Гравюра работы Баузе. 1772 г.
Гёте в возрасте 28 лет. Гравюра на меди из Лафатеровских «Физиогномических отрывков», 1777 г .
Мелкие государства Европы
Одних этих немногих данных достаточно для указания на те сокровища, которые успела собрать в эти краткие годы литература, и понятно, что столь производительная эпоха вызывала столь же обильную жатву и на всех других поприщах общественной жизни. Последние реформы были вызваны не движениями в самом народе: ни нация вообще, ни отдельные территории не имели своего органа для выражения своих нужд и желаний. Почти что в одном только герцогстве Вюртембергском удерживалось еще на деле народное представительство. Выделяемая из собрания сословных чинов комиссия, образуя род олигархии в составе 8 членов, имела большую, можно сказать, верховную власть, особенно в финансовых вопросах, что приводило ее в постоянное столкновение с расточительным двором, и жизнь маленькой страны в 150 кв. миль и с 600 000 жителей протекала в этой борьбе. Несмотря, однако, на всю оппозицию, автократия, в лице герцога Карла Евгения (с 1744 г.), довела Вюртемберг до крайности: подражая мотовству и распутству французского двора, герцог накопил громаднейшие долги, хотя получал много денег из Франции в виде субсидий или подкупа. Сверх того, он жестоко, бессовестно притеснял народ, так что в 1764 году комиссия представила жалобу в императорскую штаб-квартиру. Это было одним из замечательных последствий заключенного мира. Благодаря вмешательству Фридриха Великого, дело не затянулось, как то было и в наши дни, при таком же разорительном хозяйстве в курфюршестве Гессенском (1863 г.). Орудие герцога-деспота, министр его, граф Монмартен был уволен; неустрашимый защитник прав представительного собрания, областной судья Иоанн – Иаков Мозер, которого герцог «из особых крайних причин, в силу самых своих дорогих правительских обязанностей», засадил без суда и следствия в гогентвильскую тюрьму, был освобожден, и в 1778 году, в годовщину своего пяти десятилетия, герцог издал манифест, весьма характерный для полновластного правителя Германии того времени, и который должен был читаться со всех кафедр в Вюртемберге. Это был род покаянной исповеди, в которой герцог говорил: «Так как я человек, то и не могло быть иначе», – и обещал лучшее впереди. Все зависело, таким образом, от личности правителя; приведенному дурному примеру можно противопоставить многие хорошие, начиная с герцога Фердинанда Брауншвейгского, великого полководца в Семилетнюю войну: он не содержал войска, но зато уплатил долги, и весьма значительные, накопленные предшественниками правителя. Переходные эпохи, подобные описываемой здесь, полны разнообразных явлений; мы встречаемся с самыми возвышенными и самыми низменными порывами, с глубокой противоположностью между нищетой и возрастающим благосостоянием, с доблестнейшею независимостью и позорнейшим раболепством; разобраться в этом хаосе – дело специальных исследователей, посвятивших себя изучению этой особо любопытной страницы в истории Германии; здесь следует отметить только, что как внутренние, так и внешние дела обеих важнейших германских держав, Пруссии и Австрии, приняла решительно свое особое направление.
Фридрих II после Семилетней войны. Рисунок Даниила Ходовецкого. (Под рисунком личная подпись Фридриха II)
После своей геройской борьбы за Силезию Фридрих Великий царствовал еще 23 года. Эта война была его первой большой жизненной задачей, но он принадлежал к числу тех действительно великих людей, которые, хотя и посвящают часть своей деятельности вынуждаемым у них военным подвигам, но по своей воле охотно стремятся к мирному созиданию, к руководству своим народом на пути прогресса и свободы. Ни у одного из немецких правителей, носящих название «великих», не можем мы, немцы, проследить так хорошо его деятельность, ее побудительные основы, те причины, по которым она оказывалась особенно благотворной, как у этого государя, столь близкого нам по месту и времени. Соединяя в себе ясный и проницательный ум с необыкновенной быстротой решений и настойчивостью, Фридрих был центром, около которого собирались все умственные силы, вся воля страны, снова исходя от него по всем направлениям; и если самая сущность гения остается тайной для нас, по крайней мере, не может быть выражена словами, то все же многое из того необычайного, что было совершено такими людьми, как Александр, Цезарь, Карл Великий, Петр Великий и Фридрих Великий, объясняется их быстрым соображением «причины и действия»; во всех своих делах, как мы видим, они действуют в десять раз быстрее обыкновенных людей, хотя и между этими последними наблюдается громадное различие в этом отношении, и работают они постоянно, то есть оказываются неутомимыми.
В последние дни своего пребывания в Саксонии (1763 г.) Фридрих занялся улучшением народного образования, пригласив для участия в этом деле нескольких педагогов, и издал в августе того же года Общий устав для сельских школ, имевший целью воспитание «сельского юношества, разумное, христиански направленное в духе истинного страха Божия, и наставляющее и в других полезных вещах». Но более всего требовалось поднять экономическое состояние страны, разоренной войной. Фридрих обладал природной проницательностью, которая производила на всех впечатление еще при жизни его отца. Теперь он вернулся к тому, что начал в первые дни своего царствования. У него была большая сумма денег, собранная предусмотрительно на случай дальнейшей войны; она пала теперь благотворным дождем на полуиссохшую землю, общее население которой, в 5 миллионов душ приблизительно, сократилось на полмиллиона, при других признаках разорения; так, например, недоставало 60 000 лошадей для полевых работ. Король помогал беде пожертвованиями, ссудами, снятием недоимок. Необходимое продовольствие выдавалось нуждающимся из военных запасных магазинов; выжженные города и деревни обстраивались заново; обнадеженный народ ободрялся снова и принимался энергично за работу. Для двора не требовалось почти ничего: Фридрих покрывал свои личные расходы и содержал свой двор, т. е. свой дом, на 220 000 рейхсталеров. Еще с 1765 году в Берлине был основан банк, в основной капитал которого Фридрих пожертвовал 8 миллионов. Этот банк, упорядочивая денежное обращение, весьма способствовал к поправлению страны – более, может быть, нежели мелиорационные суммы короля, попадавшие не всегда в настоящие руки или употребляемые не всегда разумно. Сам король и сведущие люди, его окружавшие, пока немногочисленные, еще поучали постепенно народ, не понимавший в сельском хозяйстве еще ничего, кроме насущных потребностей минуты. В связи с другими мероприятиями Фридриха в это время находится и то, за которое его столько осуждали, именно введение французской системы коронного акциза, то есть особого рода взимания податей, которые Фридрих не желал собственно увеличивать. Эта мера, как нечто новое, и потому еще, что она требовала вышколенного французского личного состава, была крайне непопулярна; но в настоящее время специалисты судят о ней снисходительнее, нежели судили современники и их непосредственные потомки, находившиеся еще под влиянием первого ее неблагоприятного впечатления на народ. Вопреки господствующему в наше время предубеждению, Фридрих поступил очень умно, не сократив численности своей армии, состав которой в 1770 году доходил до 161 000 человек – цифры громадной для государства такого объема, как Пруссия и после подобной войны.
Бранденбургские ворота Берлина в 1764 году. Гравюра работы Даниила Ходовецкого
Прибытие в Берлин французских переселенцев. Гравюра работы Даниила Ходовецкого, 1771 г.
Эта армия лучше всяких трактатов обеспечивала стране мир, в котором она так нуждалась. Более всего пришлось озаботиться о помощи восточно-прусским провинциям, так как они оказались наиболее пострадавшими от войны и долгого в них пребывания неприятельского войска. Но к этим заботам Фридриха вскоре прибавилась и еще новая забота о провинциях, которые, вследствие особых благоприятно для Пруссии сложившихся условий, вошли в состав Прусского государства в 1772 году. Речь идет о тех землях, которые достались на долю Фридриха в этом году по первому разделу Польши.
Первый раздел Польши, 1772 г. Польская Речь Посполитая
Вопреки всякому историческому сентиментализму, распространяемому преимущественно польскими историками, можно положительно утверждать, что и этот первый, и последующие два раздела Польши были актами, вызванными исторической необходимостью, и в результате их получился значительный успех в деле просвещения и культуры, так как только разделы Польши и подчинение ее условиям государственной жизни соседних держав положили в ней предел полнейшей анархии и такому порабощению и бесправию народной массы, о котором трудно дать даже и какое-нибудь приблизительное понятие.
Так называемый «польский вопрос» существовал уже задолго до разделов Польши, а полное безначалие, господствовавшее в пределах этого государства, особенно резко выказывалось каждый раз при избрании ко ролей, и не на шутку тревожило все соседние государства, для которых никакие прочные и надежные политические связи с Польшей не оказывались возможными. Хотя выше уже указывалось, по поводу Унии, на царившие в Польше хаотические порядки, но и теперь придется еще раз внимательно заглянуть внутрь этого государства, чтобы убедиться в полной невозможности его самостоятельного существования среди тех трех великих европейских держав, которые возникли около него и твердо обосновались в конце XVII и начале XVIII века.
По пространству и количеству населения Речь Посполитая принадлежала к числу весьма значительных государств: площадь ее земель равнялась 13 500 кв. милям, а население 12-14 000 000 жителей, из которых 4/8 принадлежали к русскому племени, 3/8 – к польско-литовскому, и 1/8 – к смешанному германско-еврейскому. Но при этом пространстве и населении, которые значительно превышали в обоих этих отношениях весьма многие из крупных европейских государств, внутренний государственный строй не существовал и государство жило и действовало, и развивалось только одними своими верхними слоями, политические стремления которых не сдерживались никакими строгими, для всех обязательными законами, никакими выработанными строго определенными рамками. Короли, избираемые одним только дворянским сословием (шляхтой), большею частью из чужеземцев, не имели никакой власти и зависели от сеймов, на которых все решалось по произволу двух десятков знатнейших шляхетских родов, среди которых преобладали Радзивилы, Потоцкие, Сапеги, Любомирские, Браницкие, Чарторийские, обладавшие громадными богатствами и необъятными земельными владениями и при помощи зависимого от них духовенства распоряжавшиеся всей внешней и внутренней политикой государства. Около этих магнатов группировалось тысяч 30 шляхтичей среднего состояния, а в полном подчинении от тех и других, и притом на их счет, существовало около полутора миллиона шляхты безземельной, бедной и косневшей в грубейшем невежестве, – шляхты служилой, состоявшей в свите богатых магнатов либо в их дворне и прислуге. Это был элемент бурный и буйный, всегда готовый к услугам богачей и знати, для их наездов и гулянок, для военных предприятий и шумных сеймовых схваток. Все крестьянство представляло собою только рабочую силу, жестоко эксплуатируемую и истязаемую панскими управляющими и арендаторами из евреев; торговля и ремесла все также находились в руках евреев, которым отлично жилось в Польше, среди праздного панства, всегда нуждавшегося в деньгах, и совершенно забитого крестьянства, из которого можно было свободно высасывать все соки.
Шляхта была вполне свободным сословием, и каждый шляхтич, по теоретическим воззрениям, представлял собою гражданина, равноправного со всеми остальными свободными гражданами в государстве; каждый шляхтич имел право голоса на сейме, где решения должны были быть единогласными. И вот, в противоположность всем известным обычаям образованных государств, где отдельная личность гражданина подчинялась или решению большинства, или голосу признанной всеми авторитетной власти, здесь единичная личность преобладала над большинством и, по неразумно развитому понятию о гражданской свободе, не ставила большинство ни во что: каждый шляхтич мог нарушить любое решение большинства на сейме своим единичным veto (ne pozwylam), и вследствие такого порядка результаты получались самые плачевные. Поэтому и оказывались возможными такие явления: из 18 сеймов, происходивших между 1717 и 1733 годами, не менее 11 сеймов кончились рукопашной свалкой и разъехались, ничего не порешив и не придя ни к какому результату. Чрезвычайно характерной чертой польских нравов было именно то, что все важные государственные меры и предприятия проводились не через сеймы, а через те конфедерации или частные сословные союзы, которые обыкновенно выделялись из общего состава съехавшейся на сейм шляхты, но уже после распущения сейма. И даже сам король мог проводить все важнейшие государственные меры и законоположения не иначе, как через подобные же конфедерации, заручившись при этом поддержкой одного или нескольких из числа знатнейших магнатов. Можно себе представить, в каком положении при этих порядках должно было находиться и государственное управление, и судоустройство, и государственное хозяйство; в довершении же всех язв, терзавших это весьма вольнолюбивое, но далеко не благоустроенное государство, в Польше, благодаря преобладанию иезуитов, всюду господствовала величайшая религиозная нетерпимость, обращавшая пресловутую польскую равноправность граждан в пустое слово, не имевшее никакого значения, так как диссиденты, т. е. все не исповедывавшие католицизма польские граждане (протестанты, православные и униаты) с 1733 года не пользовались никакими политическими правами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106