Более того, от щедрот своих, выделял из леса досок на гроб, да рубль на водку. Облагодетельствовав семью убитого, помещик спал спокойно. Совесть его была чиста, свой человеческий долг, он заплатил сполна, полновесным рублем.
Особенно любил барин, когда первой ему в руки попадалась деревенская молодуха. Такую возвращали родственникам для погребения не сразу. Сперва, пару-тройку дней с ней тешился барин, а когда она наскучивала, выбрасывал ее как ненужную вещь, вон из своего дома. Выброшенную на улицу молодуху, которой вволю натешился барин, прибирали к рукам его многочисленные приспешники, используя ее самым безжалостным и бесстыдным образом.
Несколько месяцев пролетали для нее, как один непрерывный кошмар, в бесконечной череде переходов из рук в руки. Спустя несколько месяцев такой собачьей жизни, из пышущей здоровьем и румяной молодухи, приятной лицом и фигурой, она превращалась в сморщенную, тощую, изнуренную старуху, с навсегда застывшим ужасом в глазах.
Когда она теряла последние остатки былой красоты и от нее с презрением отворачивались даже самые низкие помещичьи челядинцы, ее выставляли за ворота усадьбы. Вышвыривали вон, как запаршивевшего, шелудивого пса. Напоследок барин с издевкой говорил замученной и изможденной женщине о том, что она рассчиталась за долг сполна, и ничего ему более не должна. Он барин добрый, и не злобив, не злопамятен, а поэтому прощает ее и отпускает с миром, и даже жертвует ей, от щедрот своих рубль денег, пускай деревенщина помнит его доброту.
Под язвительный смех челяди, опозоренная и опустошенная женщина, превратившаяся из симпатичной, разбитной молодухи в старую развалину, уходила прочь. С невидящими глазами, зажав в иссохшей руке, барскую подачку, серебряный рубль.
Спустя несколько дней ее находили в лесу браконьерствующие охотники, продолжающие испытывать судьбу. Или же ее находила охотящаяся на крестьян помещичья ватага. Рубль валялся у ног, покачивающегося на ветке тела, загубленной барским гостеприимством, бабы. Рубль возвращался к барину и как говаривали злые языки, спустя некоторое время перекочевывал в руки очередной несчастной жертвы, изуверской барской любви. Тело повешенной предавалось земле, там, где и было найдено. Никто не обременял себя заботами по доставке тела на кладбище для последующего его захоронения по христианскому обычаю.
Разговоров по случаю очередной страшной находки, в деревне хватало недели на две, от силы на месяц, затем разговоры постепенно сходили на нет, а вскоре про этот случай забывали напрочь. Новые события, на которые столь богат мир, в котором правил самодур-помещик, вычеркивали из жизни, события минувших дней. И только разговор о серебряном рубле, страшном кусочке металла, время от времени всплывал среди сельчан. Они гадали, кто из здешних молодух окажется его очередной, несчастной обладательницей.
1.9. Шишигинские помещики
Барская усадьба горела не единожды, и не единожды подвергалась обстрелу. Не один из здешних помещиков не заживался на этом свете слишком долго, торопясь поскорее увидеться с предками-изуверами, опередившими его по дороге к Богу. Не смотря на быструю смену властителей здешних мест, род их не прерывался, настолько были они плодовиты. Шишигинские помещики славились не только изуверством и самодурством, но и своими сексуальными подвигами. Как говаривали злые языки, а они, как правило, были самыми информированными, каждый из местных бар, имел не одну, положенную по божьим и человеческим законам супружницу, а, по меньшей мере, две, а то и три, отсюда и такая плодовитость. Правда все это могло быть просто досужими разговорами и сплетнями, за которыми и нет ничего, но при взгляде на многочисленное потомство, живущее в усадьбе, начинало казаться, что в этих россказнях определенно что-то есть. Одно из двух, либо официальная супруга местного дворянчика плодовита невероятно и каждые 9 месяцев, словно на конвейере поставляет супругу очередного наследника, или наследницу, либо в досужих сплетнях и разговорах есть рациональное зерно.
Но сколько бы жен не приходилось на долю здешнего помещика, одно можно было сказать с уверенностью, все его отпрыски были родными детками. Они походили на папашу не только внешне, но и внутренне, такие же изуверы и самодуры. С раннего детства, при молчаливом отцовском согласии и одобрении, отрывали крылья и головы мухам, разоряли птичьи гнезда, а самих птиц ловили в силки для последующего умерщвления. Истязали и убивали котов и кошек, коих невероятно много, порой изрядно одичавших, водилось на территории барского имения.
Папаша лишь одобрительно покрякивал, наблюдая их детские забавы, как они лупцуют и таскают за волосы за малейшую провинность, детей прислуги, участников их не по детски жестоких и кровавых, игр. В сердце барина закрадывалась гордость за грядущую смену. Они не посрамят родового имени, когда настанет их черед управлять имением, наводя в нем порядок безжалостной рукой. Они не подводили, не срамили папашу-изувера, впитав с молоком матери всю ту жестокость, коей был пропитан сам воздух в имении, руководствуясь исключительно злобой в повседневной жизни.
Каждый новый правитель Шишигино, был не лучше предыдущего. Конец барскому беспределу и дурости положила первая народная революция, длившаяся два года и ознаменовавшаяся полным крахом большевистского восстания, усеявшего страну трупами. Спустя десятилетие случилась вторая, более удачная революция.
Победа ей досталась в силу различных обстоятельств, наиглавнейшим из которых была затянувшаяся, далеко не победоносная война, катастрофически ослабившая некогда великую державу. В армии началось разложение, а в обществе брожение, чем удачно воспользовались большевистские лидеры, для осуществлении корыстных планов.
Первая революция, окончившаяся поражением большевиков и примкнувшего к ним рабочего люда, огнем и мечом прошлась и по здешним, удаленным от цивилизации, дремучим местам. И этот огонь был очистительным в прямом смысле слова.
В одну из ночей, местные мужики при помощи пришедшей из города вооруженной рабочей дружины, в кожанках и с красными повязками на рукавах, предприняли самую удачную за последнюю сотню лет попытку покончить с осиным барским гнездом, вместилищем порока, разврата и бесчеловечной жестокости. Барская усадьба была окружена и вскоре ярко горела, несмотря на отчаянное сопротивление барчуков и челяди, укрывшихся за прочными дубовыми стенами усадьбы, огрызавшихся оттуда ружейным огнем. Немало горожан-рабочих, нашли последний приют под стенами усадьбы. Не мало и местных мужиков сложило здесь свои головы. Но главное было сделано. Барская усадьба, вместилище жестокости и порока, была сожжена дотла, вместе со всеми ее многочисленными обитателями. Никому не удалось спастись. Все, от мала до велика, барчуки, и кормившаяся при них челядь, остались внутри сгоревшей усадьбы, либо у ее стен. Никому не удалось покинуть пределов усадьбы, чтобы поведать миру историю о том, как жесток русский бунт, как суров и беспощаден доведенный до крайности мужик.
Барчуки и барыни, дети, и родственники, вместе с челядью приняли смерть в огне, до последнего момента не веря в неизбежное. Они верили в то, что придут им на помощь полиция и войска, и накажут по всей строгости бунтовщиков, дерзнувших поднять руку на богом данных хозяев. А уж они потом добавят и от себя, замучив, перевешав и посадив на кол половину жителей Шишигино, с которыми они были так непростительно добры. Не знали они, да и не могли знать того, что нет уже ни полиции, ни войск, что власть в стране изменилась, и правят теперь миром эти самые, прокопченные заводской сажей до черноты люди, в потертых кожанках, с красными тряпицами на рукавах и оружием в руках.
Слишком долго надеялись барчуки на помощь извне. А когда огонь стал невыносим, они, наконец, осознали, что бесполезно ждать помощи извне. Нужно было спасать свои жизни, уносить ноги из пылающего пекла. Они попытались прорваться, не предполагая, насколько тесным окажется кольцо, в которое они оказались зажатыми доведенными до отчаянья, взявшимися за оружие людьми. Они выбегали из огненного ада и тут же попадали в ад свинцовый, и не было из него спасения. Невидимый враг, взявший их на прицел, не знал пощады и бил без промаха.
Напрасно падали на колени некогда гордые и холеные барышни, еще вчера обращавшиеся с людьми, как с последними тварями, заслуживающими только плетей. Холодные красавицы с ледяным сердцем, неприступные недотроги, стоя на коленях, умоляли столь презираемых ими людей о милости, готовые заплатить за нее любую, даже не сопоставимую с дворянским достоинством, цену. Их стройные, точеные тела заманчиво просвечивали сквозь полупрозрачные покровы ночных сорочек и комбинаций, словно призванные смутить нападавших, которые были мужчинами, соблазнить, спасти жизни их обладательницам. Но и в этом они жестоко просчитались. Не смотря на то, что тела были так соблазнительны и желанны, никто на них не позарился, слишком велика была ярость и злоба народная, слишком долго вынашивался в сердцах план жестокой мести бессердечным обитателям усадьбы.
Не помогли даже поднятые на руках высоко над головами, с мольбой пощадить хотя бы их, младенцы. Слишком хорошо знали люди помещичье племя, слишком долго терпели его выходки. Сегодняшней ночью они твердо решили раз и навсегда выполоть сорное племя из здешней земли, выжечь огнем, и предать забвению, чтобы и памяти не осталось об изуверском роде, некогда свивших здесь черное, воронье гнездо.
И они выполнили обещание. От усадьбы не осталось и следа. Все, что могло гореть, сгорело в очищающем пламени, что не могло гореть, было разломано и разбросано на сотни метров окрест, чтобы ничто не напоминало о существовании здесь имения, причинившего людям столько зла. Все, что осталось от барского рода и их прислужников- холуев, было свалено в общую яму, обильно засыпано сверху известью и утрамбовано землей.
Дождливые месяцы довершили дело стирания старинной барской усадьбы с лица земли. Вскоре, ничто не напоминало об ее существовании, разве что встречающиеся время от времени кирпичи от кладки стен, да редкие серые булыжники мощеной мостовой, некогда украшавшие центр усадьбы. Ценный булыжник, привезенный сгинувшим ныне хозяином издалека, стоивший уйму денег, вытянутых поборами из крестьянского люда. И теперь крестьяне по возможности возмещали понесенный ими некогда ущерб, перетаскав, домой на хозяйственные нужды, практически весь кирпич и булыжник, что оставался на месте разоренной барской усадьбы.
Более двух лет пустовало вакантное место хозяина крестьянских душ. Успела схлынуть, захлебнувшись народной кровью, первая революция, устлавшая страну горой расстрелянных тел, украсившая бескрайние российские просторы вереницей угрюмых, раскоряченных виселиц, с вытянутыми на них телами радетелей за народное благо. Вернулись в мир старые порядки и прежние власти, а в Шишигино правители так и не объявлялись. И лишь к исходу третьего года со злополучной для былых правителей ночи, объявились наследники здешней земли.
В первую очередь они принялись строить и обустраивать барскую усадьбу. Крестьяне настороженно приняли нового помещика, присматриваясь к нему, что за человек, чего от него можно ожидать. Слишком недоверчиво относились люди к дворянскому корню, который они с таким трудом и кровью, выкорчевали без малого три года назад. Да и привыкли они за последние годы обходиться безо всяких управителей, устанавливающих свои законы, взимающие с нарушителей оных, драконовские штрафы.
Но открыто возмущаться и мешать новому помещику не рисковали. Слишком сильна, как никогда, была сейчас полиция и армия, слишком скор и суров был их суд, в котором малейшее неповиновение власти, каралось смертью. В случае провинности одного, кровавыми слезами могли умыться многие. И с этим ничего нельзя было поделать, и не от кого ждать помощи. Товарищи, в поношенных кожанках, с красными повязками на рукавах остались в прошлом. Они где-то там, позади, с дыркой в груди, или в голове, или же распяты на украсивших российские дороги, виселицах. А может им повезло и они остались живы, и теперь в робе каторжника, с прикованным к ноге ядром, где-нибудь на Севере добывают ценную руду, харкая кровью и умирая от страшных и непонятных болезней.
Оставалось ждать, стиснуть зубы и молчать, в ожидании того дня, когда вновь заговорит оружие народного гнева. И крестьяне молчали, приглядываясь, готовясь к худшему.
Но видимо изуверский корень местных самодуров-помещиков оказался изрядно разбавлен отдаленным родством, пришедшим на смену правителям Шишигино. А может быть, прокатившаяся по стране и унесшая тысячи жизней кровавая революция, научила дворянство чему-то, вправила вывихнутые от безнаказанности мозги. Возможно, они на подсознательном уровне опасались повторения самого кровавого за многовековую российскую историю народного бунта, окончание которого было непредсказуемо. Что касается отдельных помещичьих семей обитающих в удаленных от обжитых мест поместьях, тут можно с уверенностью говорить о том, что в случае повторения подобного, им ничего хорошего не светит. Если даже власти и поспешат на помощь, то будет уже слишком поздно.
Поэтому лучше не гневить местное население, быть с ним помягче, кое-где даже ослабить гайки затянутые до предела предшественниками. Те самые гайки, что сорвались с резьбы, изничтожив под корень родовое гнездо. Глядишь и людишки перестанут глядеть на тебя волком, в ожидании подходящего момента, чтобы пустить ненавистному помещику пулю в спину. Если по умному, по деловому подойти к управлению селом, можно организовать дело так, что люди сами понесут и деньги, и все прочее. И при этом все будут делать с охотой, без злобы.
Двоюродный, а может троюродный брат сгинувшего в огненном пекле последнего правителя Шишигино, оказался человеком весьма разумным и просвещенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171