открытое платье из пурпурного шелка, которое вполне подходило для вечернего времени, но было совершенно неуместным для дневного чая. Он даже вынул из письменного стола кое-какие драгоценности – довольно симпатичный гарнитур из хрусталя и граната – и так же приказал мне их надеть. Я была удивлена, но сочла, что все это не стоит препирательств.
Наступило время чая, и Джон позвал меня вниз. Он буквально лоснился от удовольствия и был само обаяние, а его глазки сияли подобно черным бриллиантам. Я не могла понять, что с ним происходит.
– Я сгораю от нетерпения познакомить тебя с нашим гостем, – сказал он и настежь распахнул дверь в гостиную.
Перешагнув порог, я застыла в немом изумлении. Возле едва горящего камина сидела белокурая женщина с измученным лицом, которую я сразу же узнала: ее портрет висел в кабинете Чартериса. Это была его жена. С ужасом я смотрела на нее, и, когда она, подняв глаза, увидела меня, в них отразился ответный ужас. С первого взгляда можно было определить, что когда-то она была очень миленькой девушкой, типичной «деревенской розой». Ей и сейчас было немного лет, но, несмотря на это, она осунулась и съежилась, волосы ее стали тусклыми, щеки – мертвенно-бледными, а глаза в обрамлении светлых ресниц – красного цвета, словно не просыхали от слез. При моем появлении она поднялась, и на ее впалых щеках вспыхнули пунцовые пятна. Джон стоял тут же, ухмыляясь, словно кот, держащий в одной лапе мышь, а в другой – канарейку.
– Мадам, – сказала я, – надеюсь, вы поверите, что эта встреча произошла не по моей воле. Я не представляла, что здесь вы.
Не обращая внимания на мои слова, женщина посмотрела на Джона, и, когда она заговорила, голос ее дрожал – уж не знаю, от страха или гнева.
– Вы ведь привезли меня сюда не для того, чтобы я встречалась с этими вашими… тварями. Существует предел, за которым даже я не могу больше выносить ваших оскорблений. Я должна немедленно уехать.
– В этом совершенно нет необходимости, – вмешалась я. – Уехать следует мне.
И с этими словами я направилась к двери. Джон схватил меня за руку и, выкручивая ее, вернул на прежнее место.
– Не так быстро, – прошипел он. – Хозяин здесь я, и мне решать, кто уйдет, а кто останется. Я же ясно сказал: мы все вместе будем пить чай, значит, так тому и быть.
Тут он резко сменил тему и обратился к жене:
– Розаманда до сих пор увлекается верховой ездой? Розаманда была их десятилетней дочуркой. Краска медленно сходила с лица женщины.
– Зачем говорить о Розаманде сейчас, в такой компании. Ты не хуже моего знаешь, что верховая езда – это единственное, о чем она думает.
– Какая жалость, что в последнее время у меня были слишком большие расходы! – бросил он злобный взгляд на меня. – Боюсь, мне придется продать лошадей – уж слишком дорого обходится их содержание.
– Нет, – протестующе застонала женщина. – Ты не можешь так поступить, ведь это же наш ребенок…
– В общем-то я уже настроился на то, чтобы именно так и поступить, но, думаю, мы сможем обсудить этот вопрос за чаем, – сказал Чартерис, многозначительно глядя на меня. – Может быть, тебе и удастся убедить меня в том, что ты сможешь экономить на чем-то еще.
Женщина со стоном упала на стул и закрыла лицо руками. Я повернулась к Чартерису, не в силах сдерживать переполнявшую меня ненависть.
– Вам лучше убрать свои пальцы с моей руки. Синяки, которые на ней останутся, могут дорого вам обойтись.
Он с неохотой отпустил меня, и я села.
За этим последовало, наверное, самое неприятное и неловкое чаепитие в истории человечества. Супруга Чартериса сидела, опустив глаза и съежившись. Несколько раз он грубо требовал, чтобы она говорила со мной, и тогда несчастная женщина слабым, дрожащим голосом лепетала какие-то общие и ничего не значащие фразы. Я вежливо отвечала, не выказывая никаких чувств, но сердце мое сжималось от ненависти к нему и от жалости к ней.
Как часто я мечтала о том чувстве уверенности, которое дарит брак, но теперь, глядя на измученное тело и сломленный дух этой женщины, я поняла, каким обманом может обернуться эта «уверенность». Я, пусть уставшая, пусть изменившаяся, все же чувствовала себя под надежной защитой друзей. И я могла в любой момент избавиться от этого монстра. А вот то несчастное создание, что сидело напротив меня, только смерть могла избавить от бесконечных унижений и издевательств. Мне было мучительно даже думать об этом.
Впоследствии я попыталась разузнать о ней побольше, недоумевая, что за приступ безумия толкнул ее на этот брак. Мне удалось выяснить, что она была дочерью священника – из хорошей, но не очень состоятельной семьи. Чартерис же был очень богат. Он владел собственным состоянием и унаследовал деньги своей первой жены, которая была старше его и которую он, судя по всему, успешно загнал в могилу. Так что, несмотря на репутацию мерзавца, которую он уже снискал к тому времени, родители невесты дали благословение на брак. Видимо, не только честные бедняки были готовы продавать своих дочерей в рабство.
Наконец Джону наскучила игра в «кошки-мышки», и он грубо сказал:
– Я прикажу, чтобы подали карету. Тебе пора возвращаться. У нас с Элизабет еще есть кое-какие дела.
И, к моему ужасу, он засунул руку мне за корсаж и прямо на глазах у жены стал мять и трясти мои груди. Я отшвырнула его руку, но, к моей радости, женщина, похоже, даже не видела того, что творилось прямо перед ее глазами.
Однако когда она встала и проходила мимо, то впервые посмотрела прямо на меня и вдруг отпрянула назад с жалобным криком, как если бы я ударила ее. И тут я увидела, что она смотрит даже не на меня, а на драгоценности, которые были на мне.
– Они – ваши? Это он заставил меня надеть их, – торопливо сказала я, мечтая запихнуть все эти украшения ему в глотку, чтобы он подавился.
– Нет, – слабо ответила несчастная женщина, и мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок, – они не мои. Они принадлежали моей матери.
И неверной походкой она вышла из гостиной. Думаю, в тот день Чартерис добился своего – он окончательно убил ее бедную душу.
Остаток дня Джон пребывал в лучезарном настроении. А как же! Ему удалось причинить максимум страданий тем, кто был в его власти. Теперь я понимала, что испытывала мать Люсинды, и, если бы у меня под рукой был крысиный яд, я бы, наверное, лично подсыпала его Джону Чартерису.
Шел последний месяц действия нашего соглашения, и чем ближе подходил конечный срок, тем больше поднималось мое настроение. Тем не менее я не расслаблялась и была готова к новым пакостям, поскольку знала: Джон не успокоится до тех пор, пока не убедится, что я сломлена. В его присутствии я старалась казаться покорной, но он, при всем уродстве своей души, был далеко не дурак и чувствовал, что на самом деле я отнюдь не так безвольна, как ему бы того хотелось.
Как-то вечером он ушел из дома один, с чем я себя и поздравила. Однако выяснилось, что радовалась я преждевременно, поскольку поздно вечером вошел лакей и доложил, что хозяин желает видеть меня в своем кабинете. Войдя в кабинет, я увидела, что Чартерис там не один, с ним был еще какой-то офицер – немец или голландец, я не смогла определить это по его мундиру. Кроме того, я знала, что ни один британский офицер не переступит даже порога этого дома. Незнакомец был большим мясистым человеком с квадратной тевтонской головой, маленькими поросячьими глазками, мокрым губастым ртом и красной физиономией. Оба приятеля были пьяны, и для пущей безопасности я встала так, чтобы нас разделял стол.
Джон оглядел меня глазами, похожими на бусинки.
– Раздевайся, мы хотим поразвлечься.
Немец таращился на меня, переминаясь с ноги на ногу, как кобыла в стойле, и облизывал свои жирные губы.
Я даже не пошевелилась.
– Позволь мне напомнить тебе о пункте соглашения, в котором говорится о menage-a-trois, Джон. Я не собираюсь делать то, что ты велишь.
Взгляд Чартериса стал злобным.
– К черту это идиотское соглашение! Снимай одежду или мы сорвем ее с тебя!
Затем, повернувшись к немцу, он прорычал:
– Видал, как мне повезло? Нарвался на гордую шлюху!
Немец не отрывал от меня глаз.
– Если она не хочет, – сказал он резким отрывистым голосом, – мы разденем ее сами. Я подержу ее, пока ты будешь резвиться, а потом ты подержишь ее для меня. А потом, когда она успокоится, мы займемся ею одновременно. Может, так будет даже лучше – хороший спорт, ja? – и он сделал движение в мою сторону.
Я схватила итальянский стилет, который Чартерис держал на столе для того, чтобы вскрывать письма и, осмелюсь сказать, для некоторых других целей.
– Если кто-то из вас посмеет хотя бы прикоснуться ко мне, я пушу в ход вот это, – произнесла я с тихим бешенством. – И если ты, Чартерис, немедленно не прекратишь эту глупую выходку, я обещаю, что тебя вышвырнут из полка и ты станешь посмешищем всего Лондона. Мне будет что порассказать о тебе, – злорадно усмехнулась я.
Джон был вне себя от ярости, но угроза, как всегда, возымела на него отрезвляющее действие. Не обращая внимания на немца, я сосредоточила всю свою волю на Чартерисе.
– Более того, некоторые мои друзья умоляли меня, чтобы я разрешила им перерезать тебе глотку. Если сегодня ночью со мной что-нибудь случится, тебе крышка, ты не доживешь и до конца недели. И причиной тому станет не дуэль, от которой ты, конечно, трусливо откажешься. Ты должен понимать, что не все мои друзья являются джентльменами.
Я вложила в свой голос всю накопившуюся во мне ненависть, и он капитулировал.
– Нет, пока она в таком настроении, с ней никакого веселья не получится, – пробурчал он немцу. – Лучше развлечемся где-нибудь еще. Пошла юн с моих глаз, ты… – И он обрушил на меня целый водопад площадной брани.
Идя к выходу, я не спускала с них глаз, поскольку немец все еще выглядел разгоряченным и свирепым. Выйдя из кабинета, я кинулась бегом в свою комнату и, заперев дверь, достала маленький двуствольный пистолетик, которым снабдил меня Джереми, предусмотрительно объяснив, как им пользоваться. Так я и сидела – в темноте, зажав пистолет в ладони и решив, что, если они станут ломиться в дверь, я пристрелю обоих. В глубине души мне даже хотелось этого.
Через некоторое время я действительно услышала, как они топают по лестнице. Однако, не остановившись около моей двери, они прошли на чердак, где обычно спали слуги. Вскоре после этого я услышала их шаги в обратном направлении, и на сей раз до моего слуха донеслось еще испуганное женское всхлипывание. Они спустились по лестнице, и через некоторое время из кабинета раздались душераздирающие крики. Кажется, так продолжалось полночи. Я сидела, стиснув уши ладонями, чтобы только не слышать этих ужасных звуков, и мне на память пришли слова Белль об участи господских служанок: «Джентльмены вытворяли бы с тобой все, что им угодно и когда угодно». Джентльмены… Боже милосердный! При том, насколько незавидным было мое теперешнее положение, я почувствовала, что мне все же приходится лучше, чем многим другим.
На следующее утро я со всех ног бросилась к Джереми и рассказала ему о том, что произошло. Прихватив с собой Карлуччи, он поехал вместе со мной к Чартерису. Я не присутствовала при их объяснении, но, без сомнения, оно было бурным, поскольку после него капитан вышел бледный как мел и с трясущимися губами. Теперь я была уверена, что больше мне уже не придется проходить через это испытание, но с ужасом и отвращением я заметила, что ковер в кабинете перепачкан кровью. У перепуганной челяди я постаралась выяснить, кто же стал жертвой той оргии; я думала, что хоть что-нибудь смогу сделать для бедной жертвы. Выяснилось, что ею стала шестнадцатилетняя девочка, служившая при кухне, но я опоздала со своим желанием помочь – немец забрал ее с собой.
В последнюю неделю, движимый какими-то своими мрачными соображениями, Чартерис решил устроить вылазку за пределы Лондона. Он предложил посетить Тан бридж-Уэллс – некогда популярный водный курорт, который теперь пришел в упадок. Хоть я и испытывала некоторые опасения, все же решила, что перемена обстановки заставит время бежать быстрее, и потому дала свое согласие.
Услышав об этом, Джереми был очень недоволен.
– Ты же знаешь, Элизабет, что срок соглашения заканчивается в субботу, – сказал он, – и сама же говоришь, что Чартерис собирается вернуться домой не раньше понедельника. Это означает, что в течение целого дня ты будешь находиться рядом с ним, лишенная какой-либо юридической защиты. Поэтому будь осторожна. Будь очень осторожна!
Я дала ему такое обещание, но сказала, что капитан мало что может сделать в таких условиях и всего за один день. Однако это не успокоило Джереми. Вскоре после нашего отъезда я получила от него записку. Дело в том, что недавно он купил для меня карету и теперь писал, что посылает ее вслед за мной в Танбридж-Уэллс. Карета должна будет находиться в конюшнях в Маунт-Зайоне, так что я смогу уехать оттуда в любой момент. Прочитав записку, я не смогла удержаться от улыбки. Какой генерал получился бы из Джереми! Он предусматривал все детали, даже возможность стратегического отступления.
В Уэллсе с Чартерисом произошла удивительная метаморфоза. На людях он был обаятелен, наедине со мной – почти дружелюбен. Однако глаза его не покидал странный блеск, казалось, он втайне чему-то радуется. Нередко я замечала, что Чартерис исподтишка рассматривает меня, и мне это очень не нравилось.
Как-то раз, когда он отсутствовал, я решила порыться в его вещах, так как по циничному обыкновению Чартериса мы занимали одну комнату в жилом доме на Маунт-Эджкомб. Первое, что я обнаружила там, был хлыст, но что я могла с ним поделать? Разве что спрятать его… И вот тут-то я наткнулась на небольшую черную бутылочку. Понюхав ее содержимое, я смогла только понять, что это какая-то кислота. Тогда я вылила немного жидкости на свой носовой платок. Ткань буквально на моих глазах задымилась и стала съеживаться, а я почувствовала, что сейчас упаду в обморок. В бутылке было купоросное масло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51