Это мало походило на горячую ненасытную страсть, к которой привык Итильдин, но все же ему стало жарко, и кровь по жилам заструилась быстрее. Он позволил вождю целовать себя и тискать, сам, в свою очередь, гладя его между ног с той же требовательной грубостью.
Но привычного эффекта не последовало. Кинтаро коротко выругался и оттолкнул эльфа с такой силой, что тот чуть не полетел на пол.
– Маньяк! – прошипел Итильдин, поднимаясь на ноги. – Да у тебя крови не осталось, чтобы туда приливала! Ты можешь хоть пару недель подождать?
Кинтаро молча натянул на лицо простыню.
Больше таких попыток он не повторял.
Эльфу все больше казалось, что они запутываются в какой-то отвратительной липкой паутине. Доверие, завоеванное с таким трудом, рушилось на глазах. Лиэлле отчаянно стыдился своих шрамов, Кинтаро так же отчаянно стыдился своей слабости. Эльф дважды был в Фаннешту, и хотя он почти не выходил из своей комнаты, все же ему случалось видеть больных и калек. Они сами, а не болезнь, убивали в себе радость жизни. Не мнимое уродство Альвы, не увечье Кинтаро разделяли их, а неверие в то, что они все еще могут любить и быть любимыми. Как мог Итильдин объяснить им то, что чувствовал сам: что Лиэлле по-прежнему прекрасен, что свет его глаз согревает жарче солнца, что Кинтаро все еще силен и грозен, что длинный меч его будет так же страшен в левой руке, как и в правой? Они не желали слушать.
В ночь ашвастхи жители Уджаи закрывали ворота и запирались в своих домах. Деревня была защищена от оборотней заклинаниями и священными знаками на деревьях и столбах ограды, но рисковать никто не хотел.
Дшетра поведал, как тридцать лет назад охотник поранился, выламывая клыки у мертвого ашвастхи, чтобы сделать из них ожерелье. Из страха он никому не рассказал о своей ране. Когда пришло полнолуние, он перекинулся, загрыз всю свою семью и умер на пороге дома получеловеком, полузверем.
К сожалению, мысленная речь отличалась куда большей выразительностью, чем устная. Получив от Дшетры «картинку» того, как выглядел после смерти несчастный охотник и его жертвы, Итильдин содрогнулся и твердо решил, что напоит Кинтаро противоядием еще до захода солнца.
Он вернулся домой и нашел там только Лиэлле. Молодой кавалер лежал на постели, глядя в одну точку. У изголовья стояли бутыль с пальмовым вином и деревянная чашка, ставшие с недавних пор его неразлучными спутницами. В минуты душевных невзгод кавалер Ахайре был склонен злоупотреблять спиртным. Его унылый вид и отсутствующий взгляд вдруг пробудили в эльфе что-то близкое к раздражению. Он ощутил иррациональное желание пнуть кавалера Ахайре изо всех сил и закричать: «Думаешь, жизнь кончена из-за пары шрамов? Перед лицом смерти ты вел себя куда мужественнее!» Но сейчас у него имелось более насущное дело. Он взял склянку с лекарством и отправился разыскивать Кинтаро.
Степняк сидел под развесистой пальмой на заднем дворе, вытянув искалеченную ногу. Костыль стоял рядом, прислоненный к стволу. Степняк, не отрываясь, смотрел на заходящее солнце с таким видом, будто это был последний закат в его жизни.
Итильдин ступал нарочито громко, но Кинтаро даже головы не повернул. Эльф подошел, сел у его ног и сунул ему в руку снадобье.
– Хоть бы ты не строил из себя убитого горем, – сказал он угрюмо. Обычно он старался держаться приветливо и бодро, но сейчас у него совершенно не было сил притворяться. – Одного Лиэлле мне более чем достаточно.
– Он очень переживает? – спросил Кинтаро тихо.
– О да. Сидит и пьет, в полной уверенности, что на него смотреть без отвращения невозможно. Впрочем, ты ведешь себя точно так же, разве что не пьешь.
– У меня свои лекарства, – пробурчал Кинтаро, встряхивая склянку.
– Пойдем в дом, выпьешь там. Мне совсем не улыбается тащить тебя отсюда до постели.
– А мне совсем не улыбается всю жизнь глотать эту дрянь. Валяйся потом, беспомощный, как младенец.
– Скажи спасибо, что ты все еще человек, – сказал Итильдин резко.
Кинтаро усмехнулся криво.
– Разве я человек? Так, полчеловека.
– Не говори так!
– Я всегда называю вещи своими именами, забыл? Для таких, как я, есть только одно слово. Калека. Ни на что не годный инвалид, – голос у него дрогнул. Он сделал над собой усилие и закончил еле слышно: – Евнух.
– Тебе нравится растравлять свои раны? Ты прекрасно знаешь, что маги лечат и не такие увечья.
– Новую руку мне никакой маг не пришьет.
Итильдин смерил его взглядом и сказал безжалостно:
– Ты не так уж сильно пострадал. Можешь ходить, можешь ложку держать. И даже твоя бесценная эрекция рано или поздно восстановится. Только кто тебе поможет, если ты сам на себя махнул рукой? – Итильдин повысил голос: – Слабак, вот ты кто!
– Заткнись! – прорычал Кинтаро, хватая его за плечо.
– Или что? Ударишь меня? Ну давай, ударь, попробуй. Все лучше, чем упиваться жалостью к себе. Да я каждый день буду с тобой драться, если это вправит тебе мозги!
Кинтаро стиснул зубы и отвернулся.
– Ты не понимаешь, – он с трудом выдавливал слова, словно ему было больно говорить. – Я был воином, а кто я теперь? Никто, меньше чем никто, обуза, жалкий калека! Я был готов отдать свою жизнь, почему ты ее не взял, почему не бросил меня? Ты не понимаешь, что такое… быть беспомощным… неспособным драться… не годным ни на что!
– Как раз я это хорошо понимаю, – медленно произнес Итильдин.
Он вовсе не хотел, чтобы его слова прозвучали обвинением, но скрытый смысл до Кинтаро дошел. Лицо степняка застыло, сердце забилось тяжело и глухо.
– Когда-то мне казалось, что я все отдам, лишь бы ты испытал то же, что и я, – продолжал Итильдин. – Чтобы ты понял, сколько мучений и боли ты мне принес. Чтобы пережил такое же унижение. И вот теперь я слушаю тебя, и… Сочувствие, душевная боль, гнев на судьбу – вот все, что я испытываю. Никакого злорадства. Никакого удовлетворения. Я бы отдал свою руку за тебя, если бы мог. Все равно она отросла бы лет через десять, – добавил он с грустной улыбкой.
Кинтаро молчал.
– Судьба издевается надо мной, заставляя утешать человека, который когда-то обошелся со мной столь жестоко. Теперь ты знаешь, каково быть растоптанным, сломленным, запертым в плену страдающей плоти. Противным самому себе, презренным, жалким существом, которым брезгует даже… – он прервался, но сделал над собой усилие и закончил тихо: – …даже предводитель варваров. Тот, кто был первым.
Кинтаро протянул руку, коснулся волос эльфа. И вдруг порывисто привлек его к своей груди.
– Я должен был взять тебя в свой шатер, – сказал он, едва шевеля губами.
Насколько Итильдин знал Кинтаро, это было самое близкое к извинению, что только можно было от него получить.
– Ничего бы не изменилось, – ответил он честно. – Я тебя ненавидел, и не знаю, чтобы было бы лучше: чтобы ты никогда ко мне не прикасался или чтобы не дал прикоснуться больше никому.
Он высвободился из рук степняка, чтобы взглянуть ему в лицо.
Кинтаро прикрыл глаза ладонью. Он плакал.
Итильдин ласково погладил его по груди, чувствуя под пальцами неровные рубцы, оставленные когтями ашвастхи.
– Иногда требуется больше мужества, чтобы жить, а не умереть. Ты научил меня этому.
– Любая жизнь лучше, чем эта, – сказал Кинтаро глухо. Дотянулся до склянки, отставленной в сторону во время разговора.
И за мгновение до того, как Итильдин догадался о его намерении, раздавил ее вдребезги.
– Кретин! – заорал эльф, вскакивая на ноги.
И в мгновенном, ослепляющем приступе ярости ударил Кинтаро в лицо.
Раньше такой удар нипочем не сбил бы его с ног. Теперь, ослабленный болезнью, степняк опрокинулся навзничь.
– Бей, не стесняйся. Я ведь даже ответить не могу, – с горькой насмешкой сказал он, ощупывая челюсть.
– Я и тогда не стеснялся, когда ты мог ответить, – отрезал Итильдин, повернулся и бегом бросился к дому Дшетры.
Слава всему, что только есть святого на земле и на небе, у оракула нашлась еще одна порция противоядия.
В джунглях темнело быстро. Когда Итильдин вернулся, солнце уже зашло. Он сердцем чувствовал, что опаздывает, безнадежно опаздывает. Кинтаро не было возле дома, кругом царила тишина и темнота, и эльфа вдруг охватил леденящий страх. История об уджайском охотнике еще жива была в его памяти. Он вбежал в дом, до такой степени напуганный, что почти воочию видел истерзанное тело Лиэлле.
Кавалер Ахайре мирно спал под тонким пологом, обнимая пустую бутыль. Облегчение было таким сильным, что эльф пошатнулся, ухватившись на косяк. А в следующий момент он опрометью бросился прочь, ища на дорожке свежие следы.
Следы вели к ограде. К лесу. Мысленно эльф застонал, упрашивая сам не зная кого, чтобы степняк не успел далеко уйти, чтобы он нашел его вовремя. Но молитвы услышаны не были. По всей видимости, Кинтаро собрал остаток сил и успел уковылять на своей хромой ноге так далеко, как не всякий здоровый сможет. Отравленная кровь звала его в лес и придавала ему силы. Итильдин нашел пролом в ограде, через который Кинтаро выбрался за пределы деревни. У подножия холма, в высокой траве, различить его следы было гораздо труднее. Несмотря на то, что Итильдин был привычен к выслеживанию зверя в лесной чаще, и зрение его было куда острее человеческого, он с трудом находил дорогу. Только глубокие следы от костыля, на который степняк налегал всем телом, не позволяли сбиться со следа.
Между тем взошла луна, и с ее холодным мертвенным светом страх эльфа превратился в ужас. Джунгли наполнились рычанием, шорохами, криками ночных птиц. А потом все перекрыл тоскливый, полный боли нечеловеческий вопль, и эльф бросился туда, откуда он доносился. Сомнений в том, кто кричит, у него не было, хоть голос было невозможно узнать.
Метаморфоза очень тяжела, говорил Дшетра. Но эти слова и близко не выражали, каким кошмаром должно стать для человека превращение в огромную кошку. Деформация костей, зубов, ногтей, кожи, и лишние фунтов двести живого веса – из ниоткуда, из чистой энергии, такая мука и вправду может убить, иначе количество оборотней возрастало бы неуклонно…
Первое, что он увидел, был костыль, валяющийся на земле, и полотняные штаны, превратившиеся в лохмотья.
А потом он увидел ашвастху.
Зверь смотрел желтыми глазами, неотрывно и алчно.
У Итильдина ноги словно приросли к земле. Только теперь он вспомнил, что при нем нет никакого оружия – даже ножа.
Ашвастха глухо, угрожающе зарычал.
Несколько минут они стояли так, друг напротив друга, не шевелясь, не отводя взгляда.
Одним красивым плавным движением черный зверь махнул в кусты. И растворился в ночи.
Обратно Итильдин шел вдвое медленнее – не шел, а тащился, еле переставляя ноги. Дшетра ждал его на пороге своего дома. Он уже знал.
– Зверь оказался сильнее воина. Я сожалею.
– Как мне вернуть его, оракул? – спросил безжизненным голосом Итильдин. «Что я скажу Лиэлле?»
Дшетра молча покачал головой.
– Но противоядие…
– Противоядие действует только на людей, – сказал оракул мягко, забирая у Итильдина флакон. – И только перед первой метаморфозой.
– А потом?
– Потом человек должен сам управлять зверем. Ашвастхи учатся этому до посвящения. Тот, кто не прошел подготовки, лишается человеческого облика.
– Должен же быть способ!
Старик молчал, и взгляд его выдавал колебание. В сердце Итильдина затеплилась надежда.
– Он ведь не напал на меня, значит, что-то он еще помнит, значит, его еще можно вернуть, ведь так, скажи мне, Дшетра!
– Мой дед рассказывал мне одну историю, которую он слышал от своего деда. О двух молодых воинах, любивших друг друга. Когда одного из них укусил ашвастха, второй не смог его убить. И в первое полнолуние воин перекинулся. Он убежал в лес, и второй воин думал, что больше никогда его не увидит. Но утром зверь ждал его за воротами деревни. Он подошел к нему и потерся о его бедро, как кошка. Тогда воин построил себе хижину в лесу. Ашвастха проводил с ним дни и ночи, защищал его, охотился для него, но больше никогда не обернулся человеком. Воин же больше никогда не посмотрел на другого мужчину или женщину. Когда он умер, ашвастха не подпускал никого к его телу, и охотникам пришлось убить его, чтобы похоронить воина. Их положили в одну могилу, воина и его зверя.
– А еще я слышал от оракула из Суджонга, – добавил он, помолчав, – о женщине, муж которой стал ашвастхой. Все говорили ей, что вернуть его невозможно. Но любовь ее была слишком сильна. Она отправилась в лес и разыскала логово ашвастхи. Поначалу зверь рычал на нее, но она стала разговаривать с ним, и он успокоился. С тех пор она приходила туда каждую ночь и говорила с ним. Родные убеждали ее оставить это безнадежное дело, но она не соглашалась. И по-прежнему каждую ночь приходила к логову зверя. Постепенно он стал подпускать ее к себе, и временами казалось, будто он понимает ее слова. Много лет прошло, и вера ее была вознаграждена. В полнолуние муж ее снова обернулся человеком. Но женщина к тому времени стала дряхлой старухой, а муж ее был по-прежнему молод и красив. И вскоре он ее покинул.
Они помолчали вдвоем, отдавая дань людям, чья любовь и преданность вошла в легенду.
– Спасибо! – пылко воскликнул Итильдин, сжав руку Дшетры. – Завтра с утра я выйду на поиски. Позаботьтесь о моем возлюбленном и помогите ему добраться до Нишапура, если я не вернусь.
– Возьми его с собой. Два меча лучше, чем один, и две головы лучше, чем одна.
– Он еще слишком слаб!
– И все же здесь ты его не удержишь, даже серебряной цепью.
Итильдин знал, что оракул прав. Второго обмана Лиэлле ему не простит.
Ночь он провел рядом со спящим возлюбленным, не в силах на него наглядеться. Пока он спал, решение можно было отложить. Но принимать его все равно придется вместе.
Альва открыл глаза, глотнул воды из кувшина, предусмотрительно оставленного рядом с постелью, посмотрел долгим взглядом на Итильдина.
– Он перекинулся, да? – тихо спросил он.
Эльф молча кивнул. Альва встал и начал собираться.
– Мы отыщем его и вернем обратно, – буднично сообщил он, разливая воду в походные фляжки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47