Гнетущий июльский зной разрушает меня. Меня, которая ругательски ругает зиму и мечтает круглый год жариться на благословенных солнечных пляжах.
Ежедневно меня донимают тревожные мысли о том, что мой ребенок может быть не от Питера, а от Дэвида. Я стараюсь не обращать на них внимания. Мой врач, мои знания и «Сами наши организмы» – все говорит мне о разнообразии периодов беременности.
Хлоя стала чудовищно громадным жителем моего тела, подобным некоему инородному обитателю из фильма ужасов. Это уже не радость, а какая-то гадость. Я предпочитаю думать, что именно это творение или его пыл несет ответственность за мое отвратительное настроение.
Пороки, пыл, творение… не все ли равно. Как молитву я бубню заунывную литанию заветных желаний.
Я хочу вновь стать хозяйкой моего тела.
Я хочу не бегать в туалет каждые пять минут.
Я хочу быть стройной.
Боги покарали меня за мое самодовольство и неизменную гордость плоским животом. Я смотрю передачу «Колесо фортуны». Я так поглощена созерцанием живота Ванны, что не могу придумать ни одного ответа. Обычно я все легко угадывала. Мать любит «Колесо фортуны». До ее отъезда в Аризону мы смотрели его вместе. Я отгадывала ответы на вопросы раньше нее, и она говорила:
– Ох, Лиз, какая же ты сообразительная.
А может, бывает предродовая депрессия? Может, мне написать книгу на эту тему? Я представляю, как рассказываю Опре Уинфрей об этом феномене, неизвестном мировой гинекологии. В моих мечтах я стройная, худая, тощая – прямо как страдающие анорексией.
Джуди приносит мне запись с гимнастикой Джейн Фонды, которой она занималась не только до развода с Тедом Тернером, но и до выхода за него замуж.
– Это вселит в тебя надежду.
Мы смотрим, как Джейн демонстрирует закидывание ног за голову.
– Может, она и правда стремилась порвать яремную вену, чтобы подвязывать ею волосы?
– Ничего такого на занятиях не бывает. Все через это прошли, – говорит Джуди. – Откуда ты знаешь об этом?
Я понимаю, что она хочет отвлечь меня, потому что видела, что она таким же образом отвлекает Сашу и Сейбл.
– Кэрол поговорила с адвокатами Мелиссы, которым удалось пообщаться с адвокатами колледжа. Она почти готова предъявить им иск и повестку. Тогда мы сможем побеседовать с девушками, написавшими эти отзывы.
– А что, если Бейкер расстроит ваши планы? – спрашивает Джуди.
– Он будет вынужден объяснить, почему меня уволили.
Джуди недоумевающее качает головой, и я знаю, что ей по-прежнему не понятно, почему Мэри написала и подписала отрицательный отзыв. Мы обсуждали все это уже слишком долго, чтобы вновь возвращаться к этой теме.
Мне не понятно, почему члены Совета не идут на уступки, почему продолжают сплачивать ряды, отстаивая версию несправедливого обвинения в сексуальных домогательствах. Они неизменно отрицают, что увольняли преподавателей, вставших на сторону Мелиссы. Они твердо стоят на своем, несмотря на недоброжелательную прессу, уменьшение пожертвований бывших выпускников и минимальное количество абитуриентов за всю историю колледжа. Два шейха забрали из колледжа своих дочерей вместе с обещаниями щедрых вкладов. Все это мы узнали благодаря разведывательной сети Тины.
После ухода Джуди послеполуденная жара возносит мое уже и без того скверное, исполненное жалости к себе, настроение на новую высоту – или я опускаюсь еще ниже?
Мои груди начинают подтекать. Как медицинские подкованная особа, я должна была ожидать этого, но забыла. «Мне хочется сухих сосков», – добавилось к литании моих желаний.
Я не послушалась рекомендаций моего врача относительно покупки бюстгальтера. Теперь у меня появился новый районный доктор. Если бы он посмотрел внимательно, то обнаружил бы, что даже на девятом месяце мои груди едва пополнели и для них нужны будут чашечки самого маленького размера. Невзирая на жару, я решаю отправиться на охоту за бюстгальтерами.
Питер приходит домой с работы и говорит:
– По-моему, тебе лучше не стоит сейчас садиться за руль.
– Ты… ты… ты шовинист, деспот, нахал! – визгливо выкрикиваю я.
Он молча и внимательно смотрит на меня, потом вручает мне ключи. Я бросаюсь к двери со всей стремительностью, на которую способна беременная кашалотиха. Впервые за последние три недели пытаясь втиснуться за руль, я осознаю, что езда будет небезопасной. Уговорив себя вылезти из машины, я топаю обратно в дом, хлопаю дверью и бросаю в Питера ключи.
Он ловит их на лету, словно бейсбольный мяч. Ничего не сказав – ни «до свидания», ни «до скорого», ни «я вернусь через часок», – он уходит, бог знает куда, тихо прикрыв за собой дверь, – более действенный ответ на мою вспышку раздражения, чем любые слова. Я вся вспотела – отчасти от злости, а отчасти от того, что температура перевалила за 26 градусов. А пока только девять утра.
Джуди спасает меня, предложив провезти по магазинам. Когда ее розовый, как лосось, «жук», пыхтя, подруливает к нашему дому, я втискиваюсь внутрь, и мой живот упирается в бардачок. Если она даст по тормозам, то Хлоя, возможно, станет подобием оладушка между моим позвоночником и этой приборной доской.
Спидометр ее букашки уже трижды отсчитал предельно возможный пробег для этого транспортного средства. У него нет даже индикатора уровня топлива. Когда у нас явно кончается бензин, Джуди пинает какой-то рычаг на полу, используя последние капли горючего. Мы заправляемся на бензозаправке, спасая две целых и девять десятых человеческой жизни от превращения в жаркое на радость каннибалам.
В магазине я примеряю белый хлопчатобумажный бюстгальтер. Мне вспоминается кружевное белье, которое я купила, начав спать с Питером. Я утешаюсь тем, что оно останется чистым, хотя это весьма сомнительное утешение, учитывая, что на меня вместе с моим инородным обитателем все равно ничего не налезает.
Разглядывая себя в трех зеркальных стенах примерочной кабинки, я замечаю темную полоску, поднимающуюся от лобковых волос к пупку. Очередная неприятность – теперь я уподобилась еще и полосатому скунсу.
На обратном пути Джуди спрашивает, давно ли мы с Питером стали друзьями. Я говорю, что ужасно давно.
– Тогда ты знаешь, что я понимаю под дружбой. Ты заметила, что последние пару недель в твоем лексиконе преобладает слово «ненавижу»? Это совсем не похоже на тебя.
Я говорю, что она права. Я ненавижу мое подтекающее, потеющее от жары и раздувшееся тело. Я ненавижу ожидание появления на свет моей дочери. Я ненавижу ожидание развода. И больше всего я ненавижу ощущение того, что все вышло из-под контроля. И усугубляется это ощущение реальными жизненными обстоятельствами.
Через два дня после приобретения мною лифчика мы с Питером отправляемся в гости. Студенты-медики, часто заглядывающие в киоск Питера, устраивают своеобразное угощение из разряда «чем богаты, тем и рады».
Вообще-то мне не хочется идти, но когда Питер произносит магические слова: «Кондиционеры в квар…», я тяжело поднимаюсь из кресла еще до того, как он добавляет: «…тире».
Стоит такая жарища, что есть почти не хочется. Я прибавила только четырнадцать из восемнадцати фунтов, предписанных мне доктором. В этой прохладной квартире все закуски пахнут на редкость соблазнительно. Стратегически пристроив мою тарелку, я нагружаю в нее зерновую запеканку и добавляю увесистые ломти жареной говядины.
– Попробуйте салат таббулей. Потрясающе вкусный, – говорит кто-то.
Обернувшись, я вижу женщину. Высокую блондинку. СТРОЙНУЮ!!! До этого, как я слышала, как она говорила что-то о рождении новой жизни.
– Может быть, позже, – говорю я.
– Это скоро кончится, – говорит она. – Стоит вкусить Христовых даров.
– Это не значит, что они исходят от Христа. Мой любовник готовит их, когда мне угодно. А вот муж мой вовсе не умеет делать приличный таббулей.
Она смотрит на мой живот и ретируется.
Совершенно шокированная собственными дурными манерами, я ищу Питера. Он разговаривает в компании мужчин. От его слов мне становится совсем плохо.
Даже к полуночи температура не опускается ниже 18 градусов. Когда мы с Питером идем домой – вернее, он идет, а я ковыляю как гусыня – я говорю:
– Тебе не стоило жаловаться на меня.
– Я и не жаловался.
– А кто говорил, что тебе хотелось бы, чтобы мы были женаты, чтобы иметь удовольствие развестись со мной. По-твоему, это похоже на комплимент? – Я начинаю плакать. Мне хочется плакать изящно, как в кино, промокая глаза кружевным платочком. Киношные героини всегда выглядят потрясающе. Я покрываюсь пятнами.
Питер обнимает меня и разворачивает к себе. Он прикасается губами к моему лбу и вздыхает:
– Как вкусно пахнет. – Имеются в виду кусты роз, мимо которых мы проходим. У меня нет настроения останавливаться и нюхать розы. Я не обращаю внимания на цветок, только что сорванный им для меня. Он бросает его в сточный желоб.
Дома я запираюсь в ванной, где он не сможет увидеть мое уродство, и переодеваюсь в длинную ночную рубашку. Я плюхаюсь на кровать, в море зеленых простыней, как раздувшаяся кашалотиха. И тут же прихожу к выводу, что ненавижу всех китов и зеленые простыни. Уснуть, естественно, невозможно, поскольку инородный обитатель выбивает чечетку на моем мочевом пузыре.
Когда я возвращаюсь из ванной, Питер раскрывает мне свои объятия. Его ласки побеждают хандру. Когда я вновь просыпаюсь пописать, его рука все еще обнимает меня. Этот мужчина – святой.
Мой любимый спит нагишом. В лунном свете, озаряющем его лицо, он похож на ангела. Видя, как он молодо выглядит, я опять со страхом представляю, что в какой-то момент он может сказать:
– Уходи, старуха. Он просыпается.
– Беременность сделала тебя красавицей. – Он смотрит на меня полусонными глазами. – От тебя исходит сияние.
Учитывая, что мне опять отчаянно хочется писать, груди сочатся, а полоска на животе становится все темнее, я могу вообразить все что угодно, кроме красоты. Рассеялись чары наших нежных объятий.
– Беременность сделала меня толстой уродиной. Сияние – это эпитет, выдуманный мужчинами, чтобы пробудить в женщине желание забеременеть. – Лишь только эти слова срываются у меня с языка, мне хочется немедленно затолкать их обратно в горло.
Он напрягается и отпускает мою руку.
– Лиз, ты забеременела потому, что всем нашим встречам сопутствовало взаимное сексуальное возбуждение. Подумай об этом.
Я думаю. До встречи с ним моя сексуальная жизнь была вялой, даже по нормам давно женатых супругов. Беременность открыла для меня удивительный мир сексуальной жизни и увела меня из дома Дэвида к Питеру.
Беременность сделала меня наполовину незамужней сорокалетней матерью. Лишь вынашивание ребенка от любовника помогло мне выяснить, кто же из мужчин – муж или любовник – мне действительно дорог. Лучше жить с любимым мужчиной и отцом ребенка, чем с соседом по дому, в котором я много лет чувствовала себя одинокой.
К концу срока беременности в наших сексуальных играх произошли приятные изменения. До начала этой летней жары наши любовные ласки представляли собой многочасовой оральный секс. По утверждению Питера, мой вкус стал несколько иным со времен завоевания инородным обитателем моего тела. Я позволяла ему вылизывать меня, доводя до множественных оргазмов. Когда наступила жара, мне невыносимо было даже думать о чем-то теплом, включая и его язык.
Он отворачивается от меня. Я с тревогой думаю, не сожалеет ли он о наших отношениях. Конечно, у него и без меня хватает проблем.
Жара вынудила его отказаться даже от горохового костюма, символа его Восточного киоска. В этом наряде мой овощной любовник теперь изнывает от жары. Его рабочие проблемы не ограничиваются неудобством костюмов. С тех пор как Мухаммед уехал в Ливан, у Питера сменилось много помощников. Он потерял три новых гороховых костюма из-за новичков, которые решили не выходить на работу, забрав костюмы по домам. Один ему удалось вернуть, сходив на квартиру к этому помощничку.
Питер тихо спит рядом со мной, и я обещаю себе, что отныне буду вести себя лучше. Я вновь стану хорошей девочкой, какой бывала почти всегда, пока не началась эта безумная жарища.
На двадцать четвертый день этого непрерывного зноя Питеру пришлось работать бессменно, поскольку его последний стажер так и не появился. Солнце уже закатилось, но на термометре 25 градусов. Я уж не говорю о влажности. Мою кожу можно было продавать как Суперклей, гарантирующий прилипание к любым предметам без всяких усилий.
Мой брат Бен и его жена Джанис пытаются развлечь меня. Сэм спит в доме на кушетке. Мы сидим в садике, вымощенном кирпичом патио в окружении свесивших головки бархатцев, гераней и петуний. От соседей нас отделяет деревянный забор. Ветерок, играющий листвой дуба, слишком слаб, чтобы принести облегчение. Мы сидим босоногие, сбросив сандалии.
Бен растекся по шезлонгу, а мы с Джанис пристроились за столиком. Мой братец сорвал с себя все одежды, оставив лишь шорты. Меня удивило, что он выглядит таким спортивным и подтянутым. До того, как он начал заниматься садом, у него было изрядное брюшко. Он слишком часто прежде перекладывал физическую работу на других, а в саду ему в основном приходится работать самостоятельно.
С тягучим скрипом открывается калитка. Босси вяло тащится – а не бежит вприпрыжку, – навстречу своему хозяину. В своей длинной золотистой шубе она должна страдать от жары больше всех нас.
– Парень, ты ужасно выглядишь, – говорит Бен. Он встает, уступая Питеру место в шезлонге.
– Вентилятор сдох. Я жарился весь день при 37 градусах, а то и больше. Пара появившихся стажеров заявили: «Нет уж, сам здесь варись», – а может, они просто растаяли, как Маленький Черный Самбо.
– Маленькие черные самбо бастуют. Разгул расизма, – говорит Джанис, вставая, чтобы вновь наполнить кувшин лимонадом.
Кувшин сделан в форме кукурузного початка с загнутым листом в виде ручки. Мы откопали его в комиссионном благотворительном магазине при Елизаветинском приюте. Питер сказал, что у его бабушки был точно такой же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34