А выдавать себя за существо другой расы, другого пола… – не договорив, он содрогнулся.
Растерянный Альва долго молчал. Его продуманный план рушился на глазах. Итильдину больно было видеть упрек в его взгляде. Но ведь должен быть другой выход! Он может, например, закрывать лицо… или сидеть безвылазно дома. Без него кавалера Ахайре никто не опознает – мало ли красивых рыжих северян в этом мире!
– Я не подозревал, что у вас табу на переодевания, – сказал наконец Лиэлле, задумчиво сдвигая брови. – Неужели вы даже не краситесь?
– Конечно нет. Это неуважение к тому, чем тебя наделила природа. Гордость не позволит аланну украшать свою внешность!
– Но вы же носите одежду из дорогих тканей, драгоценности, серебро и золото.
– Так мы показываем мастерство нашего народа, красоту вещей, которые нас окружают.
– Динэ, когда война шла в Великом лесу, эльфы одевались в зеленое и раскрашивали лицо, чтобы их нельзя было заметить в лесной чаще. Я знаю это доподлинно.
Теперь замолчал Итильдин. Он знал, что должен возразить Альве, разубедить его, но никак не мог подобрать слов.
– Тебе трудно понять меня. Я просто знаю… это другое, они воины… и может быть, они вовсе не пользовались краской, в сражении ведь невозможно сохранить лицо и руки чистыми…
– В тебе говорят предрассудки, любовь моя. Грязь или пыль ничем не отличается от краски, если она помогает маскироваться.
– Одно дело сражение, война, и другое – мирное время.
– А кто сказал, что мы не на войне? Кинтаро проболтался, что к тебе тоже подсылали наемных убийц. И в Арислане нас не труднее выследить, чем в Криде. Северяне там всегда привлекают внимание.
– Я не могу, Лиэлле! – в отчаянии воскликнул Итильдин. – Если бы я мог хотя бы посоветоваться с предками, со старшими…
– Ах, вот в чем дело… – протянул кавалер Ахайре. – Не можешь сам принять решение? После того, как нарушил столько правил твоего народа, ни с кем не советуясь?
Итильдин закрыл лицо руками. Альва был прав. Он и так изгой, покрывший себя позором, что для него еще один грех!
Из глаз его покатились слезы. Альва обнял его и прижал к себе.
– Мы еще вернемся к этому разговору, солнце. Что-нибудь придумаем. Я не стану тебя принуждать.
Ширван Одноглазый, хозяин таверны «Ахмани аль-Рияд», что в переводе с фарис означало «Благословенный сад», наливал вино из бочонка, когда на стойку облокотился здоровенный варвар.
– Эй, хозяин, говорить нормальный язык? – громогласно изрек он на ломаном всеобщем.
Ширван чуть не счел себя оскорбленным. Это же был приграничный Исфахан, полный купцов со всего света. Каждый уважающий себя хозяин таверны говорил на всеобщем. Как можно из-за незнания языка терять посетителей? А если узкоглазый варвар думает, что при виде его все онемеют от удивления, то он глубоко заблуждается. Эка невидаль! Исфаханские купцы нередко нанимают их для охраны караванов, а кое-кто держит в качестве телохранителей. Тьфу, нечестивцы! Кто же не знает, каким мерзостям предаются варвары у себя в степи! Не иначе, у этого в хозяевах какой-нибудь смазливый купчишка из Марранги, виляющий задом, как женщина…
Все эти мысли, мгновенно промелькнувшие в голове Ширвана, никак не отразились на его лице. Он широко улыбнулся и сказал на безукоризненном всеобщем:
– Добро пожаловать в славный торговый город Исфахан, господин! Чего изволите?
Эти варвары прямо в детский восторг приходят, когда говоришь им «господин». Небось, пока в степи коням хвосты крутил, никто так не называл…
Варвар задрал нос и важно сказал:
– Моя сопровождать две знатные северянки. Они хотеть самый большой комната, самый большой зеркало, самый большой бадья для купания и самый горячий вода! И смотри, чтобы туда можно было пройти с черный ход, потому что… – тут варвар подмигнул и понизил голос, – эти глупые бабы в пути стать грязный и хныкать: «Ах, мы не можем появиться перед людьми в таком виде!»
Слова «знатные северянки» произвели на хозяина поистине магическое действие. Он пулей вылетел из-за стойки и беспрерывно кланяясь, повел варвара на второй этаж, показывать «самый большой комната».
– Сгодится, – небрежно кивнул тот и высыпал хозяину в руку несколько криданских серебряных монет. – Твоя приказать принести бадья для купания. Прислать купцы со всякий женский барахло и побрякушки. И еще зажарить нам самый жирный барашек и подать огненный вода!
На обоих этажах таверны «Благословенный сад» закипела жизнь, несмотря на полуденный зной и отсутствие посетителей. Мелькали туда-сюда слуги, поварята и мальчишки для поручений. Служанки тащили в комнату ведра с горячей водой, повара хлопотали над ягненком в шафранном соусе, купцы распаковывали тюки с дорогими тканями, открывали ларцы с украшениями. Ширван, блаженно прижмурив свой единственный глаз, с наслаждением прислушивался к этой суете. Мало того, что северянки заняли лучшую комнату и щедро заплатили. Они еще собираются прожить здесь несколько дней, осмотреть город, и кто, как не Ширван, подскажет им лучшие чайханы и лавки! А за то владельцы отстегнут ему небольшой процентик. Без сомнения, слух о заезжих иностранках скоро пронесется по округе, и местные жители валом повалят, надеясь увидеть хоть одним глазком бесстыдно оголенные по северному обычаю женские плечи, а если повезет, и кое-что поинтереснее…
В разгар хлопот в таверну через черный ход проскользнули две фигуры, с ног до головы закутанные в плащи. Женщины были высокими, как и положено северянкам, всего на голову ниже своего сопровождающего. Ширван никакой особой грязи на их дорожной одежде не заметил, но кто их поймет, этих женщин! Его собственные жены все время хнычут, что им нечего надеть, хотя все шкафы забиты шальварами, кофточками да шарфиками! Приложив ухо к двери, Ширван услышал совершенно обычные для женщин вскрики, визги, смех и плеск воды. «Ой, смотри, какая прелесть, настоящая бирюза!» – донеслось до него. Женщины в любой стране одинаковы, философски подумал он и занялся более насущными делами.
Высунув от усердия язык, Альва провел тонкой кисточкой по верхнему веку, оставляя серебристую линию, потом повторил ту же операцию с правым глазом. И откинулся в кресле, инспектируя в зеркале плоды своих трудов.
– Ха, не зря я переиграл столько женских ролей в театре Академии! – хвастливо воскликнул он. – Сейчас я такую девочку нарисую, что у самого на нее встанет!
Кавалер уже был облачен в шелковое платье до пят с атласными вставками, нежного бирюзового оттенка, с широченным подолом, призванным скрыть определенные особенности анатомии. Цвет платья необычайно шел к его рыжим волосам и зеленым глазам, но само оно, на взгляд Итильдина, выглядело на кавалере весьма странно.
– Прекрати пялиться, у меня рука дрожит! – Альва капризно надул губы, совсем как придворная кокетка, и эльф виновато отвел глаза.
Но выяснилось, что Лиэлле адресовался вовсе не к нему.
– Ну, что ты лыбишься? – продолжал он, поворачиваясь к Кинтаро, развалившемуся на кровати. – Сам попробуй подводить глаза, когда тебе смотрят под руку.
– Ты сидишь ко мне спиной, сладкий.
– Ага, и вижу в зеркале, как ты меня глазами раздеваешь и трахаешь.
Кинтаро заржал так, что Альва чуть не выронил кисточку.
– Как можно работать в такой нервной обстановке? – Он указал кисточкой, словно обвиняющим перстом, в сторону степняка. – Иди прогуляйся, разведай окрестности, мы тебя позовем, когда закончим.
– Вот прямо так сразу? – невозмутимо отозвался Кинтаро. – Я, между прочим, с утра не трахался. Может, ты мне отсосешь по-быстрому, пока губы не накрасил?
– Грубый мужлан! – Альва захохотал и кинул в него тем, что попалось под руку. Под руку попалась пудреница, и Кинтаро лениво вынул ее из воздуха в дюйме от своей головы. Потом встал и потянулся.
– Белая госпожа приказать – моя сделать, – сказал он скорбно, но уголки его губ подрагивали от сдерживаемого смеха. – И раз никто здесь не давать себя любить, моя пойти любить седло барашка.
– Кинтаро, нельзя же так смешить, у меня сейчас тушь потечет! – прорыдал Лиэлле, закрываясь платочком. – Где ты научился так коверкать всеобщий?
– У своих же воинов, – ухмыльнулся Кинтаро. – Они-то в монастырях не обучались, примерно так и говорят. Не буду же я в Арислане изъясняться языком классических романов.
И он вышел, а Лиэлле вернулся к прерванному занятию. Итильдин сел у его ног и робко поинтересовался:
– А почему ты не оденешь что-нибудь более… нейтральное? Примерно то, что носят в Трианессе?
– О, сейчас я тебе прочту лекцию по теории современного криданского костюма. Ты, наверное, обращал внимание, что в Криде у мужчин и женщин не особо много различий в одежде. Если кто к тебе спиной стоит, особенно в длинном приталенном камзоле, то пол ни за что не угадаешь. Разве что по росту или по ширине плеч. Ну, а если лицом – тогда проще, если грудь имеется. Я сам однажды пари проиграл: девочка была плоскогрудой и страшненькой, а я ее принял за хорошенького мальчика! Даже длина волос не показатель. Лэйтис ты сам видел, и офицерш из ее гарнизона, и в столице, чувствую, скоро войдут в моду короткие стрижки. Но у женщин есть одна привилегия – платья. Вот такие, старинные, по моде времен короля Тизанну, основателя нынешней династии. Подчеркивают женственность, знаешь ли. Дамы приберегают их на балы, праздники, вечеринки… Ах, знаешь, как романтично – забираться под все эти юбки где-нибудь в темном уголке! – Лиэлле мечтательно прикрыл глаза. – Наши аристократки считают своим долгом одеваться за границей только так, особенно в пуританском Арислане. Одна дама из Трианесса произвела фурор, явившись с полуголой грудью на прием к халиду. Так что мне придется держать марку развратной северянки, – Альва подмигнул Итильдину и начал выщипывать брови.
– Зачем тогда столько косметики? – Эльф кивнул на изобилие баночек-скляночек на столике перед зеркалом. – Кавалеры в Криде тоже красятся, я видел, но не становятся от этого женственней.
– Динэ, я не крашусь, я гримируюсь. Навыки бурной юности в действии. Чтобы выглядеть как женщина, мало одеться в платье и размалевать лицо. Это тонкое искусство – чуть подправить разрез глаз, линию бровей, подрисовать губы, скулы, нижнюю челюсть… Когда я закончу, ты меня просто не узнаешь.
Итильдин прижался щекой к его колену и закрыл глаза. Как хорошо – касаться Лиэлле, слушать его мелодичный голос, от которого тепло разливается по всему телу.
– Я женское платье надевал только на сцену, просто так – никогда. А вот Озра, например, обожает переодеваться. В роли девушки он чудо как хорош. Ладно бы мужчин снимал – когда до постели дойдет, мало кто ему откажет, даже фарри замшелый. Да и разница-то невелика, верно? Но Оз, распутник, в таком виде дам соблазнял, представляешь? Тащит его, значит, какая-нибудь леди-офицер «в нумера», с намерением отыметь по полной программе, а под подолом у милой девушки такое! – хихикнул Альва. – Впрочем, дамы ему тоже не отказывали, если не врет. Кстати, они с Вейстле неслабо на тебя заглядывались… – небрежно заметил он.
Итильдин удивленно заморгал. Сей момент он как-то проглядел.
– Я им сказал, что на мое совращение у них ушло три месяца, а на твое уйдет не меньше трех лет.
– Думаю, что ты не совсем прав, Лиэлле, – с самым серьезным видом произнес эльф. – Озра и Вейстле очень симпатичные кавалеры, так что управились бы за два с половиной… – он выждал паузу и закончил, все-таки фыркнув: – …века!
Альва закусил губу и сделал страшные глаза.
– Будешь меня смешить – тоже пойдешь любить седло барашка, пока тебя будет любить Кинтаро! Лучше подай-ка мне вон те голубые бусы. Там, кажется, еще были браслетики в пару.
Как заправская горничная, Итильдин застегнул на Альве широкое ожерелье из переливающихся камней, помог надеть браслеты и серьги.
– Отвернись на минутку.
Обостренный эльфийский слух уловил звон браслетов, шорох расчески по кудрям, шелест шелка, звук открываемых флакончиков.
– Теперь можно!
Итильдин повернулся и – остолбенел.
Перед ним, величественно выпрямившись, стояла прекрасная дама. Локоны цвета червонного золота обрамляли узкое лицо с яркими зелеными глазами. Глаза эти манили, затягивали в свою прозрачную глубину, тонкий пряный аромат обволакивал… Итильдин взглянул на высокую шею, украшенную несколькими рядами бус, и ему нестерпимо захотелось прижаться к ней губами. Что он незамедлительно и сделал, отводя в сторону рыжие кудри. Дама глубоко вздохнула и откинула голову.
– Вижу, тебе нравится, – промурлыкала она.
Близко-близко Итильдин увидел ее серебристые губы и розовое ухо с оттягивающей мочку длинной сережкой… Под ладонями скользкий шелк, а под ним – горячее тело, и аромат, струящийся откуда-то из выреза платья, кружит голову… Эти ресницы, густые и тяжелые от краски, серебристо-изумрудные тени на веках, щеки, тронутые деликатным румянцем… И губы, влажные, клубнично-сладкие на вкус…
– Что ты делаешь… размажешь… помада… Динэ…
Баночки полетели на пол. Что-то разбилось. Шелк шуршал под пальцами.
– Пусти, не здесь же… Ох, Динэ… не так сильно, синяк останется… Динэ… М-м-м… ну скорее…
Через секунду новоиспеченная леди Альдис Аланис сидела на шатком столике, прижатая спиной к зеркалу, с подолом, задранным чуть ли не до груди, обнимала коленками в прозрачных чулочках бедра своего партнера и стонала, зажимая себе ладонью рот, в такт его движениям. Все же она была достаточно практична, чтобы подумать о салфетках, спасающих платье от мокрых пятен, почти сразу же после. Да, почти сразу – минут через десять.
– Великий боже, Динэ, я не думал, что это тебя так заведет! – выдохнул Альва и тихонько засмеялся совершенно счастливым смешком, нежась в объятиях своего эльфа.
Итильдин стыдливо порозовел и прижался лбом к его плечу. Он едва понимал, что на него нашло, откуда взялась эта волна непреодолимого желания, захватившая его целиком и сразу при одном взгляде на подкрашенные шальные глаза Лиэлле.
– Ты так похож на женщину, что я бы не задумываясь просил твоей руки… Был похож, – уточнил Итильдин, бросая на него быстрый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47