Сквозь продолговатую решетку я видел Северную Корону. Звезды переходили из одной клеточки в другую. Вокруг Короны я насчитал то ли пять, то ли шесть звезд поменьше.
– Ничего-то он не знает, – раздалось из угла. – Ничегошеньки!
После чего говорившего охватил сухой кашель.
– Ты слыхал об экспедиции Хокинса?
– Нет, – ответил я в темноту.
Кто-то рассмеялся. Другой добавил:
– Ха!
– То плавание закончилось настоящей бедой.
Я узнал голос Хога.
– В Мексике английских моряков схватили испанцы. Все матросы были лютеранами. Для начала их поселили в хлев и заставили есть из одного корыта со свиньями. В качестве питья им давали винный уксус. Потом их одели в желтые плащи, дали в руки зеленые свечи, накинули на каждую шею по веревке и отвели на рыночную площадь, где перед вопящей толпой был зачитан приговор. Одних тогда сожгли. Других секли час за часом, пока с их спин не сошло все мясо. Третьим переломали руки и ноги. Это и есть аутодафе, шотландец. Инквизиция и ее истинно христианское милосердие – вот чего ты должен ждать, если угодишь в плен к испанцам.
– Вот почему ты окружен здесь тюремным отребьем, шотландец, – добавил Турок. – Больше Рэли людей брать было неоткуда.
– Спасибо тебе, Турок, что пригласил меня в это плавание.
Он тихонько засмеялся.
Следующие несколько часов я наблюдал, как Корона вышла из видного мне участка неба и ее место занял могучий Геркулес. Было чему удивляться… Я думал о красоте небесного свода над моей головой, о невообразимых глубинах, о той бездне, на поверхности которой мы удерживались. Я размышлял о людской злобе и о том, сколь жестоким может быть человек с себе подобными – и все во имя Того, кто проповедовал любовь.
Я плавал в собственном поту, вдыхал запах гнилья и прислушивался к кашлю и храпу кабацкой сволочи вокруг. И в который раз мне пришло в голову: а не луч ше ли было провести свои дни в безвестности, приглядывая за овцами в прохладной, тихой долине Туидсмьюра.
К восемнадцатому дню после шторма жара стояла совсем уж несусветная. Мистер Хэрриот утверждал, что мы приближаемся к враждебным испанским землям. Впередсмотрящие были особенно бдительны, а сэр Ричард и Фернандес задерживались на палубе дольше обычного и без устали вглядывались в пустой горизонт.
Утром девятнадцатого дня сверху раздался радостный крик. Матрос указывал в небо: таких больших птиц я еще не видывал. Она приблизилась к кораблю и лениво покружилась над мачтами. Все радостно завопили. Вскоре на палубу вышли музыканты и несколько матросов пустились в пляс: они нелепо прыгали и скакали по палубе.
– Скоро землю увидим! – радостно ухмылялся мистер Боулер.
На мгновение я впал в грех и возгордился:
– Разумеется! Мы с мистером Хэрриотом так и предполагали – по звездам!
Тут я почувствовал, что собственная заносчивость заставила меня покраснеть, однако мистер Боулер лишь рассмеялся и хлопнул меня по спине.
Теперь к большой птице прибавилось еще несколько, а в волнах мы заметили полузатонувший древесный ствол. Корабль преобразился: живее управлялись с парусами, тщательней мыли палубу, веселей стали разговоры на камбузе… Казалось, даже мистер Солтер мог, чего доброго, улыбнуться.
На следующий день сэр Ричард направил корабль на северо-запад. Бирюзовая вода, грохот прибоя, белая пена, буйная растительность и длинная полоска песка… Мы бросили якорь. От предвкушения у меня мурашки по коже бежали, но, к моему разочарованию, мистер Солтер приказал мне остаться на борту. Пока отпущенные на берег матросы радовались твердой земле под ногами, я производил опись имевшегося на корабле продовольствия. Весь день я, потея, рылся в темном трюме, а вокруг с писком сновали крысы. Вонь стояла невыносимая. Сыр давным-давно протух, галеты покрылись толстым слоем меха. В бочках с водой плавали маленькие белые червяки, и – клянусь! – червяков там было больше, чем воды. Крысы прогрызли в мешках дырки, обжирались семенами и плодились с неимоверной скоростью. Я пересчитывал бочки и мешки и боролся со рвотой. Той ночью я спал на палубе. До меня доносились запах дыма от праздничных костров и игра музыкантов.
На следующий день мы подплыли к бухте, в которой, по расчетам сэра Ричарда, должны были встать на якорь остальные корабли. Но там никого не оказалось. Мы вновь бросили якорь. Следующую неделю Ральф Лейн возводил крепость – на случай появления испанцев. За это время я ни разу не покинул корабль: мне находилось то одно, то другое дело. Я не сомневался, что мистер Солтер имел на меня зуб. Но ведь та история с морской болезнью случилась так давно…
Неужели мистер Боулер оказался прав? Неужели этому человеку не давали покоя мои скромные познания – умение читать и писать?
Вскоре после постройки крепости впередсмотрящие заметили на горизонте мачту. Солдаты поспешно вернулись на корабль, мы подняли якорь и бросились в погоню. То оказалась „Элизабет“. В честь такого праздника мы выстрелили из пушки и разрядили наши мушкеты.
Чуть позже мы повстречали-таки испанский корабль, чей капитан при виде нас пришел в такой ужас, что его команда немедленно села в шлюпки и покинула судно. На корабле не оказалось ни продовольствия, ни воды – лишь всякие ткани. Наше положение становилось все более отчаянным. Без свежих фруктов и домашней скотины мы вряд ли смогли бы довести свое дело до конца.
Первого июня мы подошли к острову, известному морякам как Испаньола. Мне сказали, что остров охраняется многочисленным гарнизоном испанских солдат и что только крайняя нужда заставила сэра Ричарда приблизиться к этому месту.
Мы бросили один из двух якорей в полумиле от берега. Всех охватило нетерпение. Мы чуяли сушу. Моряки постарше бормотали о какой-то лихорадке, приносимой ветром, а мистер Боулер пугал меня рассказами о нарывах, желтухе и смертельной заразе, летящей к нам с берега, но я был слишком возбужден, чтобы прислушаться. Мое обоняние терзало густое зловоние тропиков. Вдоль берега выстроились толпы людей. Некоторые нам махали. Наш вид не мог не напугать испанцев: десять пушек, переливающиеся на солнце доспехи солдат…
Через некоторое время появилась лодка с десятью гребцами. Когда она приблизилась, я разглядел стоящего на корме человека: у него была темная дубленая кожа (повлияли одновременно природная смуглость и жаркое солнце) и черная, начинающая седеть борода.
Как бы ни раскачивало лодку, мужчина держался совершенно прямо. Его гордость и высокомерие указывали на правдивость моряков, рассказывавших мне об испанцах.
К борту корабля вышли Фернандес и Гренвилл. Последовали громкие переговоры по-испански. С борта „Тигра“ с большим трудом спустили собственную лодку. В нее село несколько офицеров, и тут, к моему удивлению, Гренвилл щелчком пальцев приказал мне отправляться вместе с ними. Я спустился по веревочной лестнице в раскачивающуюся на волнах скорлупку. Наверное, им понадобилось мое умение обращаться с домашней скотиной.
Ощущения от твердой почвы под ногами были самые странные. А лица встречавших нас людей – и того страннее. Попадалось много черных. А некоторые, как мне показалось, принадлежали китайцам.
– О чем задумался, парень? – спросил меня, широко улыбаясь, Мармадьюк, пока мы шли вдоль берега бухты.
– Я думаю, сэр, о земле под ногами, о кочанной и цветной капусте, о дынях и апельсинах, о чистой свежей воде, в которой нет червей… Еще я думаю о милосердии этих людей, потому что об испанцах мне рассказывали, что они…
– Мы подняли флаг перемирия, паренек, – перебил меня мистер Уайт.
– Так точно, – отозвался сэр Ричард. – А в качестве подкрепления у меня есть несколько пушек.
Если испанцы вздумают сжечь парочку еретиков, пушки нас не спасут – в этом я не сомневался ни секунды. Но счел разумным промолчать.
Нас сопровождал конвой – по-другому и не скажешь – из доброй дюжины вооруженных до зубов испанских солдат. Прямо по запруженным народом улицам бегали козы. Какой-то священник осенил нас крестным знамением. Уютней мне от этого не стало. Многие зеваки были одеты самым удивительным образом: яркие красно-желтые куртки, красочные платки, у одних повязанные вокруг шеи, у других – вокруг головы.
Мы пришли к церкви. Над ступенями был сделан навес. Там нас ждал дородный властный испанец. Вокруг него толпились военные и чиновники. Обмен любезностями перешел в долгий разговор на испанском, в ходе которого Фернандес переводил для сэра Ричарда. Меня в тень навеса не пригласили, так что я мучался от жажды и обливался потом в стороне. В дополнение к жарящему солнцу, меня донимали две молодые девушки: они улыбались, хихикали, а мои штаны и куртка привели их, насколько я мог судить, в полный восторг.
Наконец мистер Уайт знаком велел мне подойти.
– Иди за этим мальчиком, – сказал он. – Отбери двух быков, десять самых лучших коров и пригони их на пристань.
Маленький мальчик вел меня по пыльным улицам мимо выкрашенных яркой краской деревянных домов. Среди них попадались поистине величественные строения. На балконах стояли мужчины и женщины и что-то кричали. Я не понимал ни слова, однако не сомневался, что в их криках не было ничего для меня лестного.
На окраине города был устроен загон для сотни голов скота. С такой породой я до сих пор не сталкивался. Если честно, я не мог сказать, какие из них лучше, а какие хуже, и выбрал самых крупных (из тех соображений, что в них больше мяса). Мой спутник и я, орудуя палками и увертываясь от острых рогов, пробивали себе путь сквозь стадо. Потом я выбрал еще с десяток коров, и мы погнали их вдоль улиц обратно к пристани. Задача была не из простых, потому что здешние коровы не менее тупы, чем их сородичи на моей родине, но куда более воинственны. Испанское судно уже ждало у берега, и мы по широким сходням загнали животных на палубу. Потом мы отправились в другой загон, за быками, с которыми я натерпелся еще больше, чем с коровами.
День выдался долгий, тяжелый, но к его концу у меня был повод почувствовать удовлетворение. На борт „Тигра“ было погружено десять коров, два быка, двенадцать свиней, столько же овец, около сотни кур, а также корм для них всех, которого должно было хватить на месяц. Ночь напролет, при свете фонарей, я возился с хомутами и устраивал скотину, а с берега тем временем доносились смех и музыка. На берегу установили столы, и джентльменам был оказан радушный прием. Остальные моряки таскали на корабль свежую воду, пиво, чудесные зеленые овощи и прекрасные свежие фрукты. Всем грозило наказание за самовольные пробы. Я сам не удержался от греха, принявшего форму дыни – столь прекрасной, что она казалась даром Всевышнего. К рассвету я справился со своим заданием и поспешил к гамаку. Я был совершенно обессилен, но доволен.
Мы провели на Испаньоле три дня. Страшные рассказы моряков об аутодафе никак не вязались с гостеприимностью, ждавшей меня при сходах на берег. Двух девушек, смеявшихся тогда над моей одеждой, звали Изабелла и Регина де Ангуло. Они были дочерьми местного военачальника. По-английски ни одна из них не говорила, тем не менее, когда я приходил в великолепный дом их отца, полный изящной мебели и картин столь прекрасных, что описать их я не в силах, они научили меня играть в раскрашенные куски плотной бумаги, а еще – в странную игру, в которой мяч отбивался чем-то вроде лопатки и перекидывался через натянутую сетку. Жара стояла изнуряющая, но я был счастлив. Признаюсь, я покидал Испаньолу с сожалением. А еще я подумал, что всю жизнь приглядывать за овцами в Туидсмьюре было бы… пресновато как-то.
Седьмого июня „Тигр“ и „Элизабет“ вышли в море. Через две недели мы со всей осторожностью приблизились к огромному континенту и стали продвигаться к северу. Амадас и Барлоу оказались здесь не впервые, так что береговая линия была нам знакома. Здешние воды таили в себе неисчислимые опасности: вдоль берега баррикадами выстроились песчаные отмели. А еще эта часть Атлантики славилась неожиданными бурями. Теперь обязанности штурмана принял на себя капитан Фернандес. Он должен был провести корабль между отмелями, в воды, ими же и защищенные.
К несчастью, он допустил роковую ошибку, неправильно оценив глубину. „Тигр“ сел на мель, сдвинуть его никак не удавалось. „Элизабет“ и два других не менее замечательных корабля вскоре разделили нашу судьбу. Тут и буря подоспела. „Тигр“ стоял к огромным волнам бортом, и два часа кряду они нещадно его трепали. Казалось, огромный корабль сейчас распадется на куски. Когда начался прилив и громадная волна сняла нас с мели, все вознесли хвалу Господу.
Жестокая буря наконец улеглась, и урон стал виден невооруженным глазом. Домашний скот бросился в воду и уплыл на берег, а повреждения киля были столь велики, что в трюм хлынула морская вода. Галеты, рис, зерно, семена для посадок – не уцелело ничего.
Теперь о том, чтобы выращивать урожаи и самим себя прокормить, не шло и речи. Колония с населением более сотни душ попала в полную зависимость от милосердия туземцев.
Невероятными усилиями „Тигр“ и остальные корабли были восстановлены. Мы вновь загрузили их и прошли еще десять лиг к северу, до большого промежутка между отмелями. На этот раз корабли оставили на безопасном расстоянии от берега, после чего на шлюпках перевезли грузы в хранилище на Дальних отмелях, с тем чтобы позже переместить их на остров Роанок, где мы и собирались основать колонию.
Остров отличался плодородием. От любопытных испанских глаз его отделяли Дальние отмели, а от континента – полоска воды шириной около лиги. Последнее препятствие защищало нас от туземцев. Мы стояли на виду у их деревень.
С этого момента власть перешла к Ральфу Лейну.
Он построил на Дальних отмелях дом и наблюдал за продолжавшимся перевозом грузов с кораблей на Роанок. На севере острова была возведена крепость – около двух лиг в длину и пол-лиги в ширину. Точнее, не крепость, а некое сооружение из песка и бревен, которое не шло ни в какое сравнение с замками, знакомыми мне по моей Шотландии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36