Если я могу сделать тебя счастливым, то с радостью сделаю это. Но только не проси меня выйти за тебя замуж.
Наклонившись, я умело поцеловала его в губы – нежно и обжигающе. Он же уставился на меня в полном недоумении.
– Но… но, – начал заикаться Ричард, – если это не память о почившем муже, то что же? Что мешает тебе выйти замуж? Не пойму…
– Не это связывает меня, – постаралась пояснить я как можно мягче. – И умоляю тебя, Ричард, не заставляй меня подчиниться твоей воле. Если моя любовь способна принести тебе счастье и спокойствие, то, поверь, это будет счастьем и для меня.
Я поцеловала его еще раз.
Он поднялся с колен и протянул руку, чтобы помочь подняться мне.
– И все же я не понимаю тебя, Элизабет. – В его честных глазах метались тревога и смятение. – Я мечтаю о тебе день и ночь, но не могу же я требовать от тебя такой жертвы. Что-то во всем этом не так.
Его слова звучали почти жалобно.
– Делай так, как сочтешь нужным, дорогой мой, – промурлыкала я, – а я готова сделать все, что ты только пожелаешь, – и затем для верности припугнула: – Если это не соответствует твоим желаниям, то, вероятно, мне лучше уехать. Так будет лучше для нас обоих.
Ричард крепко сжал меня в объятиях.
– Нет, Элизабет! Только не это.
Не в силах удержаться, он принялся жадно целовать меня жесткими губами. Я приоткрыла рот, но он, не поняв, все продолжал тыкаться в меня сжатыми губами, останавливаясь время от времени, чтобы еще сильнее стиснуть меня в своих медвежьих лапах. Я несколько растерялась, подумав про себя, что по части поцелуев гражданским очень далеко до военных.
Но поскольку дальше поцелуев дело не шло, я в конце концов уперлась ему в грудь, и он тут же отпустил меня.
– Наверное, мне пора идти, – пробормотала я, сделав шаг в сторону лестницы.
Ричард в отчаянии протянул ко мне руку.
– Могу ли я верить тому, что ты говорила до этого, Элизабет?
Я одарила его нежным взглядом.
– Ну, конечно, Ричард, я же люблю тебя.
И я пошла наверх, оставив его в зале. Прислонившись к стенке камина, он очарованно смотрел на языки пламени.
Улегшись в постель, я не спала, ожидая дальнейших событий. Прошло уже порядочно времени, когда дверь неслышно отворилась и на пороге появился Ричард. Как и положено добропорядочному семьянину, он был облачен в халат, ночную рубашку и колпак. Я прикрыла рот ладошкой, чтобы не прыснуть со смеху. Подойдя ближе, он склонился надо мной.
– Элизабет, – прозвучал в полумраке его хриплый от возбуждения шепот, и я протянула к нему руки.
Он с дикой страстью обхватил меня, ткнувшись лицом в мои волосы. Потом снял халат и забрался ко мне под одеяло. Жарко обняв меня, он вновь начал покрывать мое лицо поцелуями.
– Мне снять рубашку? – шепнула я ему. От удивления Ричард перестал целоваться.
– О, нет, что ты, дорогая, – всполошился он, – а то еще замерзнешь.
Я не верила своим ушам.
Его поцелуи стали чаще, руки ласкали шелк моей рубашки. Наконец он решился взять ее за край и поднять ровно настолько, чтобы стали видны мои бедра, потом осторожно оседлал меня. Почти сразу же вслед за этим последовала его первая реакция. Он сполз с меня, вновь перейдя к пресным поцелуям, так и не проявив ни малейшей фантазии. Тот же акт – иного слова я подобрать не могу – повторился несколько раз. Едва мне стоило начать двигаться в такт, он тут же прерывал свое занятие, наверное, опасаясь, что причиняет мне боль, и принимался за дело вновь не раньше, чем я становилась безразличной, как бревно. В конце концов он удовлетворился и уснул, обхватив меня руками. А я лежала, ошеломленная происшедшим, вовсе не чувствуя желания погрузиться в сон. Вот я и стала любовницей Ричарда, но не получила ни капли того, чего ожидала. Даже самые скромные мои надежды не оправдались. Я пыталась утешиться, мысленно говоря себе, что в подобных ситуациях так ведут себя все порядочные, цивилизованные люди и со временем все наладится. К тому же это тепло, эти руки, обнявшие меня, – разве все это не дает успокоения? С этой спасительной мыслью я и уснула в ту ночь.
Однако все сложилось далеко не так, как я надеялась. Наблюдая за Ричардом все последующие дни, когда он заливался жаворонком, шутил, выдумывал забавы, был душой компании, я с удивлением спрашивала себя, неужели это он, мой скучный и невнимательный любовник. Мы бывали вместе довольно редко – в соответствии со странным графиком, который он установил, обычно не чаще двух раз в неделю. И каждый раз с удручающей последовательностью повторялось все то же, что произошло в нашу первую ночь. Я рискнула взять инициативу в свои руки и проявляла чудеса изобретательности, побуждая его испробовать разные позы. Но Ричард был свято верен одной, и всякий раз, когда я пыталась экспериментировать, он вежливо, но твердо укладывал меня на спину и возобновлял процесс. Пыталась я вовлечь его и в любовную игру, научить пылким поцелуям, но он неизменно отстранялся от меня, становясь словно каменным. Все мои уловки вызывали у него явную неприязнь, и мне пришлось оставить их. Лучше уж хоть что-то, чем ничего, – такова была ситуация, в которую я попала. Но улучшение оказалось слишком незначительным.
На людях Ричард продолжал держаться со мной точно так же, как и до начала нашей близости. Даже когда мы оставались наедине, но вне святых стен спальни, он редко удостаивал меня особым вниманием. Дружеский поцелуй или чисто братские объятия – вот и все, на что я могла рассчитывать. Тем не менее, сдается мне, Джон Принс с присущей ему проницательностью понял, что отношения между мною и Ричардом приняли иной оттенок, а потому стал с нами более молчаливым и замкнутым. Поначалу я видела в этом признак ревности, однако позже с сожалением вынуждена была прийти к заключению: он был всего лишь убежден, что мы с Ричардом, погрязнув в грехе, губим свою бессмертную душу.
Под Новый год я, как обычно, совершила поездку в Лондон. Не желая отпускать меня одну, Ричард напросился ехать со мной, хотя, полагаю, ненавидел Лондон точно так же, как Джереми – деревню. Поэтому на сей раз у нас с Джереми было очень мало возможностей уединиться для разговора по душам. До нашего отъезда оставалась всего неделя, когда ему все же удалось улучить минутку, чтобы поговорить со мной начистоту. А поговорить ему, судя по всему, хотелось просто до смерти. После традиционного обмена колкостями, длившегося в течение нескольких минут, он наконец перешел к делу.
– Ну как, не довела еще Ричарда до кипения? Не решился он еще на предложение? Может, ты наконец нашла себе подходящего спутника жизни, а? Только не говори «нет», умоляю тебя, Элизабет.
– О да, – ответила я как ни в чем не бывало, – он сделал мне предложение, даже дважды.
– И ты не согласилась?
– Нет, – произнесла я жестко, – конечно, нет, но стала его любовницей, если тебе от этого легче.
Джереми застучал крохотным кулачком по столу.
– Боже праведный! Ты совсем рехнулась, Элизабет! Ты что, до сих пор не поумнела? Отказываешь честному, уважаемому человеку, который предлагает тебе руку и сердце. Да ты несколько лет назад на коленях ползала бы ради того, чтобы получить подобное предложение. А теперь становишься его любовницей в знак благосклонности. Ну почему, скажи ради Бога, почему?
Немного придя в себя от потрясения, он понизил голос на октаву.
– А все из-за Прескотта, это ясно как день. Но ты подумай хорошенько, Элизабет, ради всего святого, раскинь мозгами. Ведь тебе уже двадцать девять. Ты еще чертовски хороша собой, но далеко не молоденькая. Что тебе сулит будущее? Прескотта скорее всего уже нет в живых. Но даже если он и жив, если даже вернется, чего ты можешь ожидать от него? Пройдет неделя, быть может, месяц, а потом – до свидания: он или вернется к своей семье, или потащится еще в какую-нибудь чертову дыру на краю света. Что же это за счастье, черт побери? А ведь ты можешь стать обожаемой и уважаемой женой человека, за которого и трех Прескоттов отдать мало, если хочешь знать мое личное мнение.
Я молчала. Да и что я могла сказать? Как могла объяснить ему, что готова променять неделю жизни с Дэвидом на всю жизнь с Ричардом? Это не объяснить словами, это можно только чувствовать. Лишь в одном я была абсолютно уверена: что люблю только Дэвида и никого больше.
– Бесполезный разговор, Джереми, – только и смогла я произнести унылым тоном. – Я не променяю своей свободы ни на одного мужчину.
– Свобода! – громко хмыкнул Джереми. – Нет, вы только посмотрите на нее. Да у тебя свободы не больше, чем у раба, пока ты таскаешь на пальце это дурацкое обручальное кольцо, которое дал тебе Прескотт.
– Это не обручальное кольцо, а всего лишь колечко с девизом, – сказала я упрямо, хотя слова Джереми больно ранили меня. – Если бы было обручальное, то никакая сила на свете – ни океан, ни континент, ни человек – не разлучила бы нас.
– Ах, как трогательно! – продолжал ерничать Джереми. – Уже три года от него ни слуху ни духу. Стало быть, ты веришь, что ваши чувства взаимны. Он тоже любит и тоскует. Как же!
– А почему бы мне не верить в это? – вспылила я. – Мы не договаривались писать друг другу.
– Ну, если так, то это во всех отношениях замечательный человек, – фыркнул Джереми. – Могу лишь надеяться, что он скоро вернется и ты сама во всем убедишься – для собственного блага. Голос разума бессилен перед женским упрямством, и иных способов разубедить тебя не существует. А, впрочем, зачем стараться? Ведь жизнь – твоя, вот и разрушай ее собственными руками. Я же больше не скажу тебе ни слова.
– Ты прав, – откликнулась я, не повышая голоса, потому что не хотела с ним ссориться. – Жизнь – моя, и не знаю, хорошо это или плохо, но я должна жить собственным умом.
Однако слова Джереми глубоко засели в моей памяти, и не могу сказать, что я возвращалась в Солуорп-корт в безмятежном расположении духа.
17
Война наложила на Лондон тяжелый отпечаток. Повсюду были видны признаки нищеты и лишений. Улицы запестрели разноцветными мундирами всевозможных родов войск. Ползли слухи, что Англия наконец предпримет шаг, предложенный много лет назад Генри Шарденом, и собственными силами откроет второй театр боевых действий в Европе.
Слухи пока не подтверждались, но нервы лондонцев были напряжены от страха и ожидания. Я же, как обычно, видела даже в этом личный интерес, гадая, не вернут ли королевскую артиллерию домой ввиду изменившейся обстановки.
Приехав обратно в Вустершир, я словно попала в другой мир. Все разговоры здесь по-прежнему были об урожае, охоте и налогах. Лишь случайно мелькнувший мундир солдата или офицера Вустерского полка, приехавшего домой на побывку, служил напоминанием, что где-то продолжается война.
Вместе с Ричардом мы исправно посещали балы и иные увеселения в Вустере, от которого до Солуорпа было всего пять миль, или в небольшом курортном местечке Дройтвич. До него было еще ближе – две мили в противоположном направлении. Как и следовало ожидать, мое затянувшееся пребывание в Солуорпе дало пищу всевозможным пересудам, подчас довольно грязным. Подозреваю, что достойную лепту в это дело внесли несколько проживавших по соседству дам, которые сами имели виды на богатую добычу в лице Ричарда. Однако Ричард и, как ни странно, Джон Принс неизменно вставали на мою защиту, давая сплетникам резкий отпор, а потому желающие позлословить по моему поводу предпочитали шушукаться у себя дома, не вынося сплетен за порог. К тому же статус полковничьей вдовы придавал моей персоне немалый вес. В «графском» обществе Вустера у меня нашлось немало поклонников. Сам Ричард чувствовал себя не очень удобно и продолжал уговаривать меня выйти за него замуж, заводя об этом разговор в среднем один раз в месяц.
– Мне не нравится скрывать чувства к тебе, – жаловался он. – Я хочу показать тебя всему миру как свою жену, хочу, чтобы все видели, как сильно я тебя люблю, как горжусь тобой. Мне до чертиков надоело прятаться по темным углам да чуланам.
Но я оставалась непреклонной.
В начале мая я была занята приготовлениями ко дню рождения Артура, которому исполнялось четыре года, и на несколько дней поехала в Лондон за покупками. Поскольку в прошлый раз мы расстались с Джереми довольно холодно, на сей раз я решила навестить его лишь за день до отъезда.
Старик приветствовал меня не слишком дружелюбно, и первые его слова ножом вонзились в мое сердце.
– Ну, как там поживает Прескотт? – хмуро спросил он.
– О чем ты? Откуда мне знать? – застыла я в недоумении.
Он удивленно поднял брови.
– Ведь королевская артиллерия уж месяц как вернулась, а сегодня, кажется, вновь снимается с места. А я-то решил, что именно поэтому ты ко мне и пожаловала. Ну, думаю, опять влипла, вот и пришла просить о помощи.
Едва не лишившись чувств, я опустилась на стул.
– Я никогда не прощу тебе, если ты врешь, Джереми, – пролепетала я заплетающимся языком.
– С чего бы мне врать? – Он сердито зыркнул из-под насупленных бровей. – Тебе нетрудно будет проверить. Так, значит, ты не была с ним и даже не видела его?
Я тупо покачала головой.
– Не веришь мне – пойди узнай сама, – выразительно пожал он плечами.
За всю долгую историю наших отношений это было единственное зло, которое причинил мне Джереми. Я так никогда и не узнала, сделал ли он это невольно или намеренно. Джереми не солгал. То, что артиллерийский полк вернулся и в течение месяца находился на родине, было правдой. Я сама это выяснила. Однако мне тогда не удалось узнать, что Дэвида Прескотта не было среди возвратившихся.
Сэр Артур Уэлсли, начиная новую кампанию в Португалии, отчаянно нуждался в опытных офицерах. Некоторых из них он призвал прямо на поля сражений. Среди тех, кто отправился в Португалию, был и Дэвид. Но я не знала этого. И для меня это стало катастрофой.
Обратный путь в Солуорп я вспоминаю как самое невеселое путешествие в моей жизни. «Я вернусь и найду тебя, где бы ты ни была», – звучали у меня в ушах его слова. Вот он и вернулся, но даже не подумал разыскать меня. Более того, не появился у наших общих друзей, не поинтересовался, как я живу без него, – это я тоже выяснила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51