Не по этой ли причине она в свое время стала изменять мужу? Наконец-то случай, сами обстоятельства оказались благоприятными для Рулза!
Мари не упускала майора из виду. Она еще не догадывалась, куда он клонит, каковы его затаенные мысли, планы.
Если Рулз полагал, что сумел объяснить свои цели и не был отвергнут, то Мари имела все основания считать, что майор раз и навсегда определился в своих намерениях. Она не скрывала от него, что никогда не сможет испытывать те чувства, какие ему хотелось бы; задумавшись об этом своеобразном подчинении, навязываемом ей Рулзом, она решила, что ее заместитель раскаивается, поняв в конце концов, что в его интересах принять ее сторону.
Это недоразумение было полной неожиданностью для них обоих.
Но поскольку каждый из них думал о своем, значит, и цели были разные; Мари поднялась со словами:
– Не желаете ли, майор, чтобы мы перешли в соседнюю комнату? Должно быть, вам еще многое нужно мне сказать?
Эта фраза снова сбила его с толку. Он решил, что Мари поощряет его ухаживания.
– Разумеется! – воодушевился он, поспешно вскакивая с кресла и устремляясь навстречу Мари с намерением взять ее за руку.
Она позволила ему сделать это. В жесте майора она не нашла ничего особенного: Рулз поклялся ей в верности и готовности отстоять ее интересы.
Однако майор крепко сжал ей локоть и увлек к двери, за которой открывались терраса и склон холма, скатывавшийся с этой стороны к замку. Майор остановился, залюбовавшись окрестностями, залитыми ярким солнечным светом.
– Прекрасные земли! – пробормотал Рулз.
Он протянул свободную руку, указывая Мари на поля сахарного тростника, апельсиновые деревья, чьи плоды в окружении зелени были похожи на золотые шары, и розовато-желтые цветы табака. Кое-где цинны и бализии покачивались вдоль склона в тени огромных листьев банановых пальм. Кокосовые пальмы с лохматыми верхушками, королевские пальмы – прямые, мощные – росли, как известно, в тех местах, где вода находилась неглубоко от поверхности, и свидетельствовали о том, что эта земля может быть еще богаче, настолько она плодородна.
– Конечно, – подтвердила Мари, – но сколько еще работы! Сколько усилий и к каким разочарованиям нам еще следует готовиться!
Она высвободила свой локоть из руки майора и продолжала:
– Не желаете ли сигару? Голландцы большие мастера в этом деле.
Ему хотелось сказать: «Не покидайте меня». Он повернулся к Мари и посмотрел на нее в упор. В лучах тропического солнца особенно блеснули его глаза, светлые, орехового оттенка с золотыми искорками. Он опустил взгляд и посмотрел на ее пышную грудь, соблазнительно вздымавшуюся в весьма откровенном вырезе.
Майора бросило в жар, он опьянел от любви, почувствовал себя ошеломленным. Внезапно он схватил Мари за плечи и глухо проговорил:
– Мари! Наконец-то! Вы меня поняли!
Она открыла было рот, чтобы выразить свое изумление, но майор поднес палец ей к губам, вынуждая молчать.
– Ничего не говорите, Мари, ни слова больше!
– Ни слова больше? – удивленно переспросила она.
– Нет! Позвольте мне насладиться этой изумительной минутой. Дайте посмаковать мою радость, мое счастье! Уверяю вас, дорогая, что вам ни о чем не придется жалеть и позднее, говоря о прошлом, мы лишь улыбнемся… Мы посмеемся над тем, что мог думать каждый из нас о последствиях, если бы наши сердца не встретили друг друга…
– Но… – пролепетала Мари.
Она не смогла продолжать. Майор вдруг привлек ее к себе и прильнул к ее губам своими толстыми вялыми губами. Мари была настолько потрясена, что не нашла в себе сил к сопротивлению. Как?! И это все, что Мерри Рулз вынес из их разговора? Мари растерялась. Какие ее слова толкнули майора на крайность? Она стала перебирать в памяти его последние реплики. Ей почудилась в них угроза, если бы все не вышло так, как этого хотелось майору.
Мари не сопротивлялась. Мыслями она была далеко… Ей хотелось смеяться от презрения к Мерри Рулзу, смеяться над собственным положением и в то же время кричать от отвращения, от омерзения к человеку, так глупо потерявшему голову из-за собственной похоти!
Когда Рулз выпустил Мари из объятий, он отступил на шаг, любуясь ею. Он окинул ее любящим взглядом. Никогда еще она не казалась ему столь прекрасной. Ему почудилось, что он произвел на нее глубокое впечатление, потому что на лице Мари застыло несвойственное ей выражение. Он и помыслить не мог, до какой степени женщина подавлена, потрясена, изумлена. По-видимому, в понимании майора свою любовь к нему Мари и была должна выражать смирением, растерянностью, даже нежностью, как знать?
Сам он выглядел настолько очарованным, возбужденным, радостным, что у нее опять не хватило духу разрушить его иллюзии.
Она опустила голову и сказала:
– Давайте будем серьезнее, майор! Обсудим важные вопросы: время идет…
– Увы, да, – согласился он. – Время идет. Если бы вы знали, как мучительно долго оно тянулось для меня до сих пор! Зато отныне, я знаю, оно полетит с головокружительной быстротой. Теперь, когда у меня есть вы, Мари, дни замелькают подобно мгновениям.
– Замолчите! Нас может услыхать Жюли.
Он хотел подойти ближе, снова прижать Мари к себе. Она предупредила его жест и направилась к банкетке. Майор последовал за ней.
Когда они сели рядом, он взял ее руки в свои. Она не сопротивлялась, только поморщилась, испытывая к майору то же отвращение, что к Кинке.
Может быть, в эту минуту она отдалась бы без сопротивления любому мужчине, но не майору! Только не ему!
Она и сама теперь задавалась вопросом, который то и дело повторял майор: почему? почему?
Ей приходил в голову только один ответ, ничуть ее, впрочем, не удовлетворявший. «Потому что я его не люблю», – думала она.
А любила ли она Лефора? Или д'Отремона? А Кинку, перед которым она не устояла? Какие чувства питала она к нему в ту минуту, как, на краю гибели, он исполнил ее желание?
– Мари! Мы должны устроить свою жизнь, – вдруг выпалил майор. – Я буду приезжать к вам ежедневно. Мы станем встречаться тайно. Никто ни о чем не узнает…
Она в одно мгновение сообразила, какой груз взвалит на себя, если немедленно не выведет майора из заблуждения. Завтра, послезавтра, каждый день этот краснолицый толстяк будет являться в замок Монтань! Станет брать ее за руки, целовать… О нет!
– Майор! – строго молвила она, отчего Мерри Рулз застыл на месте. – Между нами произошло досадное недоразумение. Не знаю, что вы нашли в моих словах и как вы истолковали мое приглашение пообедать вместе, но уверяю вас, я стремлюсь только к искреннему, честному, даже дружескому сотрудничеству…
Она замолчала. Он смертельно побледнел. Ей на мгновение почудилось, будто его вот-вот хватит апоплексический удар. Но ее это ничуть не тронуло.
– Значит, вам вздумалось играть комедию! – дрогнувшим голосом произнес он.
– Я не ломала комедию. Разве вы забыли, о чем я не раз вам повторяла? Я вас не люблю и не полюблю никогда, майор. И комедия здесь ни при чем. Сожалею, что вынуждена говорить с вами так, но вы вообразили невесть что.
– Вы меня одурачили, – устало проговорил он глухим голосом.
– Да нет же, я не обманывала вас! Вот вы какой! Стоило мне отнестись к вам с симпатией, дружески, и вы вообразили, что я в вас влюблена! Интересно, за кого вы меня принимаете…
Он выпрямился и отступил назад:
– Я считаю вас не самой безупречной женщиной, судя по тому, какая у вас душа и какой характер.
– Майор! – сердито вскричала она. – Вы меня оскорбляете! Если вы обманулись в своих надеждах, то полагаете, что можете позволить себе грубость?! Не забывайте, кто вы и кто я!
– Я и не забываю! – поднялся он. – Это вы забываетесь! Это вы еще не поняли, кто я такой. Тем хуже для вас! Я дал вам последний шанс. Вы отказались… Теперь берегитесь!
– Вы мне угрожаете?
Она тоже вскочила, обуреваемая гневом.
– Я вас прошу, я приказываю вам держаться почтительно с вашей губернаторшей! Вы офицер и подчиняетесь Высшему Совету. Прошу это помнить.
Она услышала, как он ехидно рассмеялся. Майор ее даже не слушал. Он вышел вон, громко хлопнув дверью.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Бунт в Каз-Пилоте
Режиналь де Мобре разложил перед собой собственные рисунки. Их было тридцать или сорок, и отнюдь не только прелестные виды Мартиники. Шотландец терпеливо снимал копии с планов, составленных отцом Фейе и другими монахами, а теперь составлял из разрозненных кусков полную карту острова.
То тут, то там ему приходилось кое-что подправлять.
После форта Сен-Пьер место, которое он знал теперь лучше всего, находилось между Ла-Жамбет, Фон-Капо и отрогом Негров, то есть оно носило название Каз-Пилот. Шевалье зажег фитиль, плававший в пальмовом масле. При тусклом свете ему работалось и спокойно, и с удовольствием: Луиза покинула его совсем недавно.
Он думал о ней. От его кожи еще исходил аромат духов, которыми она себя умащивала без всякой меры. Нельзя сказать, чтобы ему это нравилось. Стоило какой-нибудь женщине пройти через его руки, как он уже помышлял о следующей, а все, что напоминало ему о прошлом увлечении, лишь раздражало его.
Луиза по-прежнему была в него влюблена, как кошка, пылала страстью, строила тысячи планов один другого глупее. Ему стоило немалых трудов выудить у Луизы сведения о том, что происходит в замке Монтань: для нее словно ничего в мире и не существовало, кроме нее самой и ее любви.
За спиной у шевалье стояла брезентовая складная кровать. Постель была скомкана. Это единственное, что его еще забавляло или, во всяком случае, было приятно и о чем он не жалел. Он нуждался в этом, чтобы увериться в собственных силах, в способности нравиться. Возможно, он и терпел-то Луизу только потому, что та постоянно ему доказывала: он – великий обольститель.
Тщательно, хорошо очиненным пером он не спеша, твердой рукой выводил название того самого места, где сейчас находился сам: «Vicus Casa du Pilote dictus»…
Он помедлил, взял графин с ромом, стоявший рядом с фитилем на расстоянии протянутой руки. Потом налил внушительную порцию в оловянную кружку и выпил, не выпуская графина, так как собирался снова налить себе рому.
Но в это мгновение, как он занес руку, со стороны поселка донесся глухой ропот, заставивший его вздрогнуть и насторожиться.
«Уже ночь, – подумал он. – Что происходит? В чем дело?»
На мгновение ему показалось, что начинается бунт. Но сразу вспомнил, что всего несколько часов назад обошел все поселение Каз-Пилот, поздоровался почти со всеми его жителями, и все было спокойно. Шевалье сейчас же взял себя в руки.
«Впрочем, – сказал он себе, – уж не негры ли…» Да, к восстанию негров нужно быть готовым всегда.
Он подошел к двери своей постройки на сваях и выглянул. Ему почудился огонь, похожий на пожар, приближавшийся со стороны часовни.
«Должно быть, какой-то пьяница поджег, – решил он. – Тем хуже для них!»
Лично ему пожар не угрожал: крошечная речушка, непреодолимый барьер для огня, и море надежно его защищали… Да и ветер дул с моря, а значит, он не позволит огню продвинуться к дому шевалье… Итак, Режиналь был спокоен.
Внезапно ропот, бывший до того глухим и неясным, усилился. Мобре снова вздрогнул. Сердце у него сжалось, будто он вдруг осознал себя виновным в совершении серьезной политической ошибки, за которую с него еще потребуют отчета.
Повинуясь врожденной осторожности, он бросился к свету. Режиналь уже хотел задуть коптивший фитиль, из-за чего свет, отбрасываемый им, еще больше потускнел; но в это мгновение его взгляд упал на графин с ромом. На сей раз шевалье не стал возиться с кружкой и долго пил прямо из горлышка. Он почувствовал, как в нем заиграла кровь. Приятное тепло разлилось по всему телу.
Если бунтовщики недовольны им, Режиналем, они увидят, с кем имеют дело!
И почему, собственно, он должен гасить огонь?!
Одним прыжком он очутился возле постели. Под кроватью он держал много разных разностей. Прежде всего он выволок оттуда небольшой бочонок, на котором черными буквами было написано: «Vinho verde de Porto». Шевалье подкатил его к двери и, приподняв бочонок, убедился, что опоясавшие его планки можно сбить ударом каблука. Действительно, они гнулись от малейшего прикосновения.
Шевалье вернулся к свету, чтобы зарядить пистолеты. Ему понадобилось немало времени, но он придавал этому занятию большое значение. Режиналь проверил кремень и пощелкал курками. Затем обнажил длинную шпагу, проверил гибкость клинка и, не убирая оружие в ножны, положил его рядом с фитилем.
Приготовившись таким образом к возможной осаде, он торопливо сложил все разложенные прежде карты и убрал их в ящик, из которого перед тем вынул пистолеты.
После этого шевалье стал терпеливо ждать.
Мари сильно бы удивилась, увидев своего возлюбленного в новом свете. Этот, без сомнения, сильный человек, кавалер, наделенный изысканными манерами, теперь представал решительным и даже смелым воином! Неужели он готовился пустить в ход шпагу и пистолеты? Суровая складка перерезала лоб, небывалой силой веяло от него в эту минуту.
Он прислушался ко все нараставшему шуму. Временами Режиналь мог даже разобрать отдельные слова из обрывков фраз, доносимых ветром.
Из изнеженного соблазнителя, роль которого Режиналь де Мобре исполнял в замке Монтань, он неожиданно превратился совершенно в другого человека.
Он подтянул голенища сапог, спущенные из-за жары, и решительно распахнул дверь хижины. Теперь гул возмущенных голосов слышался совсем рядом. Слова, как и крики, и возбужденные восклицания, звучали совершенно отчетливо.
Кто-то взвыл:
– Уничтожить дикарей!
Это несколько успокоило Режиналя. Факелы, с которыми восставшие двигались по узким улочкам Каз-Пилота, и навели шевалье на мысль о пожаре.
Вдруг он услышал:
– Смерть генеральше! Смерть Дюпарке и ее любовнику! Смерть предателям! Смерть иноземцам!
Он тяжело вздохнул, и странная усмешка мелькнула на его губах. Он сам себе удивился, когда произнес вполголоса:
– Ага! Так вы – по мою душу?! Отлично! Отлично! Агнцы! Сейчас увидите, с кем вы собираетесь разговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53