– постановляли древние римляне, потому что, видимо, понимали, что дети – главная ценность этого мира и что если позволить женщинам их уводить, то можно совсем остаться без будущего. Дети были объектом борьбы, главным призом и привилегией сильных мира сего. А сейчас мужчины говорят:
– Это твоя проблема, дорогая. Могу дать денег на аборт.
– Спасибо, конечно, но я, пожалуй, рожу, – возражает женщина, надеясь, что когда он увидит маленькое чмокающее облачко в кружевных пеленках, его сердце растает.
– Я тебя предупреждал? Ну, так и не жалуйся, – уверенно заявляет мужчина и исчезает за горизонтом. Тот факт, что Борис был не из таких, уже говорил многое о нем. По крайней мере, для меня. Мужчина, который при всей своей циничности и резкости, может спокойно сказать, что любит своего ребенка, был в моих глазах намного выше всех этих современных эгоистов, которые готовы врать до бесконечности, потому что все равно ни за что не собираются отвечать. Борис был откровенен до грубой прямоты. Иногда его исчерпывающая откровенность меня обижала, иногда бесила. Главным образом, потому, что я, в силу собственного малодушия и банальности, не могла ответить ему тем же. Потому что освоить искусство думать то, что говоришь и говорить то, что думаешь, было для меня невозможно. Я играла по старым правилам, стараясь быть или казаться идеальной, тщательно замазывая и замуровывая истинный характер, привычки и мысли. Я старалась казаться аккуратисткой, аккуратно развешивая свои вещи на стуле, даже если мне хотелось свалить их в углу одним комком. Я старательно ела даже подогретый гуляш вилкой в левой, ножичком в правой, стараясь не уронить с непривычки кусок по дороге. И только после того, как Борис меня обсмеял и принялся демонстративно зачерпывать гуляш столовой ложкой, я немного расслабилась. Но все равно, я стеснялась даже сморкаться при нем, а дезодорантом поливала не только подмышки, но и все остальное, пытаясь полностью стереть свой запах с тела. Рексона пахнет лучше, как мне казалось. Но самым диким было то, что я старательно соблюдала образ равнодушной к будущему самодостаточной особы, на самом деле думая о Борисе и нуждаясь в нем чуть ли не каждый день моей дурацкой жизни. Пройтись с ним под руку в белом платье я была готова в любую минуту. Чего нельзя было сказать о нем.
– Ты не против, если мы не встретимся в выходные? Я буду у жены, – спокойно говорил Борис, а я усиленно делала вид, что понимаю его и готова терпеть его обстоятельства всю жизнь. Подумаешь, будет у жены!
– Конечно, дорогой, – целовала я его в щечку. – У меня все равно есть свои планы на выходные.
– Отлично, – успокаивался он, а я лихорадочно думала, чем бы их (выходные) действительно занять. И панически боялась попадаться в пятницу на глаза Свете, чтобы она не заставила меня насильно включить мозги. Потому что на самом деле мне эти расставания на выходные страшно напоминали наши многолетние игры с Андреем и я ничего не могла с собой (и со Светой) поделать. Мне было страшно. Мне хотелось кричать, что я против.
– Я хочу, чтобы в выходные мы с тобой до обеда валялись в кровати, а потом вместе лениво перебирать яркие коробочки в супермаркете, чтобы потом кормить друг друга с рук и смотреть старое французское кино про любовь. Я ненавижу, когда ты говоришь «я буду у жены!». – Но я молчала. Мне хотелось, чтобы Борис понял, что я именно такая, какой он хочет меня видеть. Что я – женщина его мечты.
– Зачем тебе это? Какой же бред, – возмущалась Света, когда я плакала в ее кабинете. Или дома. Потому что стало так получаться, что больше в выходные мне было некуда идти. Других подруг, как я уже говорила, у меня не было, а Света с каждым днем, с каждой неделей становилась мне все ближе. Все нужнее.
– Я не знаю, зачем. Мне кажется, я не могу без него жить, – сказала я как-то, и сама потряслась своим словам. Я и не думала, что влюбилась с такой яростью.
– Да что в нем хорошего? Ведь он просто по-свински использует тебя и даже не скрывает этого.
– Он просто не желает притворяться и врать. Как сделали бы все остальные, – робко защищала его я.
– Ты в этом уверена? С чего ты взяла, что он тебе не врет, – снова начинала свою волынку Света. И она была права. Я ни в чем не была уверена. Кроме того, что рядом с ним мне тепло и спокойно, что с ним я могу говорить о чем угодно и на все получать интересный и прямой ответ. Я не знала, врет Борис или не врет. Но знала, что он божественно готовит, что любит устраивать какие-то невероятно эстетские праздники живота, усаживать меня голой на ковер, где при свечах он лил в бокалы вино и в деталях рассказывал, что именно ему во мне нравится и что восхищает больше всего.
– Твои плечи порывисты и угловаты, как у подростка, но вот спина гораздо более женственна, плавна. У тебя самая красивая спина, какую я только видел у женщин. В тебе словно намешано всего и сразу. Можно найти все, что только пожелает душа, – спокойно рассуждал он, а мне казалось, что он пишет с меня картины в своей голове. И сохраняет их, чтобы достать в холодный зимний вечер и любоваться у камина, налив в стакан глинтвейна.
– Я хочу, чтобы это продолжалось вечно, – всхлипывала я, а Света вздыхала, как мудрец, обреченный смотреть вдаль сквозь людскую ограниченность и глупость. Она знала жизнь, у нее был сумасшедший дом, наполненный детскими криками и разбросанными игрушками. И муж – погруженный в себя и постоянно занятый делами щуплый мужчина несколько затравленного вида. Она понимала, что диалоги на ковре в обнаженном виде – очень временное занятие. Но доказать это мне было невозможно. Я отчаянно зажмуривалась, стараясь видеть только Бориса. Слышать только то, что говорит Борис.
– Смотри, потом плакать будешь, – предупреждала Света. Конечно-конечно, но только не сейчас, не сегодня. Потому что, хоть я и плачу по выходным, зато все будни подряд я готова петь от счастья. Мы встречались так часто, что было проще подсчитать те редкие моменты, когда мы расставались. Никогда еще, по совести сказать, не было еще в моей жизни столько любви. Я измоталась, потому что для меня несколько бессонных ночей в неделю были ощутимы, в отличие от Бориса, который умудрялся быть свежим и отглаженным до состояния идеальных стрелок на брюках, даже если мы с ним за ночь пересмотрели все серии его любимого крестного отца. Но это была блаженная вымотанность, ради которой только и стоило жить. Я работала на автопилоте, но все уже поняли, что со мной происходит.
– Влюбленному человеку не вобьешь в голову даже и пары слов. Тупеет беспробудно, – ласково журил меня Славик. И делал вид, что спать на кофрах с костюмами – это нормально и даже правильно.
– Может, ты возьмешь отпуск и перебесишься? – задумчиво искал выход Гоша.
– А если это надолго? Если отпуском не обойдешься? – сомневалась Лера.
– Надо ее при входе в студию обливать ведром ледяной воды и бить по голове. На пару часов может и прийти в себя, – смеялся Гошка. Но на самом деле они были просто ангельскими руководителями, надо отдать им должное. Как они меня не уволили – я не понимаю. Толку от меня было – как от козла молока. Но поскольку невероятная алхимия телевидения устроена так, что значение имеет не столько трудоспособность, сколько разгильдяйство, а толк выходит не столько из отличных работников, сколько от психически ненормальных фантазеров и шизиков, то раз за разом мы обоюдными усилиями выдавали в эфир чумовые эротические викторины, которые отлично воспринимались телезрителями.
– Если так дальше пойдет, мы перенесем ваш эфир на ночное время, – рвали на себе волосы цензоры.
– А что такого? – с удивлением спрашивали мы. Чем мы виноваты, что и в самом деле в природе были такие вопиющие факты, как крепостные оргии, танцы живота и прочие позорные и недопустимые до глаз деток исторические моменты. – Может, сделать передачу про историю создания пионерской организации?
– Нет-нет, вы контекст не меняйте, – шли на попятный продюсеры. Еще бы, разве передача будет интересна народонаселению, если вместо полуобнаженных актрис на сцену выползут детки в красных галстуках? – Только не переберите!
– Не переберем, – гарантировал авторитетный в силу седин Гошка. На самом деле мы все время норовили перебрать, срываясь от исторической викторины в томно-эротическую угадайку. Но, что странно, рейтинги от этого только росли. Борис же только посмеивался, глядя на то, что я творю.
– Никогда не сомневался, что все, к чему ты прикасаешься, сразу становится сексом. Такая у тебя карма. Ну-ка, иди ко мне.
– Иду, – забавно стесняясь и держа пальчик во рту, как маленькая девочка (хотя уже давно не тянула на нее даже по самым льготным критериям), я шла к нему. Он смотрел на меня, не отрываясь. Нет, мы занимались не только изучением анатомии друг друга. Он любил учить меня жизни и любил то, что я все по большей части пропускаю мимо ушей. Меня-то ведь интересовало совершенно другое. Однако я всегда слушала его с интересом. Это ведь тоже свойственно идеальной женщине, которой я пыталась (безуспешно) стать.
– Ты меня любишь? – все же не удержалась и как-то ляпнула я. На дворе начиналась весна, снега потекли рекой на городские улицы, а солнышко отражалось и любовалось собой в каждой луже. Борис напрягся и внимательно посмотрел мне в глаза.
– С чего это ты решила потребовать от меня заверений в любви? – строго спросил он. Я испугалась и захотела снять вопрос с повестки дня.
– Просто так.
– Нет, не просто. Я тебе говорил, что жениться ни на ком больше не собираюсь.
– А я ничего и не говорю про свадьбу, – замотала головой я.
– Я знаю, как вы устроены. Сначала говорите, что вам ничего не надо. Потом спрашиваете, люблю ли я вас. А потом требуете узаконить отношения под страхом отлучения от тела.
– Что ты такое говоришь! – возмутилась я, но Борис, разгоряченный какими-то своими воспоминаниями, метал громы и молнии еще какое-то время, ничего не хотел слышать.
– Тебе что, плохо со мной? – спрашивал он.
– Хорошо! Очень хорошо, – убежденно била себя пяткой в грудь я.
– А что бы изменилось, если бы я тебя оштамповал? Я и так встречаюсь только с тобой, провожу вместе кучу времени, трачу на нас деньги. Зачем ты хочешь что-то менять?
– Да ничего я не хочу менять! – в голос заорала я. Борис замер, потом тряхнул головой и обалдело посмотрел на меня. – Успокойся!
– Хорошо. Хочешь мороженого? – вдруг спокойно спросил он.
– Хочу, – кивнула я, только чтобы прекратить этот разговор. Иногда с ним случались такие вот необъяснимые извержения Везувия, чего меня лично пугало и ставило в тупик. В такие моменты мне казалось, что у него наступает нечто вроде дежавю или он начинает путать меня с кем-либо. Но, слава Богу, они проходили так же быстро, как и весенние грозы. Борис похлопал себя по карманам, скинул пиджак, в растерянности открыл шкаф и долго смотрел внутрь.
– Надо свитер одевать или нет? – растерянно спросил он непонятно у кого. Он явно нервничал, но я так и не поняла, из-за чего.
– Уже тепло, – тихонько ответила я.
– Ага. Ну, ладно. Тебе какое?
– С лесными ягодами, – как дитятку, по слогам объяснила я. Боря набросил куртку и вышел из дома, предварительно зачем-то вернувшись и чмокнув меня в губы. Я сидела, полная неясных мыслей и вопросов. Что это было? Какие демоны бродят в этой, на самом деле совершенно неизвестной для меня и закрытой на все замки душе? Чего я о нем знаю и чего не знаю? Может, Света права, и он просто использует меня. Чего он боится? Подумаешь, чуть не вырвали из него страшную тайну. Ну, сказал бы, что любит. Или что я ему просто нравлюсь. Или даже что равнодушен ко мне. Я бы побесилась и все. А тут такой спектакль. А что он может означать? Я дерьмовый аналитик, но даже и мне ясно, что он вдруг испугался, что я вдруг начну претендовать на более близкие отношения. Более личные. Захочу его сердца.
– При чем тут сердце? – вслух сама с собой бормотала я. – Он про что начал кричать? Про штамп! Вот в чем дело! Он просто не хочет жениться.
– Точно! – согласилась с собой я. Значит, он испугался, что я перестану вести эту томительно-прекрасную сексуальную жизнь (иными словами, спать с ним) и потребую официального статуса. А он не готов на него. Почему? Боится ответственности? Или еще большей близости?
– Окстись! Куда уж больше близости? Вы и так проводите вместе все свободное время! – резонно заметил мой встроенный аналитик.
– Да. Точно, – согласилась я. – Тогда что? Почему его так пугают разговоры о любви?
– Потому что он женат! – прошептал внутренний голос. – Тебе что Света говорила еще три месяца назад?
– Что? – замерла я, хотя уже знала, что подумаю через секунду. Можно, конечно, игнорировать Светин голос разума, но что поделать с тем, что раздается у тебя внутри.
– То! У тебя уже был Андрей, который тоже никогда не проводил с тобой выходные и категорически отрицательно относился к разговорам о любви и штампах. К разговорам о штампах он относился особенно отрицательно.
– Что же делать? – принялась обкусывать губы я.
– Проверь паспорт Бориса! – напрашивался очевидный ответ. Доверяй, но проверяй. Сам себе не поможешь, никто не поможет. Человек сам автор своего счастья!
– Не хочу, – замотала я головой. – Не буду.
– Ну и дура, – обиделся внутренний голос и замолчал. Я сидела на диване, сложив ручки на коленках, и пыталась думать о чем-то постороннем. Например, о том, как, все-таки, у Бориса дома уютно. И все продуманно. Ничего лишнего, всему свое место. Но тут мои глаза уперлись в брошенный на диване Борисов пиджак. Я бы сопротивлялась до последнего и не сделала и шага, но змей-искуситель был на посту и вывернул пиджак изнанкой. Так что прямо перед моими глазами был виден внутренний карман, на пуговичке, с шелковой каймой. А из-за каймы, вот черт, торчал краешек кожаной обложки паспорта гражданина российской федерации. Это не мог быть кошелек или водительское удостоверение. Это точно был паспорт. Точно.
– Ну, пан или пропал. Если там пустота, тебе, конечно, будет очень стыдно за свое поведение, но что в этом страшного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32