проводим медовый месяц в Аль-Плано, Чили. Полны незабываемых впечатлений. Напиши, скоро ли приедешь в Нью-Йорк. Марси и Дэн». На фотографии – молодая женщина и мужчина, оба сияют от счастья.
Пейтон тяжко вздохнула. Ее семейная жизнь тоже началась с медового месяца.
Сянь Жун работал в группе из четырех человек, а местом совершения краж чаще всего становился аэропорт. В этом случае два человека из группы, прилично одетые, расхаживали по залу или у входа в аэропорт, следя за пассажирами с багажом, а двое других находились в автомобиле, один – за рулем, другой – на заднем сиденье, дежуря у мобильного телефона. Когда один из следивших за пассажирами замечал оставленную без присмотра тележку с привлекательным багажом, он подавал условный знак своему напарнику, а тот звонил компаньону в автомобиле, призывая быть наготове. После этого первый хватал с тележки чемодан или сумку и передавал украденное второму, который устремлялся к машине. Если первого пытались уличить в краже, то он легко отговаривался – похищенной вещи у него не оказывалось.
По другому сценарию двое первых останавливали у входа в аэропорт пассажира с приглянувшимся багажом и задавали ему вопрос, в это время третий хватал с тележки лежавшую сверху вещь и бежал к стоявшей неподалеку машине с распахнутой дверью.
Сянь Жун и его сообщники в одном месте подолгу не промышляли и постоянно переезжали из страны в страну, из города в город, пользуясь фальшивыми паспортами, которые для них изготавливали в Китае.
Эти сведения Пейтон получила от Сянь Жуна, в иные подробности своего воровского бизнеса он вдаваться не стал. Впрочем, ее волновало совсем другое – неустроенность быта, хотя она и отдавала себе отчет, что пробудет в Милане всего несколько дней.
Пейтон жила в неприглядной пятиэтажке на окраине города вблизи железной дороги, и она засыпала и просыпалась под лязг и грохот составов. Район был населен иммигрантами, большинство которых составляли албанцы. Встречались здесь и китайцы, индусы, турки, арабы, персы, болгары, выходцы из Западной Африки – люди, приехавшие в Италию в поисках заработка. Комнаты были грязные, кровати – с продавленными матрасами, а в ванную, совмещенную с туалетом, лучше всего было не заходить. Не лучше выглядела и кухня: облупленные стены, грязный, в потеках пол, засаленная плита, в раковине окурки. Белье приходилось стирать в прачечной-автомате, нещадно пожиравшей монеты, чтобы выдать взамен серую рвань.
Комната, в которой ютилась Пейтон, походила на проходной двор. Люди приходили и уходили, и ей было не разобрать не только, чем они занимаются, но и кто из них здесь постоянно живет. По вечерам на кухне невесть откуда бравшиеся мужчины, от которых невообразимо несло чесноком, резались в карты, сопровождая игру крепкими выражениями.
В то же время всего в часе езды отсюда находились шикарные магазины, продававшие одежду от модельеров, стильную обувь, дорогую косметику. Окажись их постоянные покупатели в том убогом предместье, куда закинуло Пейтон, они бы, вероятно, сочли, что попали на другую планету.
Пейтон никогда не обращала особого внимания на китайцев, как, впрочем, и на других азиатов, казавшихся ей бесполыми существами – сексуально они не привлекали ее – ив этом отношении она походила на тех мужчин, которые не задерживают взгляда на женщинах с невыразительной грудью. Однако после того как она познакомилась с Сянь Жуном, ее представления разительно изменились, и теперь по крайней мере китайцы стали казаться ей наиболее привлекательными мужчинами, неприрученными, как дикие кошки, и потому особенно соблазнительными.
Но разве приручишь Сянь Жуна? Он относится к ней неровно: то внимателен, ласков, а то унижает на людях. И все же он сделал ей дорогие подарки, преподнеся с самодовольным выражением на лице норковое манто, элегантные брюки беж, кашемировый свитер, туфли на шпильках. Правда, все вещи, разумеется, были крадеными – Пейтон в этом нисколько не сомневалась.
Он давал ей и деньги, и она побывала у маникюрши, парикмахера, визажиста, стала походить на богатых женщин, которые все свободное время проводят на тех нескольких улицах, где расположены шикарные магазины.
Но только в глазах Сянь Жуна Пейтон, видно, много не выиграла, ибо он преподнес ей еще и сумочку – и где он только такую выкопал – страховидную, из свиной кожи. Хуже того, он настоятельно попросил, пожалуй, даже потребовал, чтобы Пейтон ею только и пользовалась, хотя сумочка эта явно не подходила к норковому манто. Видно, этим он хотел подчеркнуть, что Пейтон всего-навсего содержанка, а не дама из общества. Впрочем, Пейтон противиться не пыталась: не так и плохо стать творением скульптора, если скульптор приветлив.
Однако былая приветливость Сянь Жуна таяла на глазах, и даже в постели его прежняя нежность сменилась нескрываемой грубостью. Когда он приходил к Пейтон, то выгонял всех из комнаты и, больше ни слова не говоря, залезал к ней в постель. Это был грубый секс без чувственной подготовки, совсем не похожий на общение с Сэнди, когда он изображал из себя радушного гинеколога. Оказавшись в ее постели, Сянь Жун будто садился за руль машины и, вставив ключ зажигания, мчался на полном газу вперед по наезженной колее, которой служило ее влагалище. До ее ощущений ему не было дела.
Сянь Жун приезжал даже ночью, когда Пейтон спала. Впрочем, разбудить ее не составляло труда. Разве крепко уснешь, если за окнами беспрестанно проносятся поезда, а в самом помещении то и дело шумят водопроводные трубы, своим утробным урчанием заглушая даже громкие голоса возбужденных игроков в карты?
Ночью Пейтон скорее дремала или находилась в том неуравновешенном состоянии, в котором пребывают молодые монахи, приверженцы учения «дзэн», когда, готовясь к многодневному бдению, спят все меньше и меньше.
Однако стоило прийти Сянь Жуну, Пейтон стряхивала дремоту, и как только его яростный член вонзался ей между ног, вскрикивала от непомерного вожделения, присущего даже животным, не наделенным мыслительными способностям, к примеру, актиниям и медузам, испытывающим в брачный период сексуальное возбуждение, которым их наградила природа, в немалой мере компенсировав им отсутствие разума.
Это был грубый секс, и все же Пейтон ждала его с нетерпением, а ночами, проведенными в одиночестве, ей казалось, что она умирает. Ее целителем был единственно Сянь Жун, она зависела от него и потому не стала протестовать, когда однажды он жестко проговорил:
– Сегодня еду с друзьями в аэропорт. Отправишься вместе с нами. Погляжу, на что ты способна. А пока подготовься. Сними свитер, бюстгальтер, надень вот это и покажись.
Пейтон поплелась в ванную комнату. Пол был мокрым, в моче, в моче был и стульчак, который мужчины не удосуживались поднять; повсюду валялись обрывки скомканной туалетной бумаги; на ванне и раковине – темно-желтый налет. Надеть на голое тело пришлось блузку из белого шифона, тонкого, как паутина, с отложными манжетами.
– Накинь на плечи манто, – сказал Сянь Жун, когда Пейтон, переодевшись и наведя макияж, вышла из ванной.
Удовлетворенно кивнув, он привел ее в комнату, где за грязным столом, уставленным пивными бутылками, сидело трое мужчин, проводивших время за картами.
Как Пейтон позже узнала, их звали Вэй Хао Дзян, Шиув Энг и Ло Лао Це, или Учитель Ло, как его еще называли, видимо, потому, что он носил представительные очки. Увидев ее, мужчины оставили карты и, вытаращив глаза, уставились на ее пышную грудь, едва прикрытую полупрозрачным шифоном. Сянь Жун обратился к ним на китайском, и все трое дружно расхохотались.
– Я им сказал, что если кто и обратит на тебя внимание, то заметит лишь твою грудь, лицо не запомнит, – пояснил Сянь Жун. – Из тебя выйдет неплохая наводчица. – Он подошел к Пейтон и ущипнул ее за сосок.
Пейтон съежилась, побледнела. С какой стати он ее оскорбляет? Наверное, потому, что она старше его. Была бы она моложе, он вел бы себя иначе. Надо постоять за себя. Нельзя допускать, чтобы тебя безнаказанно оскорбляли. Выход один – уйти. Но уйти она не могла.
Пришло время, и все уселись в машину. Мужчины курили, и Пейтон задыхалась от табачного дыма. Она была голодна – с утра ничего не ела. Сянь Жун пообещал ее накормить, но, как он выразился, лишь после работы. Однако он не сообщил главного: проведут ли они вечер наедине, а расспросить его она не решалась. Когда, казалось, ей стало нечем дышать, она попросила приоткрыть немного окно. Окно открыли наполовину, заставив ее закутаться.
– Когда придем, станешь прохаживаться у входа в аэропорт, – сказал Сянь Жун. – Заметив нужный объект, позвонишь по этому номеру телефона. – Он протянул ей бумажку. – Запомни его. Сообщишь кратко и ясно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39