Может, откажешься, сука? — подсунулся Шурмин к мельнику, перекладывая револьвер из правой ладони в левую.
— Жалею, Андрейка, не удалось сыграть и тебе отходную, — ответил с наглостью обреченного и не ждущий спасения мельник.
— Выведи их пока, Шурмин, кроме этого долговязого.
Азин снова, уже пристальнее, поглядел на Скрябина.
— Партикулярный коммерсант, не красный, не белый? Так? — спросил Азин.
— Так, гражданин товарищ.
— Я тебе не товарищ. Рассказывай, как все происходило?
— Я к самосуду не причастен. Расправу чинил Маркел да братаны Быковы, а мне еще с соседями жить…
— Не путай следов, не заяц.
— Говорю, как на исповеди, батюшка мой.
— При аресте комбедчиков били?
— Маркел-то Спиридоныч тяжел на руку, и братаны Быковы — люди лукавые, — уклончиво ответил Скрябин. — Поучили, конешно, было дело.
— Что значит поучили?
— Раздели догола, дегтем вымазали, в пуху вываляли, хомуты на шею вздели и по селу водили. Вожжами, конешно, учили, в дерьмо носами тыкали…
— Ты тоже участвовал во всех этих гнусностях, — убежденно сказал Азин.
— Ни боже мой! Я — безгрешен. Мое дело — хлебная торговля. — Скрябин опустил глаза на опойковые с ремешками сапоги, одернул шелковую желтую рубаху.
— Что ты крутишься, как береста на огне? — не вытерпел Стен и выложил на стол новенький, лоснящийся от масла наган. — У тебя при обыске нашли. Для чего оружие?
— Сейчас времена такие паскудные. Коммерсанту без нагана нельзя.
Азин повернул барабан со змеиными головками пуль, Стен подал какую-то записку. Азин прочитал:
«Афанасий Гаврилович? Ради бога, сообщите, что творится в селе? Потолкуйте с хорошими мужиками, готовы ли они, помогут ли нам? Наши передают поклоны. Евгения Петровна…»
Черная борода Скрябина затряслась на желтой рубахе, страх отразился в узком лице.
— Кто такая Евгения Петровна? О чем ты должен толковать с мужиками? На какую помощь надеется эта самая Евгения Петровна? — строго спрашивал Азин.
— Не повинен я. Кого угодно спросите, Шурмин и тот скажет безгрешен.
— Стен, позови Шурмина. Да покарауль бандитов, — сказал Азин и подумал: «Или я заставлю его говорить, или я дурак».
Азин с удовольствием оглядел беловолосого Шурмина. Он напомнил младшего, любимого братишку, и Азин невольно улыбнулся.
— Какие против Скрябина улики, Шурмин?
— Оно конешно, подозрениев всяких полное лукошко накидать можно, солидным баском сказал Шурмин, — а вот улик не имеем. Афанасий-то Скрябин вреда комбедчикам не чинил, против Советской власти не буйствовал. Ну и тут опять-таки закавыка — он же правая рука помещицы нашей, Евгении Петровны Долгушиной, но и хлеба своего мужикам он ужас сколь роздал. Вот тут и разберись, — неопределенно говорил Шурмин и заключил: — А все же Афанасий Гаврилыч — контра зеленая. Ты для чего хлебные скирды в поле пожег?
— Правда, скирды жег или врет парень?
— На собственный хлеб руки не поднимал. Обмишурился Андрюшка, скирды пожег Сергей Петрович, сын Долгушиной. А я — ни боже ты мой!
— Ступай на улицу, Шурмин, — заглянул Азин в безмятежные глаза паренька, синевшие под выгоревшими бровями.
Шурмин выскользнул за дверь, Азин прикрыл ладонью наган и записку. Наступило неприятное молчание. «Передо мной человек. Кто он? С одной стороны, от него за версту контрой воняет, с другой — свой хлеб мужикам раздает. И я должен решить его судьбу. Именем Революции вогнать ему пулю в лоб. Или выпустить на свободу, и тоже именем Революции? Я могу поверить или усомниться в Андрее Шурмине. У Скрябина найден наган и эта странная записка помещицы Долгушиной. Я заставлю говорить хлеботорговца!» В азинских глазах уже не было глубины, светящейся мыслью, они выражали одну ненависть.
— «Вы жертвою пали» играл, когда комбедчикам петлю накидывали? Издевался, подлец! По всем большевикам отходную не сыграешь. Молись богу, мерзавец! — выкрикивал Азин, тиская в пальцах новенький, отобранный у Скрябина наган.
— А чё мне молиться? Стреляй, коли твой верх. Был бы мой, я бы не лаялся. Ты бы у меня уже висел вниз головой, — скаля прокуренные зубы, ответил мельник.
Азин разрядил маузер в Маркела. Подгибая колени, мельник рухнул на пол. Азин шагнул к Скрябину:
— Минута тебе на правду! Соврешь — догонишь мельника на том свете…
— Я скажу, я все скажу, — всхлипнул Скрябин. — Заарканила она меня, охомутала, но я для вашей власти сквернова-худова не делал. А вот она, сучка, она — и гидра, и контра…
— Кто это «она»? — прицыкнул Азин.
— Евгения Петровна. Как паучиха свою паутину сплела. С помещиком Николаем Николаевичем Граве союз «Черного орла» придумала, она и здешний бунт заварила в отместку за отобранное поместье. Она с генералом Рычковым в Казани дружбу водит.
— Кто с ней в заговоре кроме тебя и помещика Граве?
— Братья Быковы, доктор Дмитрий Федорович, у которого она в Арске живет. Ну Воробьев — начальник станции Арск. Всех назвал, как на исповеди, — заплакал Скрябин.
— Если оклеветал неповинных людей, застрелю, собаку. Стен, стереги его! За этого типа мне головой отвечаешь…
Офицерский, со следами споротых погон, мундир аккуратно обтягивал плечи Азина. Начищенные сапоги сливались в один черный цвет с галифе, гладко зачесанные волосы прятались под каракулевой папахой.
— Хорош? — повернулся Азин вокруг себя.
— Очень плох! — рассмеялся Стен. — Кто поверит: офицер прибыл из Казани, а чистенький как гимназистка. Надень-ка растоптанные сапоги, папаху — долой. Поверх мундира накинь студенческую шинельку. Правдоподобнее…
Ночной сад дышал влажной зеленью, запахами малины, крыжовника, созревающих яблок, шишки чертополоха кололи руки, хватали за галифе. Азин и Стен остановились в вишневых зарослях.
— Предупреждаю, Стен, во флигель врывайся, если начнется стрельба.
Азин зашагал к флигелю, поднялся на террасу, прислушался к смутному говору за окном. Из неразборчивого говора вырвался женский голос, произносящий французскую фразу. Азин мягко постучал в дверь, голоса смолкли. Послышались грузные шаги, забренчала цепочка.
— Кто там? — опасливо спросили за дверью.
— К доктору Дмитрию Федоровичу из Казани…
Дверь открыл сам доктор. Недоуменно вскинул длинную бритую голову, колыхнул могучим животом.
— Дорогой Дмитрий Федорович! Я привез вам привет от генерала Рычкова. Прапорщик Соболев, адъютант полковника Каппеля, свидетельствую свое почтение.
— Проходите, прошу, — доктор пропустил Азина в темный коридор, провел в небольшую, загроможденную мебелью комнату. — Гость из Казани, Евгения Петровна.
— Очень рад, мадам, — сказал по-французски Азин, склоняя голову перед Долгушиной и прищелкивая каблуками.
Евгения Петровна приподняла брови, недоверчиво рассматривая Азина.
— У меня приятные новости, — перешел он с французского языка на русский. — Наши войска победоносно продвигаются вперед. В Казани от красного бешенства осталось одно воспоминание…
Доктор сочно хлопнул пробкой, поставил на стол бутылку домашней вишневой настойки.
— Мы сначала выпьем за ваш приезд, потом уже рассказывайте. Ваше имя-отчество, господин прапорщик?
— Сергей Сергеевич, — не задумываясь ответил Азин.
— За ваш приезд! — доктор прозвенел рюмкой. — Ох, это красное бешенство, как всякое — оно нелепо и неразумно. — Дмитрий Федорович бисерно засмеялся. — Я мужчина громоздкий, а все толстяки для краснокожих — первостатейные буржуи. Недавно какой-то залетный комиссар меня на станции прихватил. «Я тебя, контра, в Казань для выяснения личности повезу». — «Во мне семь пудов диабета, в вагон не поднимусь». «Ага! Ты не просто буржуй, а иностранный. Что такое диабет?» — «Сахарная болезнь». — «Врешь, ты сахарином, размерзавец, торгуешь». Спасибо начальнику станции, выручил из беды господин Воробьев.
— Вы уже про это рассказывали, Дмитрий Федорович, — нахмурилась Долгушина.
Азин деликатно улыбнулся, чувствуя на себе испытующий взгляд Долгушиной. «Надо быть начеку».
— Как здоровье его превосходительства? — спросила Евгения Петровна.
Азин понятия не имел, о ком спрашивает Долгушина, но догадка проскользнула в уме: конечно же о генерале Рычкове! А что, если Долгушина спросит о его внешности: худой, толстый, рыжий, белый? Азин ответил почтительно:
— Я еще не имел чести быть представленным его превосходительству. Лишь полковник Каппель — мой непосредственный шеф — виделся с генералом. Азин приподнял рюмку: — Ваше здоровье, мадам! Кстати, мадам, казанские народные комиссары — бывшие каторжники, — старался Азин увести Долгушину от опасного разговора о генерале Рычкове. — Даже самые высшие их начальники говорят между собой на непотребном языке. Мне рассказывали, как красный главком Вацетис со своими командирами беседует, — со смеху умрешь. «Что же ты, мать твою, Симбирск не удержал?» — «А разве ты, мать-перемать, не знаешь, что вся моя сволочь разбежалась?» Извините, Евгения Петровна, но стиль красных — стиль скотов…
— Сейчас неподходящее время для анекдотов, — остановила помещица Азина. — С какими же вы поручениями явились?
— Полковник Каппель интересуется всем: антибольшевистскими настроениями, крестьянскими мятежами, запасами провианта, — начал перечислять Азин. — И конечно, нам нужно знать о силах так называемого Особого батальона, который занял Арск. Наше командование, впрочем, не придает серьезного значения этому Азину, — скривил он в усмешке губы. Азин — сопляк со способностями заурядного бандита.
— Этот мальчишка за два дня увеличил свою банду в десять раз, — зло возразила Долгушина. — Вам известно про это?
— Если Азин мне попадется, я его сперва высеку, — объявил Дмитрий Федорович.
— А потом что? — спросил Азин.
— Потом подорву бомбой.
— Перестаньте болтать чепуху, доктор, — поскучнела Евгения Петровна. — Странно, что Вениамин Вениаминович ничего не передал нам через полковника Каппеля. Посылать специального человека и не сговориться между собою? Не похоже это на генерала…
Азин понял: приближается развязка. Он приподнялся, отодвигая стул.
В окно дважды постучали: все насторожились. Стук повторился.
— Это Воробьев. Слава богу, я уже начал беспокоиться, — доктор вышел из комнаты.
— Сейчас мы узнаем кое-что новое об Особом батальоне, — сказала Долгушина.
Азин закрыл окно спиною. В комнату одновременно вошли Воробьев и доктор.
— Разрешите, Сергей Сергеевич, представить вам…
— Руки вверх! — скомандовал Азин, вскидывая над головой гранату. — Эй вы, седой террорист, не шевелиться!..
— Это, Азин, возмутительно! Это безобразно, Азин! — ругался Северихин.
— Что ты на меня остервенился? — беспечно спросил Азин.
— Случайно узнаю от Стена о твоих ночных похождениях. Что же это такое, а? Командующий целой группой войск ведет себя, как мальчишка! Экая доблесть, переодеться, словно в маскараде, чтобы арестовать тройку монархистов.
— Хотел убедиться, что это действительно преступники, — слабо защищался Азин.
— Тебе хотелось покрасоваться, смотрите, мол, на молодца. Молодец на овец! Нельзя больше мальчишествовать, Азин, — уже смягчаясь, выговаривал Северихин. — У тебя теперь заботы посерьезнее.
— Молодец, говоришь, на овец, говоришь, — громко рассмеялся Азин. Мы пока липовые разведчики: нас белые заведут, проведут и выведут.
В салон-вагон вошел Стен:
— К тебе, командир, этот паренек из Зеленого Роя, Шурмин. Спрашиваю зачем, отвечает — по личному делу.
— Какая опять беда, Шурмин? — спросил Азин у вошедшего улыбающегося паренька.
— Принимай к себе добровольцем. У меня теперь с кулаками со здешними рогатые отношения.
— Мамка с тятькой мне голову оторвут, — усмехнулся Азин, глядя на светившиеся синью глаза, на босые в цыпках ноги Шурмина.
— Сирота я, — вздохнул Шурмин, гася сияющее выражение. — Я ведь с виду неказист, но мне уже восемнадцатый. Разведчиком могу быть, да и в писаря пригожусь. Ей-богу, Азин…
— Возьмем его, Северихин, в разведчики. Лихой разведчик должен быть, а? — Азин протянул руку опять расцветшему пареньку.
Шум подошедшего поезда заглушил азинские слова. На соседнем пути остановился не совсем обычный состав: его платформы и вагоны были обшиты двойным рядом досок, обложены мешками с песком, из узких бойниц выглядывали пулеметные дула.
— Это еще откуда? — спрашивал Азин, выбегая на перрон и сталкиваясь с Федотом Пироговым.
— Вот бронепоезд привел. Подарок вятскополянских железнодорожников, четверо суток без передыху трудились, а сделали. С виду неказист, а сработан прочно.
— В четыре дня такую махину! Не зря говорят, вяцкой — народ хвацкой, — Азин чмокнул Пирогова в рыжую бороду.
— А не запляшет бронепоезд на рельсах от собственных выстрелов? деловито осведомился Северихин.
— Испытывали. Подрагивает, — согласился Пирогов.
— Прыжок влево, прыжок вправо и кубарем под откос?
— Ты это брось, Северихин! В хороводе все девки красивы. Четыре вагона, пять платформ, три пулемета, — подсчитал Азин. — Откуда пулеметы, Федот?
— У местных кулаков взяли. По овинам, собаки, распрятали.
— Азин, Ахин! — раздался испуганный голос Стена.
— Что такое? Чего орешь?
— Скрябин сбежал…
— Как сбежал?
— Крышу в станционном складе разобрал и смылся. Часовые даже не слышали.
— Часовые виноваты? — вскинулся Азин. — Не поймаешь — пеняй на себя…
Под ногами Афанасия Скрябина лежала Вятка — сизая в зеленой раме лугов. По песчаным косам бродили долговязые кулики, дышали теплом перестоявшие травы, водяные лилии пьянели от собственного запаха. Над сонными озерцами висели поспевшие гроздья черемухи, ежевика осыпалась в воду. Несокрушимое, словно литое из голубого металла, небо казалось близким, но и неприкасаемым. Скрябин рыскал по берегам реки, обходя деревни, укрываясь в рощах. Опасался мужиков: как бы не выдали красным. Страшился пойти и к Граве: тот запретил без нужды приходить к нему членам союза «Черного орла и землепашца».
После долгих колебаний Скрябин все же пришел в Гоньбу. Сельцо уютно раскидалось по речному крутояру; мужичьи дворы утопали в яблоневых садах, зарослях черемухи, калины, шпанской ягоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92