Про митрополита Иону рассказывают некоторые иезуитские и униатские писатели, будто он пользовался особенною расположенностию короля Казимира, так что Казимир пожелал видеть его даже при своей смерти и будто бы принял от него самое напутствие. Но это не более как недоразумение, намеренное или ненамеренное. Более древний униатский писатель, Дубович, сказал о митрополите Ионе лишь следующее: "В его время умер Казимир, о котором так написано в русской летописи: умер Казимир Ягеллович, король польский... при митрополите Киевском Ионе Глезне". А последующие писатели поняли слова "умер король при митрополите Ионе" так, будто Казимир умер в присутствии митрополита Ионы, и заключили, что, видно, король особенно уважал Иону и сам пригласил его к себе для напутствия и что, следовательно, Иона был униат, между тем как Казимир и не имел времени приглашать к себе Иону пред своею смертию, потому что умер в Гродне почти внезапно, во время быстрого переезда своего из Вильны в Краков. Казимир мог любить и уважать митрополита Иону по его личным достоинствам и по другим причинам, но чтобы приглашал его к себе пред своею кончиною и принял от него напутствие, на это нет никаких доказательств. Казимир вовсе не был фанатиком католицизма и ненавистником православия. Напротив, как мы видели, он явно благоволил к православным своим подданным и к Московскому митрополиту Ионе в продолжение нескольких лет, пока не был прислан в Литву из Рима особый митрополит, Григорий Болгарин. И если потом Казимир покровительствовал Григорию, принимал меры против православных, старался утвердить между ними унию, то все это делал преимущественно, если не единственно, из послушания папе, который за потворство схизматикам мог угрожать ему даже проклятием. Истинными притеснителями русских в Литве были латинское духовенство и прелаты, как и говорили сами русские Сиксту IV в своем известном послании. Казимир уступил неотступным просьбам своего болезненного, фанатичного сына, настроенного ксендзами, и издал закон, запрещавший строить и обновлять православные церкви, но мы не знаем, настаивал ли Казимир на повсеместном исполнении этого закона; другой же закон, старый, враждебный православным, запрещавший допускать их на высшие должности в Литовском государстве, при Казимире действительно не соблюдался или, по крайней мере, не всегда соблюдался. Не отказывал Казимир по временам и в прямом покровительстве православным. Он дал, как мы упоминали, подтвердительную грамоту перемышльскому православному духовенству в ограждение его прав от светских людей; не раз приказывал своим смоленским наместникам не вмешиваться в духовные дела местного православного епископа, не судить его людей и духовных лиц, не возбранять ему призывать и селить на своих землях зарубежных выходцев; дал обещание жителям Смоленска и Витебской области "не рушить христианства их греческого закона, не вступаться в их церковные домы"; пожаловал даже общую грамоту православному митрополиту и всем православным епископам о неприкосновенности их святительских прав и суда, а равно церковного имущества и доходов, хотя гордые прелаты и паны, да и вся своевольная шляхта, начавшая уже во дни Казимира приобретать великую силу в Литовско-Польском государстве, и мало повиновались таким распоряжениям своего короля. В последние годы своей жизни Казимир, сколько известно, пожаловал (1489) киевскому Николаевскому Пустынскому монастырю сельцо Княжич под пашню и присудил (1489) причту Николаевской церкви в Смоленске право на владение селом Фоминым с десятиною, а Смоленскому епископу Иоакиму, присылавшему с просьбою своего маршалка, отказал (1490), так как село, которого домогался владыка, было записано на церковь незаконно. Неудивительно, если православные Литовско-Польского государства, несмотря на все, что приходилось им выносить за свою веру в многолетнее царствование Казимира, не питали к нему неприязни и один из них, занося в летопись известие о смерти короля, выразился так: "Преставися Казимир, король польский, Якгойловичь и вел. князь литовскый и рускый, справедливый, добрый, при митрополите Киевском Ионе Глезне".
Не прекращались при митрополите Ионе благодеяния монастырям и церквам и со стороны православных. По смерти кобринского князя Ивана Семеновича супруга его Феодора дала (1491) на помин души его Спасскому монастырю в Кобрине село Корчичи со всеми доходами и данями. Пинский князь Михаил Константинович завещал (1489 - 1492) выдавать луцкому Красносельскому Спасскому монастырю десятину из своего дворца. В 1492 г. княгиня Анна Швидригайлова дала церкви святого Николая в селе Переходовичах Городецкого повета землю Бобучинскую, а князь Иван Васильевич Ярославич дал той же церкви землю Микитину с нивами, бортами и сеножатью. Слуцкая княгиня Анна жаловала (1489 - 1493) слуцкому Троицкому монастырю села, земли и угодья. Она имела по отношению к этому монастырю право патронатства, или подаванья, потому-то архимандрит монастыря Иосиф, когда избран был на епископию Смоленскую (1494), сдал монастырское имущество не преемнику своему, а непосредственно княгине. В 1491 г. татары во время своего набега на Волынскую землю сожгли во Владимире все церкви и великую церковь Пречистой мурованную. Епископ Владимирский и Берестейский Вассиан "обнови" эту великую церковь "муром, иконами, и ризами, и сосудами, паче же книгами" и освятил ее в 1494 г., на праздник Введения во храм Пречистой с епископами Луцким Ионою и Холмским Симеоном; нужно думать, что или закон Казимиров о невозобновлении православных церквей не действовал, или владыка Владимирский выпросил позволение обновить свою соборную церковь у нового великого князя литовского (с 28 июля 1492 г.), Александра Казимировича. К этому же времени относятся и первые действия самого Александра в пользу православного духовенства: в 1492 г. он подтвердил все права, данные его предками духовенству, князьям, боярам и всей шляхте литовского, русского и жмудского народа, без всякого различия по вере, а в 1494 г. подтвердил грамоту отца своего киево-печерскому архимандриту Филарету на настоятельство в этом монастыре и грамоты отца своего смоленскому наместнику о невмешательстве в духовные дела епископа и, в частности, в его суды и имения. Но надобно заметить, что в том же 1494 г. Александр поселил в Гродне бернардинов, подарив им плац, на котором прежде находился замок великих князей литовских.
Кончину митрополита Ионы Глезны надобно относить к 1494 г., если не к более раннему времени, потому что в начале следующего года мы видим уже "взведеннаго на митрополиче место" и "нареченнаго митрополита" Макария. О предшествовавшей его жизни и служении достоверно известно только одно: что пред избранием на митрополию он был архимандритом Свято-Троицкого монастыря в Вильне. Униатские же писатели, желая видеть в нем униата, утверждают еще, что он-то и был тот самый виленский троицкий архимандрит Макарий, который в 1476 г. подписал вместе с другими русскими грамоту к папе Сиксту IV, как будто в течение двадцати лет не могли перемениться в обители два и три настоятеля, даже одноименных. Это действительно и подтвердил сам Макарий, когда, будучи уже митрополитом, сказал жителям Вильны: "Дети милыи, я тот (Троицкий) монастырь держал от Симеона митрополита" (1481 - 1488); следовательно, не от Мисаила и не от Григория, предместников Симеона, и, значит, в 1476 г. держал Троицкий монастырь в Вильне другой архимандрит Макарий, который и подписался с Мисаилом под названною выше грамотою. В 1495 г. совершилось и рукоположение архимандрита Макария в сан епископа-митрополита. "Собрались тогда, - говорит местный современный летописец, - епископы: Владимирский Вассиан, Полоцкий Лука, Туровский Вассиан, Луцкий Иона - и поставили архимандрита Макария, по прозванию Чёрта, митрополитом Киеву и всей Руси, а к патриарху за благословением послали старца Дионисия и Германа диакона-инока". Вскоре за тем один из названных епископов, Иона Луцкий, скончался от свирепствовавшего морового поветрия, и митрополит Макарий произвел для Луцка во епископы архимандрита Кирилла. Посланные в Царьград старцы Дионисий и иеродиакон Герман возвратились лишь осенью следующего (1496) года, а с ними пришел от патриарха Нифонта посол, келейный его старец Иоасаф, и принесли они благословенные листы под большими оловянными печатями, великому князю и княгине, митрополиту и епископам, князьям и боярам и всем православным христианам. Только посол патриарший заметил епископам: "Вперед не поставляйте митрополита прежде, нежели получите благословение от нас, разве будет великая нужда". Епископы отвечали: "Мы не отвергаемся древних обычаев соборной Цареградской Церкви и благословения отца нашего патриарха, но сотворили это по нужде, как и прежде нас сотворили наши братья епископы при вел. кн. Витовте, поставившие митрополитом Григория Цемивлака; да и в правилах св. апостолов и св. отцов написано: два или три епископа, без всякого сомнения, да поставляют епископа". Посол сказал: "Вы поступили хорошо, по нужде и изменение закона бывает". Недолго после этого суждено было святительствовать митрополиту Макарию. "В 1497 г., - говорит тот же современный летописец, - мая 1-го, на шестой неделе после Великого дня (Пасхи) в понедельник, безбожные перекопские татары убили преосвященного митрополита Киевского и всея Руси архиепископа Макария. Вторглись они в нашу землю скрытно от всех и настигли его в селе Стриголове (Минской губернии) на реке Бчиче, за пять миль от Мозыря, и из бывших с ним одних убили, а других взяли в плен... Но я уповаю на Господа Бога, что такая смерть случилась архиерею Божию для большего ему воздаяния, ибо он ехал в Киев, желая помочь церкви Божией - Софии, разоренной прежде теми же агарянами".
Самым важным событием во дни Макария был брак литовского великого князя Александра с дочерью московского великого князя Ивана III Еленою. При заключении брака имели цель политическую: утверждение дружбы и мира между государями и их государствами. Но православные, жившие в Литве, естественно, могли ожидать от него благодетельных для себя последствий и в религиозном отношении могли надеяться, что отселе они будут иметь для своей веры высокую защитницу и покровительницу в лице самой великой княгини и что ради ее ходатайств великий князь сделается к ним снисходительнее и благосклоннее. Такие надежды, казалось, находили для себя прочную опору в том, что Александр еще пред браком дал своему будущему тестю по его настоятельному требованию письменное обязательство не препятствовать Елене содержать свой греческий закон и не нудить ее к римскому закону, а если бы даже она захотела своею волею приступить к римскому закону, не дозволять ей того. Но вскоре надежды православных должны были поколебаться: при самом венчании Елены с Александром они увидели уже унижение и оскорбление для своей веры и Церкви. Когда Елена въехала в Вильну (15 февраля 1495 г.) и приблизилась к "русской церкви Рождества Пречистыя", здесь встретил ее, как и приличествовало, сам избранный на митрополию, или нареченный митрополит, архимандрит Макарий с православным духовенством и совершил для нее торжественное молебствие. Но когда из православного храма Елену повели в костел святого Станислава для венчания, ей предшествовал с крестом в руках один поп Фома, приехавший с нею из Москвы, а не Макарий с духовенством. При входе в костел ее встретил бискуп с крестом, но крестом ее не благословил. При венчании молитвы для жениха читал бискуп, а для невесты поп Фома; избранный на митрополию Макарий не смел того делать по заказу великого князя, хотя был тут же. Все это не могло не огорчить православных, и в особенности отца Елены Ивана Васильевича, тем более что здесь было и нарушение данного слова со стороны Александра. Послы его, как жаловался впоследствии сам Иван Васильевич, уговорились с нашими боярами, что, когда дочь наша приедет к нему в Вильну, "ино ее венчати митрополиту, а не будет митрополита, ино владыце нашего греческаго закона", но, когда наша дочь к нему приехала, он "в ту пору владыце никоторому не велел у себя в Вильне быта, а нареченному митрополиту Макарию, архимандриту троицкому, нашей дочери венчати не велел". Отпуская из Москвы послов литовских, Иван Васильевич, когда уже решился выдать свою дочь за Александра, между прочим, наказывал им: "Да молвите от нас брату и зятю нашему, чтоб он учинил, нас деля, велел нашей дочери, а своей великой княгине поставить церковь нашего греческого закона на переходах у своего дворца, у ее хором, чтоб ей близко к церкви ходить, а его бы жалованье нашей дочери нам добро слышати". Это же самое повторили от лица великого князя московского и бояре его в Вильне лично Александру по заключении брака. Но Александр отвечал: "Князья наши и паны, вся земля имеют права и записи от предков наших, и от отца нашего, и от нас, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять; так нам тех прав предков наших, и отца нашего, и наших нарушать не годится. А княгине нашей церковь греческого закона в городе есть близко; когда ее милость захочет в церковь, мы ей не возбраняем". Это еще более должно было огорчить великого князя московского и православных в Литве. Из слов своего государя они должны были понять, что им нечего ожидать от него отмены закона о несозидании православных церквей, данного отцом его и подтвержденного им самим. И сколько потом Иван Васильевич ни настаивал и чрез послов своих, и чрез дочь, чтобы Александр устроил ей домовую церковь, Александр остался непреклонным. К большему же огорчению Елены, он еще приставил к ней панов и паней и других служебных людей не греческого закона, а римского, оправдываясь пред тестем, что от того для ее греческого закона ущерба нет. К этому-то, столько прискорбному для великой княгини Елены, времени относится первая ее жертва на православный храм: в 1496 г. она купила в Трокском воеводстве у какого-то Петра Яцынича имение Жагоры и подарила виленскому Пречистенскому собору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69