Воцаряется молчание.
Джуди садится и склоняется ко мне. Она входит в роль наставника-воспитателя. Я понимаю, что в ней борются профессиональные и дружеские чувства.
– Ты хочешь спросить меня, от Питера ли он?
– О да! Я разрываюсь между двумя желаниями – быть тактичной и узнать всю подноготную.
– Я почти уверена в этом. И я по-настоящему счастлива. Держу пари, что уже ответила на твой следующий вопрос.
– Естественно, ты выиграла. – Она срывает пластмассовую крышку с чашки.
– Я даже не переживаю больше из-за того, что он моложе меня, – говорю я.
– Я читала в «Национальной статистике», что все актрисы сходятся с более молодыми мужчинами. Возьми Шарандон или…
– Ты читаешь «Национальную статистику»? – Надо же, Джуди читает «Национальную статистику». Вот уж никогда бы не подумала. Ладно бы еще «Государство», «Новую Республику», даже «Жизнь Марии Стюарт», но «Национальную статистику» – такое я даже предположить не могла.
– Я читаю все, включая содержание этикеток на бутылках кетчупа. Давай-ка вернемся к Самнеру, – говорит она. – Мне доверилось по крайней мере четверо девушек, которых он вынудил вступить с ним в связь. Однако я не могу обмануть их доверие, открыв их имена.
– Я слышала о твоем выступлении на предыдущем собрании, – говорю я.
Джуди вертит в руках конец шарфа.
– Да, признаюсь, я выступила тогда не лучшим образом. Но когда он встал и начал нагло лгать нам в лицо, я просто вышла из себя. – Ее лицо посуровело. – Мне хочется прижать к ногтю этого негодяя. Он завалил несколько моих девочек.
Собственническое отношение Джуди к ее студенткам поистине легендарно. Выступление в данной ситуации в защиту студенток может обернуться смертельным ударом в политическом смысле, но у Джуди такая безупречная репутация, что ее боится даже сам директор. Viva страх!
Раздается стук в дверь. Прежде чем я успеваю сказать: «Войдите», Тина протискивается между Джуди и моим столом, чтобы добраться до приемника. Она переключает канал, и мы слышим голос Джека Кейна. Этот знаменитый радиоведущий активно борется за права человека, и ему уже удалось добиться отмены нескольких законов, запрещающих курение. Я не согласна с ним, но меня восхищают люди, способные выиграть борьбу с правящей системой.
Мелисса Гринбаум одна из его гостей. Тема его интервью – сексуальные домогательства.
– Может, вы зашли в его кабинет в тесноватых джинсах, – говорит ведущий.
– Я зашла в его кабинет, потому что он провалил мой совершенно нормальный реферат. На мне были те же самые джинсы, что и сейчас, и как вы видите, они не слишком тесны мне. Он сказал мне, что для получения отличной оценки, я должна… с ним.
– Черт, – сказали мы все трое одновременно.
Мелисса продолжила:
– Вот вам немного тесноваты джинсы, мистер Кейн. Рубашка расстегнута, золотая цепочка путается в волосах на вашей груди. Неужели это означает, что вы хотите, чтобы я и другие гости вашей передачи… с вами?
– Меткий удар, – хором восклицаем мы.
– Как вы считаете, она рискует проиграть свое дело, выступив по радио? – спрашиваю я. Во мне еще сильна жена юриста.
– Она просто пытается достать Самнера всеми возможными способами. Я не думала, что у нее такой сильный характер, – говорит Джуди.
Кейн запустил рекламу, не ответив на вопрос Мелиссы. Вернувшись в эфир, он уже начинает беседовать с тремя другими студентками из разных учебных заведений города. Все они рассказывают о возникших у них проблемах. Джек предлагает людям звонить и высказывать мнения.
– Вы в эфире, – говорит он.
– Мне надоело, что смазливые девицы соблазняют совершенно добропорядочных мужей, – говорит женский голос.
– Добропорядочные мужья не поддаются соблазнам, – парирует Джек. Женщина вешает трубку, прежде чем он успевает отсоединиться.
– Как вы думаете, директор Бейкер пойдет на попятную? – спрашивает Тина.
– Он упрямый, – говорит Джуди. – Как осел.
После занятий я захожу в киоск. Там толпа. Мухаммед уже за прилавком. А Питер проводит собеседование с новым кандидатом в помощники для его бизнеса. Мой горошек хочет сократить время своего пребывания на работе до десяти часов в день. Мы с ним обсудили наши финансовые возможности и выяснили, что прекрасно заживем, сложив наши заработки. Я рада, что мое жалованье теперь считается достойным вкладом, а не жалким пустячком.
Кандидатом является молодая девица, и я испытываю укол ревности.
– Можно я буду работать в костюме сельдерея? – спрашивает она.
Слегка утешает то, что обычно работнички в его киоске не задерживаются дольше трех месяцев. Мухаммед исключение.
Питер замечает меня.
– Лиз, привет, познакомься с Андреа. Андреа, это моя невеста.
Мы изучающе посматриваем друг на друга, обмениваясь рукопожатием. Меня никогда не волновало, кто именно работает у Дэвида. Я надеюсь, что это у меня разыгрались гормоны, а не у него.
– А у вас есть система безопасности? – интересуется она.
– По правде говоря, нас два раза грабили, но после этого охранники колледжа взяли нас под свое крыло, – говорит Питер.
Он показывает ей другие меры безопасности – камеры слежения, объявление, гласящее, что к оплате принимаются купюры не больше двадцати долларов, и аварийные кнопки для связи с полицейским участком.
– И вообще копы к нам частенько заглядывают. Им нравится наш кофе, – добавляет Мухаммед.
Он призывает меня на помощь, пока Питер не закончит собеседование. Удивительно, что в такой холод выстроилась длинная очередь.
– Наш киоск фотографируют. – Мухаммед показывает на шикарный черный «фольксваген» на другой стороне улицы. Сидящий за рулем мужчина, заметив, что мы смотрим на него, убирает фотоаппарат и включает зажигание. Через пару минут его уже нет и в помине.
Питер снимает свой гороховый костюм и надевает теплую куртку. Он обнимает меня одной рукой, и мы направляемся к дому, снег хрустит у нас под ногами. Пока мы ждем зеленого света на перекрестке, он целует меня.
– Осторожней! А то наши губы могут примерзнуть друг к другу, – говорю я.
Моя подготовка к лекциям проходит в уголке второго этажа, где я организовала для себя рабочее место. Я предпочла бы сидеть внизу на диване и, положив голову на колени Питера, смотреть новости.
Питер кричит, чтобы я скорей приходила. Я сбегаю вниз и вижу выступление директора Фенвея, Джонатана Бейкера, который говорит:
– Мужскую половину преподавателей нашего колледжа частенько пытаются соблазнить юные студентки. От них пострадал и профессор Генри Самнер, не зря ведь говорится: «Бойся женских чар, как самого дьявола». И хотя мы очень серьезно рассматриваем любые жалобы учащихся, поскольку должны защищать наших молодых студенток, но порой нам приходится также защищать и наших преподавателей.
Регина Хьюз, новая телеведущая – на закате карьеры переметнувшаяся к нам из Нью-Йорка, но заявившая по радио, что ее потянуло на родину в Новую Англию, – спрашивает:
– Значит, вы не верите в справедливость обвинений, выдвинутых против профессора Самнера?
– Мы провели тщательное расследование. Он отверг все обвинения и в итоге добился поддержки коллег и Совета правления. Я лично также на его стороне. Мы не вправе поставить крест на его карьере из-за истеричных девиц. Нечто подобное уже произошло когда-то в истории с Салемскими ведьмами. Невинные люди погибли только потому, что несколько хулиганок…
Лицо Бейкера пропадает, и на экране вновь появляется Хьюз. В руках у нее лист бумаги.
– Мне только что позвонила профессор Джуди Сментски, хорошо известный и уважаемый специалист по проблемам подросткового питания, которая руководит клиникой Фенвейского колледжа. Доктор Сментски сообщила нам, что далеко не все преподаватели поддерживают профессора Самнера.
– Нет, ты видел, что замыслил этот гад, – говорю я Питеру.
– Да уж, я все ждал, во что это может вылиться, – говорит он.
* * *
Я никогда не считала себя меркантильной особой. Живя в доме, набитом всевозможными техническими новинками, я мечтала жить попроще, без всех этих игрушек Дэвида.
В доме Питера кухня хорошо оборудована, но не набита техническими новинками. Ему не нужны особые устройства для приготовления горячих булочек с сосисками или для придания бутербродам идеально круглой формы.
Если бы я оборудовала прежний дом по собственному вкусу, то сейчас, возможно, больше скучала бы по всяким мелочам, поскольку ничего не взяла с собой, но я ушла из безраздельного царства Дэвида в заповедный мир Питера. И тем не менее я вдруг поняла, что мне ужасно не хватает некоторых вещей. Не многих. Лишь нескольких.
Мне душевно не хватает картины с изображением Венеции, написанной моей бабушкой. Я еще ходила в детский сад, когда она написала ее, примерно за год до своей смерти. Она моя бабушка по материнской линии и жила вместе с нами. На картине изображен лодочник, стоящий в гондоле, на фоне небольшого дома.
Бабушка никогда не была в Венеции. Она ни разу не выезжала севернее Гэмптон-бича, Нью-Гэмпшир, или южнее Провиденса, Род-Айленд. Она была настоящей американкой из Новой Англии и не видела необходимости в дальних путешествиях, поскольку уже жила в любимом и желанном месте.
Она скопировала венецианский пейзаж со стереоскопической открытки, и я помню, что с интересом смотрела, как она рисует эту картину. Она часто заглядывала в стереоскоп и, всякий раз отложив его, наносила мазки на холст.
Я частенько думала о том, что, возможно, в молодости она мечтала стать художницей, но в те времена у женщин был не слишком большой выбор. В пятнадцать лет она ушла из школы и проработала в лавке до самой женитьбы. А потом ее овдовевшая мать переехала к молодоженам.
Вспоминая бабушку, я задумалась, не ожидала ли наша мать, что кто-то из ее детей пригласит ее жить в свою семью. Хотя, наверное, благодаря соседству Бена у нее не возникало такой надобности.
Эта картина висит в моей гардеробной. Дэвид счел ее недостаточно хорошей, чтобы повесить на более видное место, хотя ею заинтересовалась одна дама, искусствовед, которая была у нас в гостях. Когда она ушла, Дэвид сказал, что она заинтересовалась этой картиной из вежливости.
По утрам, глядя на венецианский пейзаж, я словно прикасалась к разнообразным мирам моего детства. Я ощущала связь с бабушкой, далеко превосходящую мои простые воспоминания, они переплетались с множеством ее воспоминаний, которыми она делилась со мной, рассказывая разные истории.
Когда она умерла, я только начала ходить в школу, но отлично помню ее рассказ о том, как она впервые поехала на велосипеде в город. Она даже рискнула сесть за руль, и в Конкорде ее называли «Дамой с фордом» целых два года, до тех пор пока еще одна женщина не научилась водить машину. В наследство от бабушки мне досталась только эта картина. И я скучала по ней.
Мне не хватало также моих фланелевых ночных рубашек и халатов. Частые стирки сделали их мягкими. К джинсам, обуви и рубашкам обычно долго привыкаешь. Мне не хватало моего компьютера. Печатать на электрической пишущей машинке Питера фирмы «Смит-Корона» после удобства компьютерной обработки текста – все равно что пересесть с быстроходного «корвета» на повозку с волами.
Я решила забрать несколько своих вещей, когда Дэвида не будет дома. Насколько я помню, мой экс-супруг планировал пару недель в середине января провести в Европе.
Во вторник утром у меня нет лекций, и я собираюсь попытать счастья. Решив предупредить домработницу о своем приезде, я звоню в свой бывший дом, но к телефону никто не подходит.
Я сообщаю Питеру о своих планах, он вызывается съездить туда со мной за компанию. Андреа еще числится в учениках, но ему кажется, что он может оставить ее одну на пару часов.
Сначала я отказываюсь, но меня так сильно пугала эта поездка, что по здравом размышлении я принимаю его предложение, тем более что он не против подождать меня в кафе. Как-то нечестно было бы приглашать моего будущего мужа во владения бывшего. Питер соглашается без вопросов. Без всяких контрпредложений.
Я еще не успела отвыкнуть от пререканий по любому поводу. Питер говорит, что ему хотелось бы посмотреть, где я жила, но с той же интонацией он мог бы сказать, что, по прогнозам, сегодня будет снег или «Кельты» выиграют у «Лейкистов». Это некое гипотетическое желание, без всяких личных претензий.
Я сажусь за руль. Иногда машину водит Питер. Ему все равно. Оба мы равнодушны к вождению и пользуемся машиной из-за удобства и быстроты, не испытывая особого удовольствия или неприязни.
Некоторые мужчины не любят женщин за рулем. Частенько жена предпочитает место пассажира, пока муженек паркуется или выезжает. А уж потом жена может пересесть за руль и ехать по своим делам. Даже Марк и Джуди так поступают.
На трассе 93 я пристраиваюсь в средний ряд. За мной несется огромный грузовик. Я резко нажимаю на педаль газа, моля бога, чтобы машина послушалась меня. Она слушается. Питер хлопает в ладоши.
Может, это глупо, но у меня появилось какое-то муторное ощущение, когда я подъехала к торговому центру нашего микрорайона. Прошлое посягает на настоящее. Зарулив на парковочную стоянку, я показываю Питеру, где ему лучше подождать меня. Машин на стоянке мало. Толпа оголодавших еще не приехала на бутербродный ланч, а для утреннего кофе уже поздновато.
– Закажу ванильную содовую и шоколадное мороженое, – говорит Питер. Он всегда заказывает нечто подобное. Пробует разнообразные на вкус рожки, выбирая самые причудливые наполнители, типа манговой или ананасной шоколадной стружки. – Хочешь что-нибудь для храбрости?
Я отказываюсь, и он выходит, чмокнув меня в щеку. Под мышкой у него зажата «Бостон Глоуб».
До нашего участка отсюда меньше полумили. Проезжая мимо дома моей экс-невестки, я ищу взглядом ее машину. Но ее гараж пуст. Так же как и Дэвида.
Я звоню в дверь. Никакого ответа. Мне не удается открыть дверь. Он сменил замок. Проклятье! Это же пока еще наполовину мой дом. Я не могу попасть в свой собственным дом. Мне нужно было прийти, пока там была домработница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34