Вот лесничему, доставалось по полной программе. Если бы каждый, отпущенный в его сторону мат имел даже незначительный вес, от их количества, он превратился бы в расплющенную лепешку. На его счастья проклятия были всего лишь бессильным сотрясением воздуха, и ничем более.
Нагруженный добычей он уходил прочь, с тем, чтобы несколько дней спустя вновь навестить деревню и наказать очередного удачливого охотника, надолго испортить тому настроение, да и саму жизнь. Он не мог нарадоваться на придуманную им же методику, позволяющую безбедно жить, получать премии за отменную службу, подарки от начальства к праздникам. Она же позволила ему намного пережить предшественников, заправлявших здесь раньше.
Он уже настолько уверился в собственной безнаказанности, что всерьез вознамерился жить если не вечно, то по крайней мере достаточно для того, чтобы уйти на пенсию по выслуге лет, став первым и пожалуй единственным лесничим добившимся подобного в этих глухих местах.
Все казалось, говорило в пользу его теории, но однажды, уйдя один в лес, он больше не вернулся. Специалист по выслеживанию двуногой добычи, был кем-то выслежен и отловлен для серьезного разговора. О месте его последнего пристанища знал один лишь лес, да населяющие его твари, из тех, что плетут под его сенью, извечный хоровод жизни.
Прошли годы. Империя уступила окрестные леса помещикам, сделав их дворянской собственностью. Новые хозяева лесных угодий не преминули утвердить и еще более ужесточить имперские законы, касающиеся права собственности на лес. Они вообще запретили крестьянам заходить в лес по любой надобности. Все в лесу принадлежало помещику: и зверье, обитающее там, и ягоды-грибы, целебные травы-корешки. Даже валежник и хворост стали собственностью местного дворянчика, только он имел право распоряжаться и пользоваться богатствами леса. Ежели крестьянину охота получить что-нибудь из лесных даров, то, пожалуйста, плати.
Но крестьяне испокон веков привыкли брать все из леса даром, не взирая на его многочисленных хозяев и хозяйчиков. Кто бы это ни был, царь сидящий на троне в Москве за тридевять земель отсюда, или его холуи, князьки и бароны, ставшие велением царского указа, хозяевами леса. Окрестные леса с незапамятных времен, когда не было ни царей, ни князей, ни прочей знати и всем управлял Совет Мудрейших, принадлежали всем жителям деревни. В то время никому и в голову не приходила мысль устанавливать запреты на посещение леса. Лес, до последней ягоды и гриба, принадлежал всем, и это было непреложной истиной, с которой никто не спорил. Поэтому сельчане всегда плевали на запреты и препоны на пути в лес.
Помещики усилили лесничество за счет придворных холуев, которые подобно собачьей своре действовали сообща, цепко и злобно. Но и собачьи стаи, даже самые сильные и свирепые, нередко бывают биты, и бегут с поля боя, поджав хвосты.
Помещичьи своры из прислуги и холуев призваны были следить за соблюдением порядка в лесу, чтобы ни один мужик, или баба, не посмел беспошлинно хозяйничать в барских угодьях. Помещичьи ватаги отличались злобой и особым цинизмом, с которым обращались с пойманными в лесу нарушителями царского указа. И им было все равно кто перед ними, мужик с подстреленным зайцем или глухарем, или бабенка с корзиной грибов, или ягод.
Расчет с нарушителями закона был прост. С пойманного с поличным тут же снимали штаны, укладывали на землю мордой вниз и от души полосовали, сломанными тут же прутьями, толщина которых зависела от настроения откормленных молодчиков. А затем начиналась порка, долгая и беспощадная, до тех пор пока им не надоедало, пока руки не уставали отмахивать вверх-вниз. Подопечные уже давно ничего не чувствовали, лишившись сознания, только тела продолжали конвульсивно вздрагивать от сыпящихся на них со всех сторон, хлестких ударов. Спины несчастных представляли собой сплошное кровавое месиво, содранная кожа ошметками свисала с тела, кровью было залито все вокруг.
По окончании экзекуции, подвергнутые жестокому наказанию бабы и мужики, наскоро приводились в чувство водой из ближайшего болота.
Приведенного в чувство, избитого до невменяемости человека, который не мог даже пошевелиться, пытались поднять на ноги. Но заставить подвергшегося жестокой экзекуции человека идти было невозможно. Чертыхаясь и матерясь, господские прислужники укладывали их в наспех сделанное некое подобие носилок, и несли через всю деревню, для вящей убедительности и наглядности, чтобы другим неповадно было баловать в барских лесах. Нарушители доставлялись прямиком в барскую усадьбу, где несчастных после порки, ожидало еще и моральное наказание.
Суд барский был скор и не отличался особой оригинальностью. Приговор был известен заранее, как и то, что попавшемуся с поличным, надолго отобьют охоту на посещение леса, по крайней мере, на ближайший год. Первые два-три месяца человек пролежит на брюхе не в силах не только подняться, но даже перевернуться самостоятельно на бок. В таком состоянии не может быть и мыслей о походе в лес, когда организм кричит от разрывающей тело, боли.
Когда выпоротый начинал двигаться, ему приходилось изрядно шевелиться, чтобы выплатить барину назначенный им штраф, вытягивающий жилы из человека. И люди вытягивались в струну, отказывая себе в самом необходимом. Порой приходилось продавать из дома последнее, влезать в долги к друзьям и знакомым. Делалось все для того, чтобы погасить наложенный барином драконовский штраф, в назначенный срок.
Только так можно было избежать дальнейших проблем. Своевременная неуплата штрафа могла обернуться тюрьмой. Если же проштрафившийся был молод и здоров, участь его могла быть намного горше. Хуже тюрьмы могла быть только армия, рекрутский набор, в который барин по разнарядке, регулярно отсылал необходимое количество мужиков. И хотя случалось такое не часто, даже не каждый год, но каждый человек мужского пола, годный по возрасту и по состоянию здоровья для армейской службы, как огня опасался подобной участи. Прослужить 25 лет, это самое ужасное наказание, какое только может представить самый изощренный ум.
И поэтому они рвали жилы, крутились, как могли, выцарапывали, вырывали зубами необходимую сумму для совсем обезумевшего барина. Слишком высока была цена за худющего зайца, худосочного глухаря, или пригоршни-другой лесной ягоды. Если бы с этой деньгой, что сдирал с них, пользуясь страхом сельчан перед рекрутчиной, да отправиться на городской рынок, то ягод и грибов можно было накупить целый воз, а на сдачу прикупить кроличью тушку, да не одну.
Но люди терпели и платили, а господские ватага вошедшие в раж от вседозволенности и безнаказанности, продолжали злобствовать. Но беспредел был не вечен. Срок их жизни был еще более ничтожен, чем у имперских лесничих, так нелюбимых народом. Но по прошествии времени, в сравнении с барским произволом, о них вспоминали, чуть ли не с любовью. Господские ватаги хоть и состояли из 3-5 человек, но были еще более недолговечны, чем их одинокие предшественники. Мужики терпели. Терпели до поры, до времени, а затем оружие, которое имелось в каждом доме, перенацеливалось. Теперь добычей было не лесное зверье, а зарвавшиеся двуногие беспредельщики. И только болота, знали об участи очередной исчезнувшей ватаги господских холуев. Но болота умели хранить секреты не менее крепко, чем закаленные жизнью и лишениями, сельчане.
Побуйствовав немного, погоняв по лесу людей для порядку, оторвав от повседневных дел и забот, осознавая всю бессмысленность и тщетность потуг, помещик успокаивался. Его мысли были заняты тем, как сколотить новую ватагу, что своими действиями, будет приносить ему стабильный и ощутимый доход. Но сделать это было не просто, требовалось много времени и средств. Порой это затягивалось на несколько месяцев, а при благоприятном для мужиков, и неблагоприятном для барина стечении обстоятельств, могло затянуться на целый год.
Это время было, пожалуй, лучшим в жизни села. Каждый его обитатель, в меру сил и возможностей, стремился наверстать упущенное за время вынужденного сбережения, когда все делалось по-тихому, скромно, с опаской. Кто-то готовился впрок, а кто-то стремился покрыть издержки от барской дури, имев неосторожность попасть в руки холуев, и на собственной шкуре испытать их гостеприимство. А затем еще быть участником и главным действующим лицом в барском спектакле о правосудии.
В это благодатное время, трудно было встретить кого-нибудь на селе. Людишки, не занятые неотложными, не терпящими отлагательства делами, все свое время предпочитали проводить в лесу, собирая бесстрашно и беспошлинно грибы, ягоды и целебные коренья. Мужики добывали на пропитание барскую же дичь, которой в окрестных лесах водилось превеликое множество, начиная от вездесущих зайцев, кончая лосями и кабанами. Не забывали мужики в это время и об эстетической части охоты, истребляя лисиц, волков, куниц и прочих обитающих в лесу, обладателей ценного меха. Добывалась пушная дичь на радость женам, приданное дочерям, на волчий тулуп для сына, и для себя, любимого. В лесу, от вошедших в раж мужиков, стояла беспрестанная канонада, лес был пропитан пороховой гарью и запахом крови. Все что шевелится, ползает и летает, становилось добычей Шишигинских мужиков, пока уцелевшим звериным особям не приходило в голову убраться из этих, ставших опасными для жизни, мест. Куда-нибудь подальше, вглубь леса, за Чертову Топь, куда не рисковали отправляться в погоню за ними, даже самые отчаянные охотники. Уж очень нехорошая слава была у того места, слишком много легенд и преданий было связано с топью, убедиться в том, врут они или нет, ни у кого не было ни малейшего желания.
К тому времени, как помещик сколачивал новую, боеспособную и готовую к решительным действиям ватагу, заканчивалась эпопея вольготной жизни сама собой. Грибы и ягоды были собраны, целебные коренья выкопаны, а дичь, некогда в изобилии населявшая здешние леса, была частично выбита, а частично изгнана с привычных мест обитания. Теперь в лесу делать было нечего, все, что можно было взять оттуда, было взято. До наступления нового сезона, можно спокойно отдыхать, полеживая на печке, грея бока и посмеиваясь над глупым барином и его приспешниками. Носятся ущербные по лесу подобно оголодавшим псам, рыскают по овражкам и колкам, в надежде на поживу. И в итоге оказываются в дураках, так как лес безнадежно пуст в ожидании грядущей весны.
Весной все наполнится жизнью, живность ушедшая осенью из ставшего смертельно опасным места, все позабудет и непременно вернется назад, притащив за собой выводок потомков. К лету они подрастут, нагуляют жир. И только тогда можно будет попытаться рискнуть, оставить в дураках барскую свору в надежде разжиться свежей дичиной, тем более вкусной после зимних заготовок.
А зимой можно целыми днями спать, бездельничать и только есть, да заниматься в перерывах между трапезами с бабой воспроизводством себе подобных, увеличивая крестьянский род. Мяса и грибов, насушенных, намаринованных и сохраненных прочими хитрыми способами, было хоть отбавляй, чтобы не знать ни в чем отказа на протяжении многих месяцев.
Мужики и бабы мирно полеживали на печи, наслаждаясь спокойным и неспешным течением жизни, неторопливо ожидая прихода хлопотной весны, барин торопил весну, не в силах ее дождаться. Ждал он и новых вливаний в казну, к которым привык, что так внезапно прекратились в черный для него день, когда сгинула бесследно в лесу, очередная барская ватага. Барин считал уныло тянущиеся дни, с каждым прожитым днем озлобляясь все сильнее.
И когда весна все-таки приходила, солнце снисходило на мир, щедро одаривая своими лучами, растапливая лед, освещая все, чего касалось, все вокруг улыбалось и пело. И только одно лицо оно не могло осветить и согреть, застывшее лицо барина, растопить лед в сердце, поселившийся там холодной зимой. Так и бродил он мрачнее тучи до тех пор, пока в барскую усадьбу не попадал первый из нового в наступившем году, браконьерского пополнения.
Барин расцветал. В глазах, казалось уже навсегда потухших и холодных, зажигался лучик жизни. Он рождался заново, преображался буквально на глазах, бурлил от переполнявшей его энергии. Он даже оказывал неслыханную честь гостю, вернувшему его к жизни и деньгам, звон которых барин так любил. Звон монет для него был гораздо слаще самых прекрасных певунов. Он собственноручно укладывал пойманного с поличным крестьянина на землю, сдирал с него рубаху и штаны и доставал из-за голенища высоких хромовых сапог, любимую плеть. По такому особому случаю, зная его потребности и привычки, самый первый барский гость доставлялся в усадьбу своим ходом, в первозданном, еще не тронутом плетью, виде.
Ни одного тумака, ни одного подзатыльника не перепадало на счет пойманного селянина. Все интересное ожидало его впереди, подарок для гостя нетерпеливо подрагивал в барских руках. Подарок был красноречив и хорош, чтобы о нем рассказать поподробнее. Любимая барская плеть с витой, покрытой резьбой, деревянной ручкой, с плетеными кожаными ремнями, на раз сдирающими человеческую кожу. В кожаные ремни были вплетены свинцовые пластины и колючие металлические шарики, оставляющие на теле долго не заживающие, кровоточащие раны.
Но как показало время, никто и никогда из «счастливчиков» вкусивших барской плети, ни разу не пожаловался, не состряпал душещипательной писульки в районную канцелярию, об изуверстве местного дворянчика с садистскими наклонностями. И этому было весьма банальное объяснение. Молчали люди потому, что говорить уже не могли, как не могли дышать, пить, есть. Они были безнадежно мертвы.
Развороченное ужасной плетью в клочья, тело несчастного передавалось родственникам для последующего погребения. В качестве компенсации за смерть, барин по доброте душевной и широте натуры, милостиво прощал долг запоротого крестьянина, не взыскивая ни гроша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171