Не выдержало сердечко привыкшего к роскоши кабинетов генерала, более чем скромного и спартанского убранства общей камеры. Случился с человечком инфаркт, и нет его более, и нет с ним никаких проблем. Да и государству забот меньше. Одним нахлебником и дармоедом стало меньше, только и всего.
Подобные мысли и видения, не раз посещали генерала Саитгалеева в минуты, когда они, голые и расслабленные, лежали в обнимку на одном из диванов, в выбранном ими для свидания кабинете, добрая дюжина которых была в его распоряжении. В этом был, как и свой плюс, так и минус. Они постоянно встречаются с Максимкой в разных местах, не бывают в одном кабинете два раза подряд, в чем им помогает генеральская связка ключей от большинства кабинетов управления. А также информация о перемещениях в управлении, которой по долгу службы, владеет милашка Максимка Шалмин. Они прекрасно осведомлены о том, чьи кабинеты, и в какой конкретно день, свободны от своих обладателей, отбывших по долгу службы, в очередную командировку. Запасные ключи от кабинетов в генеральской связке, делают проникновение внутрь, к заветному дивану, пустячным делом.
И все равно, когда, казалось бы, они все предусмотрели и рассчитали, всегда оставался шанс неопределенности, какой-нибудь неувязки, которая может нарушить все. И тогда кошмар, нередко являющийся Саитгалееву во снах, превратится в жуткую реальность. Хотя, вероятность этого минимальная, но все же владелец кабинета может по какой-нибудь причине или не отбыть в командировку, и, вернувшись назад в неурочное время, застать сладкую парочку в готовом виде. И тогда он непременно поднимет шум, который ознаменует начало конца генерала Саитгалеева. Или какой-нибудь ротозей перепутает ключи, которые могут подойти к кабинету, и тогда случится тоже самое, и с тем же исходом.
Можно было, конечно, проводить любовные свидания и в единственном, на 100% гарантированном от чьего-либо внезапного вторжения кабинете, - его собственном. Но увы, слишком часто они им пользоваться не могли, итак уже, как смутно чувствовал генерал Саитгалеев, его секретарша, эта старая грымза в погонах, начинает о чем-то догадываться, видя его предрасположенность к молоденькому лейтенанту, с которым он частенько запирается в кабинете, с наказом не беспокоить его ни по каким делам. На важное и секретное совещание, подобное общение никоим образом не походит, не та птица лейтенант, слишком молод для подобных дел. Он и не родственник, даже дальний генералу, об его происхождении и корнях, дотошная стерва секретарша, очень быстро навела справки. Едва смазливый молодой красавец впервые перешагнул порог генеральского кабинета, в котором заперся с хозяином, на долгих 15 минут.
Что там происходило между ними, можно было только догадываться, и она догадывалась, но только не подавала вида, ожидая момента, когда можно будет припереть начальника к стенке своими разоблачениями, и добиться от него за молчание, многого. И в числе этого многого, будет требование делать с ней каждый день тоже самое, и в тоже место, что он проделывает с молодым и смазливым лейтенантом. Его, она тоже возьмет в оборот, и под страхом разоблачения заставит молодого, стройного красавца, исполнять ее самые изысканные прихоти и фантазии, которых в голове накопилось изрядно, за почти 50 лет жизни в статусе старой девы и синего чулка.
Старая грымза, цербером застывшая за письменным столом у кабинета генерала Саитгалеева, определенно что-то знала, о чем-то догадывалась и только выжидала время, чтобы нанести удар, от которого он мог и не оправиться. Кто знает, что на уме у крокодила в юбке и при погонах.
И кроме этой старой поганки, мерзко ухмыляющейся при его появлении, стали шушукаться за спиной и прочие подчиненные-сослуживцы. А от передаваемых за спиной тихим голосом сплетен, до состряпанного и отправленного куда следует донесения, всего один шаг. А затем последует обязательное в подобных случаях служебное расследование, с упоением начнут ворошить грязное белье, стремясь докопаться до истины. И даже если им и не удастся ничего доказать, по конкретно этому эпизоду, то они могут запросто в своем рвении накопать нечто иное, что пусть и квалифицируется не такой позорной статьей, но также имеет свое обозначение в Уголовном кодексе, и отведенный срок наказания, которого ему не вынести. Когда все это начнется, лишь вопрос времени. Быть может завтра, через месяц, или год.
Он не так прост, чтобы позволить взять себя голыми руками. Он нанесет упреждающий удар, после которого его недоброжелателям придется кусать локти и сожалеть об упущенной возможности, упрятать куда подальше, осточертевшего генерала. Он уже продумал план дальнейших действий, в те самые минуты, когда они были с любимым Максимкой наиболее доступны и уязвимы, возлежа обнаженными после бурного секса, в одном из арендованных в отсутствии хозяина для любовных встреч, кабинете.
План оформился в его голове и окреп, и вскоре плавно переместился на официальную, заверенную гербовой печатью, бумагу. Ныне, капитан Шалмин Максим Олегович, назначался комендантом Н-ской исправительной колонии, со всеми положенными по статусу полномочиями. Взамен вышедшего на пенсию по состоянию здоровья, начальника данного заведения, подполковника Каштанова.
Любимый Максимка был отправлен в отдаленную тюрьму, начальником сего исправительного учреждения, и теперь если и состоится когда-нибудь их встреча, то только случайно, и вряд ли в обозримом будущем. Саитгалеев млел от счастья, наблюдая за тем, как искривилась и без того кислая, недовольная вечно рожа старой секретарши, досиживающей последний год перед тем, как он, с превеликим удовольствием, вышибет ее на заслуженную пенсию, посадит на ее место молоденькую и симпатичную секретаршу. С ногами от ушей и большой упругой грудью, или даже не ее, ну их к черту всех этих баб. Посадит он на это место лучше какого-нибудь молодого лейтенанта, из нового пополнения, посмазливее да потолковее, что сможет заменить отправленного в ссылку Максимку.
И такая кандидатура уже есть. Он заприметил его еще месяц назад. Звали этого милашку в погонах, - старший лейтенант Герасимов, недавно переведенный к ним из другого округа, для дальнейшего прохождения воинской службы. Глядя на его голубые с поволокой глаза, подернутые влажной пеленой, с неизгладимой печатью грусти на лице, генерал догадывался, что стало причиной перевода к ним симпатичного юноши, такого женственного и изящного. Вне всякого сомнения, и у него, как и у генерала Саитгалеева сложилась в тех краях, откуда он прибыл, несчастная любовь, результатом которой и стал перевод сюда. Ну, ничего, это даже к лучшему, он быстро утешит миловидного страдальца, тем более, что чувствует в своем органе могучую силу, способную утешить не только страдающего старшего лейтенанта Герасимова, но и всех прочих лейтенантов, нуждающихся в ласке и участии.
И это он прекрасно доказал и продолжал доказывать на протяжении еще нескольких лет, пока однажды, не понаделав ошибок, потеряв голову от очередной незаконной любви, пустил себе пулю в лоб. Прямо в служебном кабинете, из табельного оружия, за несколько минут до того, как за ним пришли люди в форме сотрудников собственной безопасности, призванные бороться за внутреннюю чистоту ведомства.
1.19. Новый тюремный начальник
Оказавшись вдалеке от любимого генерала, всегда и все в жизни решавшего за него Максимка, а ныне капитан Шалмин Максим Олегович, вначале ошалел от свалившегося на него потрясения, и первое время был сам не свой, никак не мог прийти в чувство. Подчиненные, глядя на не реагирующего ни на что должным образом начальника, предположили даже, что им подослали дебила в погонах, чьего-то недоразвитого сыночка, которого срочно нужно пристроить на тепленькое местечко.
Но вскоре Максимка оклемался от шока, огляделся, понял, в какую глушь загнал его благодетель, и от осознания этого озверел, принялся закручивать гайки, везде и во всем. И плакали кровавыми слезами не только бесправные зэки, которым ничего другого и не оставалось, другой участи они и не ждали, но и конвоиры, мастера, и прочие, в погонах, или просто вольнонаемные люди, что работали в приданном ему исправительном учреждении. С теплотой вспоминал тюремный персонал бывшего начальника, подполковника Каштанова, что не смотря на старческий маразм, в который нередко впадал, был в десяток раз лучше, свалившегося на их голову, молодого дурня и выскочки с капитанскими погонами.
Все в этом заведении, вплоть до мелочей должно быть именно так, как приказал он, и никак иначе. Малейшее отступление от заведенных правил, каралось самым суровым и беспощадным образом. Нарушителям заведенных им порядков со стороны заключенных, уготован карцер с бессрочным содержанием. А для людей, что служат здесь, которых он не может засунуть в карцер, есть гарнизонная гауптвахта, а для вольнонаемных существует, тщательно разработанная им, система штрафов. Все здесь подчиняется ему и живет только так, как решит он, и никак иначе. Малейшее отступление от правил наказывается.
Одним из его пунктиков была тишина, полная, вязкая и обволакивающая. Чтоб даже стука ложек о чашки не слышалось в столовой при его приближении, иначе можно загреметь в карцер. Чтобы в камерах царила тишина, чтобы ни звука не донеслось до него, когда он проходит мимо плотно закрытых дверей вдоль тюремного коридора. Пускай там дерутся, насилуют, убивают друг друга, но пусть делают это тихо, иначе в карцер.
И уж никак нельзя назвать соблюдением тишины, - пение. Это не просто проступок, это преступление, за которое он снова и снова будет наказывать этого деревенского тупицу, здоровенного убийцу, с простоватым крестьянским лицом. Он определенно не так прост, как кажется, и пением сознательно действует ему на нервы, стремясь вывести из себя. И признаться честно, это ему отлично удавалось.
И плевать, что поет он в лесу, на работах, ловко орудуя топором, а не в камере. Все равно он виноват. Раз поет, значит, живется ему хорошо, значит он, капитан Шалмин, что-то упустил, недоглядел, или же просто деревенщина бросает ему вызов. Ну, ничего, он его обломает, укротит. Неотесанная, необразованная и серая деревенщина бросает вызов ему, офицеру с блестящим образованием и великолепным будущим, если ему, конечно же, удастся найти и вскружить голову очередному папику-генералу.
И капитан Шалмин со всей страстью отдался борьбе с личным врагом, со всем пылом, как раньше отдавался генералу Саитгалееву, сославшему его сюда, в почетную ссылку, опасаясь разоблачения их преступной связи.
И началась с тех пор для Халявина, другая жизнь. Карцер следовал за карцером. Одно наказание сменяло другое, пытаясь сломать, раздавить его, заставить ползать перед начальством на брюхе, преданно заглядывая в глаза и помахивая хвостом. Но они не знали сельского мужика Халявина. Свалившиеся на него неприятности, только закалили характер. И без того ранее не особо любивший власть, видя весь беспредел творимый по отношению к нему и попустительство, если не прямое участие в этом беспределе со стороны тюремной администрации, вконец на нее озлобился.
Всего, чего добился начальник тюрьмы и его подручные, что Халявин замкнулся в себе, стал немногословным и молчаливым. Он не принимал участия в длинных и шумных спорах, каждый вечер разгоравшихся в камере, и всякий раз становящихся достоянием начальственных ушей, дословно передаваемых им с описанием ролей и интонаций, со стороны камерных стукачей. Работали они на лагерную администрацию не за страх, а за совесть, надеясь преданной службой заслужить право на условно-досрочное освобождение, а также прочих поблажек, облегчающих не легкую лагерную жизнь.
Лешкин отец больше не напевал вполголоса в камере, не намурлыкивал себе под нос слов очередной, сочиняемой песни. Он больше молчал, погруженный в собственные мысли. Капитану Шалмину впору было праздновать победу, наблюдая за угрюмым и сосредоточенным лицом взятого им под особую опеку, зэка. Он определенно сломался, смирился со своей участью, и петь навсегда зарекся, проникшись духом того места, в котором оказался.
Но лишком недолгим было время торжества капитана Шалмина, он длилось ровно столько времени, сколько проводил после карцера в камере опальный заключенный, прежде чем получить разрешение на выход с остальными заключенными, на работы. В лесу, средь природы и звонкого пения птиц, с тяжелым топором в руках и привычной крестьянской работой, он не мог удержаться, напрочь забывая о том, кто он и где. И была только песнь, гордой и неудержимой птицей рвущаяся из груди, от самого сердца, навстречу облакам и солнцу. И снова он от души махал топором и от души же ублажал слух заключенных, до самого заката, до завершения очередного трудового дня.
А затем измученные и изнуренные непосильным физическим трудом зэки, возвращались в ставшие родными за годы, проведенные здесь, тюремные камеры, чтобы без сил повалиться на деревянные нары. Свалиться без чувств и забыться в коротком, без сновидений, черном и непроглядном сне, отдыхая каждой клеточкой измученного тела, после тяжкого дня на лесоповале. Так и лежат они молчаливыми, серыми и неподвижными куклами до тех пор, пока зычный голос надзирателя не нарушит покой, сзывая арестантскую братию, покамерно на ужин.
А после ужина, за Халявиным приходили конвоиры, чтобы препроводить его в иное место, ставшее ему уже более родным, чем стены камеры. Место, где он провел в совокупности гораздо больше времени, чем в компании с остальными сидельцами, места, которого они как огня боялись и старались по возможности избегать. Тюремный карцер, клетка 2 на 2 метра, бетонный куб, лишенный даже намека на оконце. Яма из бетона, из всей обстановки в которой была только прикрученная к стене шконка, опускающаяся лишь ночью и всего на несколько часов. Да еще в углу параша, с расположенным над ней умывальником. И тишина. Полная, всепоглощающая, когда кажется, что нет ничего на свете кроме этих бетонных стен со всех сторон, и давящего на голову своей массой, многотонного потолка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171