Прослышав об этом, на остров стали стекаться многочисленные шайки головорезов.
Уплывшие на лодках монахи подняли тревогу в Гентингтоне и Питерборохе, хотя слухи о сожжении Кембриджа уже достигли столицы. Стефан немедленно направил на север часть своей армии, но упустил из виду коварную природу болот. Его осадные машины увязли в жидкой грязи и были брошены. Отряды заблудились в зарослях тростника и большую часть времени тратили на то, чтобы просто найти друг друга. Лазутчики, посланные Жоффреем, заводили королевских воинов в непроходимые заросли кустарников, топили в трясинах или оставляли посреди тростника, который поджигали.
Король, рассвирепев, вызвал Жоффрея на поединок, угрожая в ином случае повесить всех членов семьи Мандевилла. С подобным же успехом он мог попросить тростник вырвать свои корни из болота и перейти на сухое место. Граф оставил без внимания угрозы Стефана, Жоффрею было хорошо там, где он был. Кроме монастыря на острове Рамсей, ставшего крепостью, он создал еще несколько потаенных баз и теперь учил своих солдат жизни среди болот. Они узнали, как управлять с помощью шеста плоскодонной лодкой, как питаться сырыми луковицами и пить только дождевую воду, как разжигать огонь под дождем. Они овладели языком жестов, позволяющим бесшумно подходить к врагу, и научились, подобно змеям, скользить среди тростников, не оставляя за собой следа. В результате долгих специальных тренировок каждый солдат мог сказать, проходили ли в этом месте люди Стефана, куда и когда они направлялись.
В течение летних месяцев бандиты неоднократно совершали набеги на окрестные поселения, грабя восточную часть бывшего графства Хью Бигода – Норфолк, а также южные территории графства Эссекс, конфискованного королем у Жоффрея де Мандевилла. Вся восточная часть Англии оказалась под их пятою, в то время как королевские войска безнадежно завязли в болотах.
Стефан вновь пригласил своего брата епископа Генри, чтобы обсудить с ним создавшееся тревожное положение. Епископ повторил совет, некогда данный им по отношению к не признавшему короля Бриану Фитцу.
– Окружите Жоффрея и возьмите его измором. Не гоняйтесь за ним. Де Мандевилл – не смазливая девица, а болота – не пшеничное поле. Не повторяйте ошибки вашего великого предшественника Вильгельма Завоевателя, некогда в тех же местах он долгие годы безуспешно преследовал разбойника по прозвищу Бессонный.
– И что же вы предлагаете? Как я могу построить стену вокруг…
Генри презрительно поморщился.
– О чем вы говорите? Не нужно никакой стены. Блокируйте главные выходы из болот.
– Но любой может свободно выйти оттуда в других местах…
– Брат, брат… Я растолстел, легко стал уставать, и мне уже трудно произносить длинные речи. Будьте немного похитрей, научитесь думать вначале, а делать потом, заклинаю вас! Конечно же, люди будут входить и выходить из болот, и с этим ничего не поделаешь. Но вы не позволите разбойникам ввозить большие запасы продовольствия. Жоффрей человек изобретательный, слов нет, но у него нет в распоряжении мельников, каменщиков, сапожников, мастеров по изготовлению луков и людей многих других важных профессий. Его армии нужна еда, свежие лошади, дрова и тысячи других необходимых вещей, которых на болоте не сыскать. Постройте несколько замков у главных выходов из болот, этим вы лишите Жоффрея свободного общения с внешним миром. Пошлите к нему лазутчиков, вам важно знать, насколько хорошо или, вернее, насколько дурно он себя чувствует после всего этого. Кстати, брат, неужто я должен возить с собой бочонок с вином?
Стефан встрепенулся и сам пошел за кувшином, а Генри с улыбкой удовлетворения развалился в своем кресле. Ему показалось, что возвратились старые, добрые времена и король вновь прислушивается к каждому слову своего умного, предусмотрительного брата.
За последующие двенадцать месяцев императрица Матильда пополнила ряды сторонников, в основном за счет своего личного магнетизма. Но ее новые союзники предпочитали поклоняться своей будущей королеве, сидя в своих замках.
Армия Стефана крепко обосновалась в болотах на востоке страны, всерьез решив сокрушить непобедимого Жоффрея де Мандевилла. Для других восставших это открыло возможность перехватить инициативу. Армия под командованием графа Роберта двинулась на Лондон и Винчестер. Но она не предпринимала штурма этих городов, ожидая прибытия Леди Англии с материка с солидным подкреплением.
Впервые за десятилетие крестьяне на юге и западе королевства смогли посеять и убрать урожай. Поселенцы постепенно отстраивали свои сожженные дома и уходили с больших дорог, предпочитая разбою привычные мирные промыслы. Англия выздоравливала, но в ее левом плече, на востоке, все еще гнездилась боль. Страна вскоре вновь могла встать на ноги, оставили бы ее только хоть на некоторое время в покое, чтобы не позволить разбою вновь заразить все ее пространство.
Одним из замков, построенных Стефаном для блокирования дорог, ведущих из болот, был Бурвелл. Его гарнизон успешно останавливал повозки с припасами, не давая провезти разбойникам ни корки хлеба. Жоффрей и Хью провели со своими людьми тяжелую зиму, но к весне их припасы полностью истощились. Оставался один выход – разблокировать болота. Было решено напасть на Бурвелл и разрушить его.
В начале июня армия бандитов вышла из зарослей тростника и начала осаду замка. Они привезли с собой баллисты и катапульты, некогда брошенные королевскими войсками в топи, а также применили веревочные лестницы, привязанные к грубо выкованным железным крюкам. Жоффрей лично вел первую линию из сотни солдат и был одним из двенадцати, уцелевших при поспешном отступлении. Разгоряченный и потный, он снял с головы шлем, вытер лицо и хрипло приказал следующей сотне идти в атаку.
– Ворота замка откроются для вас, храбрецы! – кричал он. – Идите и побеждайте! Норфолк, веди их!
Хью заколебался. Не в пример своему другу, он совсем не рвался в герои. В этот момент одна из стрел, выпущенных защитниками замка, попала в правую сторону головы Жоффрея, чуть выше уха. Кровь хлынула по щеке, граф пошатнулся. Хью поддержал друга в седле.
С проклятием Жоффрей оттолкнул его руку.
– Пустяки, – прорычал он, вырвав древко стрелы. – Вы видите, солдаты, мы напугали этих трусов… – Он покачнулся. Хью вновь удержал его, и снова его рука была отброшена.
– Эти мерзавцы не могут точно стрелять… – пробормотал Жоффрей, опустив голову. – Я открыто плюю им в морды, а они даже не могут ответить мне… – Он едва удерживал равновесие, покачиваясь из стороны в сторону. – Ничего, это я перегрелся на солнце…
И он рухнул из седла на землю.
Кровь струилась из раны де Мандевилла, но он все же нашел силы сесть. Наклонившись, он уперся лбом в колени и что-то промычал. Охваченный ужасом Хью соскочил с коня и, подбежав к другу, встал на колени рядом с ним.
– Ничего, ничего… – еле слышно бормотал раненый. – Это только солнце… солнце… солнце… Боже, если моя… моя голова… если она прояснится, то я… все мои грехи…
Его речь перешла в поток бессвязных слов, стрела сумела повредить мозг. Наконец граф замолчал и медленно опрокинулся назад, уставившись удивленными глазами в равнодушное небо.
Хью стоял на коленях, не зная, что предпринять. Жоффрей не мог умереть из-за такой пустяковой раны, ошеломленно думал он. Он не мог умереть ! Кто угодно, только не Жоффрей де Мандевилл, перед которым трепетал сам король! Судьба не могла допустить, чтобы случайная стрела…
Он просто впал в беспамятство от сильной боли… Его нужно немедленно перевязать… И закрыть его глаза от лучей палящего солнца…
Кто-то из наемников наклонился над лежащим на траве де Мандевиллом, повернул его окровавленную голову и приложил ладонь к левой стороне его груди.
– Он мертв. Эй, Бигод, теперь вы – наш предводитель. Граф Жоффрей уже в аду, где мы все когда-нибудь будем. Странно, что такого здоровяка свалила пустяковая рана…
Бигод поднялся с колен и отошел в сторону. Он никак не мог прийти в себя. Почему-то он считал, что граф Жоффрей бессмертен, как сам дьявол.
На этом царство террора бесславно закончило свое существование. Королевские войска обыскали все вокруг Рамсея и никого не нашли. Разбойники ни во что не ставили Хью Бигода и потому предпочли скрыться из болот, где явно пахло кровью. Их кровью.
Тело графа де Мандевилла затребовали себе тамплиеры, а с ними приходилось считаться. Неповиновение могло заметно подорвать позиции епископа Генри, и потому останки Жоффрея поместили в свинцовый гроб и перевезли в Лондон. Здесь гроб был закреплен на ветвях старого дуба в саду храма тамплиеров. Тело графа висело между небом и землей, между раем, отвергшим его, и адом, жаждавшим одного из своих самых отъявленных грешников, однако дотянуться до его останков обитатели ада не могли.
И все же Англия не выздоровела после смерти графа де Мандевилла. Боль просто переместилась с востока на север, где объявился еще один знатный разбойник. Даже видавшие виды насильники и убийцы не могли решить для себя, кто был более похож на дьявола – покойный граф или его последователь, Ранульф Честерский по прозвищу Усатый.
Люди жили в мире, который свято верил в чудеса, а чудеса случались каждый день. Если ночью дом вдруг загорался, а хозяин, вовремя проснувшись, спасал свою семью и домашних животных, то это было чудом. Или если крестьянин молил Господа послать на его поля дожди, а спустя пять недель в небе собираются дождевые облака, то это также чудо. Чудом считалось найти монету на улице города, вылечиться от болезни или обнаружить, что за добро воздалось добром. Церковники вовсю торговали святыми мощами и выручали хорошие деньги, а человек, купивший обломок неизвестно чьей кости, мог теперь каждый день ожидать чуда.
Так или иначе, но то, что произошло в Уоллингфорде, иначе как чудом не назовешь. После пятнадцати лет семейной жизни с лордом Брианом леди Элиза впервые забеременела. К моменту, когда в этом уже не было сомнения, хозяйке Уоллингфорда было около тридцати восьми лет.
Услышав радостные возгласы из замка, жители города решили, что не иначе как завершилась гражданская война. Вскоре они узнали, что произошло нечто удивительное и наконец-то Господь воздал лорду и леди должное за их благородство и терпение. Настал день, когда леди Элизе впервые предстояло родить. Ее тело сотрясалось от схваток, и она кричала, не сдерживаясь, возвещая приход новой жизни. Бриан все предшествующие дни проводил или с женой, или в церкви, или на берегу быстро несущей свои воды Темзы. Лишь в одиночестве он позволил себе дать волю слезам. Случившееся было чудом, и оно навсегда рвало нити паутины, которыми его некогда опутала Матильда. Бриан никогда не был отцом юного Генриха, он был отцом ребенка Элизы, будущего лорда Уоллингфорда или леди несравненной красоты, это уж как решит Бог.
Эдвига молилась за свою хозяйку и при каждом удобном случае, всхлипывая, читала наизусть поэму, как ей наказывала хозяйка.
А Варан, не колеблясь, достал из тайного сундучка все свои сбережения и заказал городскому мастеру, резчику по дереву, скульптуру. Она должна была в натуральный рост изображать лорда Бриана и леди Элизу с ребенком на руках. Скульптура получилась довольно грубой, и сходство с оригиналами – весьма относительным, поскольку резчик работал по памяти. Тем не менее внушительный подарок пришелся по душе Бриану; обняв с благодарностью своего констебля, он приказал разместить ее в спальной комнате на втором этаже цитадели.
Сержант Моркар тоже не хотел оставаться в стороне от общего праздника. Отпросившись у Варана, он на несколько дней отправился в путешествие по лесам, прилегавшим к землям барона Бриана Фитца. Вернулся он с тушей оленя, данью пиршественному столу. Бриан дружески обнял молодого браконьера, взяв с него слово, чтобы это было в первый и последний раз.
Подарки для Элизы прибыли от Роберта Глостерского, Болдуина де Редверса и вдовы Милеса Герифордского. Горожане вручили лорду многочисленные безделушки, вино и конфеты, а гарнизон Уоллингфорда презентовал своему сеньору полный набор доспехов, рассчитанный на мальчика лет семи-восьми. Если бы родилась девочка, солдаты были бы рады ничуть не меньше. Своим подарком они говорили лорду Бриану: мы готовы защищать вашего ребенка даже ценой своих жизней.
И все сошлись на том, что Бог сотворил чудо, оценив благородство и высокое чувство долга барона Бриана Фитца. От многих знатных людей, и в частности от императрицы Матильды, этого ожидать не приходилось. Леди Англии не прислала своему самому верному стороннику даже поздравительного письма.
Болезнь, некогда засевшая в левом плече Англии, на востоке, теперь перекочевала к ее горлу. Граф Ранульф, переняв эстафету разбоя от покойного Жоффрея, с радостью взял к себе его бандитов, бежавших из болот. В мае 1145 года, когда Элиза разрешилась от бремени, родив мальчика, названного по имени деда Аланом, Ранульф Усатый атаковал Йорк. Он показал себя столь же жестоким и кровожадным, как и де Мандевилл, но превзошел его в алчности и ненасытности.
Его излюбленным приемом было извлечение золота огнем, путем поджаривания пяток горожан раскаленным железом. Этот метод срабатывал безотказно, и даже если человек сам был беден, он тут же вспоминал имена своих состоятельных друзей и знакомых.
Те же, кто отказывался добровольно поделиться своим состоянием с Усатым, подвергались либо вульгарному удушению, либо их головы стягивали веревкой с несколькими узлами (от этой пытки они сходили с ума), либо горожан бросали в ямы со змеями. Если молчание непокорных не заслуживало столь сурового наказания, то их помещали в ящики, слишком низкие, чтобы в них можно было сидеть, и чересчур короткие, чтобы в них можно было лежать. Обычно неделю спустя даже самые непоколебимые сдавались. Эти методы Ранульф использовал и против нарушителей дисциплины в своей армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42