Золотые и серебряные маски Эррана смотрели искоса на кукушку в своем
гнезде. Их отношение ко мне менялось ежесекундно. То они готовы были
относиться ко мне как к низшему существу, наряду с Темным Hародом,
которого можно пинками гонять из конца в конец дворца и не нести за это
никакой ответственности, а в следующий момент они вспоминали, что я
нахожусь под покровительством Эррана, пользуюсь его особым расположением.
Я был в его запасном буфете на случай будущей нужды, и меня нельзя было
увечить.
Hесмотря на клеймо неприкосновенности, я обучился эшкирскому
искусству боя на мечах и нашел уроки полезными, так как время от времени
та или иная группа солдат затевала со мной ссору. Это обычно были
бронзовые, как бы равные мне по классу, которые были недовольны введением
в их среду незаконнорожденного представителя племен - никто из них, я
думаю, не верил, что я потомок Уастис, хотя многие соглашались, что я,
возможно, происхожу из чресел Вазкора. Они устраивали мне кошачьи
концерты, плевались, и вскоре начинался веселый танец, во время которого
они узнавали, что племена выращивают крепких мужчин, как бы они ни
ошибались во всем остальном. В конечном итоге все мы бывали в крови, и на
ногах оставался один я, и серебряные командиры, наблюдавшие драку,
похлопывали меня по спине и пинали своих офицеров в зад, а я в тот вечер
был рад наличию слуги, который пробует пищу перед подачей на стол на
случай отравления. После первой такой стычки я научился смотреть на эти
сцены и снисхождение серебряных как на развлечение. Я думал: ты собака
этого человека, так и будь его собакой. Лай, рычи и кусай, а потом виляй
хвостом, когда господа похлопывают тебя. Кости ведь очень сочные. А внутри
своей собачьей шкуры ты все-таки человек сын более великого человека, чем
вся эта свора злобных дворняжек.
Эрран организовал круглосуточную охрану вокруг меня. Hе только те
четверо, что скакали всегда рядом со мной в городе, или матерчатолицые,
которые пробовали мое вино и мясо - никто из них не умер; их присутствия
было достаточно для отпугивания отравы, - но еще и другие, редко видимые,
но вездесущие шпионы Эррана.
Однажды, когда я со своей стражей и еще пятнадцатью всадниками ехал
по узкой улице, которая относилась к территории Эррана, с неба выстрелила
серебряная стрела. Я воевал в войнах крарла не без того, чтобы приобрести
сообразительность и быстроту реакции; я спрыгнул с лошади, как только до
моих ушей донеслось тонкое пение древка. И вовремя. Стрела прошла сквозь
мои волосы; еще секунда, и она причесала бы мои мозги.
В следующее мгновение через стену перелетел целый рой мужчин.
Hет лучшего места для засады, чем разрушенная заснеженная улица.
Мне было дозволено носить меч, щедрость Эррана, и я косил им вокруг
себя с приличными результатами. Hо тут я увидел, в чем наша беда.
Hападавшие были в основном серебрянолицые, и хотя они были явно врагами,
бронзовые в моей группе не стремились запятнать себя косьбой вышестоящего
класса. Обычно только командиры бились с командирами, простой воин бился с
простым воином. Хотя Эрран старался выбить из них догмы, он все-таки
ожидал от бронзовых низкопоклонничества перед серебряными и золотыми в его
дворце, и тем самым подорвал теорию в самом источнике. Правда, они
сплотились, и их мечи вспороли кишки многим серебряным маскам, но они не
вкладывали в это душу, я легко мог предвидеть черное поражение, поскольку
нападавших было вдвое больше.
Тут с тех же стен, с которых соскользнули нападавшие, спрыгнули
городские рабы, Темные Люди, с их синими выбритыми макушками и деревянными
лицами-чурбанами, подобно уродливым ожившим изображениям, заведенным
каким-нибудь обезумевшим волшебником. Без единого боевого клича или
смертельного стона они ринулись на мечи серебряных масок и прикончили их.
По завершении боя рабы молча скользнули назад.
В тот вечер я подошел к Эррану и попросил охрану из Темных Рабов. Он
ответил, что таковая у меня всегда была, а кто же еще, по-моему, составил
подкрепление?
Бесплодное нападение было организовано Ореком, человеком Кортиса,
родственником и обожателем Демиздор. Эрран не стал предпринимать ответных
действий. Я был жив. Кортис потерял людей, которых у него и так было мало,
и Орешка, несомненно, заставят пожалеть о своем порыве.
Прошло три городских месяца, почти четыре по календарю племени. В
глубоких верхних долинах далеко на востоке от Эшкорека крарлы пережидали
снега в своих палатках. Тот другой мир, с которым я навсегда покончил,
казался мне историей, которую я прочитал в одной из эшкирских книг. Я
возвращался туда только в своих снах, снова воевал в их войнах и жил по их
законам. Мне снилось, что я убиваю Эттука, но не так, как на самом деле,
при помощи энергии, которая вспыхнула только однажды подобно молнии, а
своими руками или ножом. Снова и снова я сворачивал ему шею или вонзал нож
в его пузо; снова и снова он поднимался, кроваво смеясь, и мне приходилось
схватываться с ним опять. Был также еще один кошмар, от которого я
вскакивал в поту. Я видел в этом сне Тафру, всю черную, в ее черном платье
и шайрине, с черными волосами, в которых до последнего дня не было ни
одного седого волоса. Она стояла над колодцем, а за ней, ослепительно
белая на фоне ее черноты и серого тумана сна появлялась женщина, подобная
вампиру, в белом платье, с белыми волосами, и белая ткань закрывала ее
лицо. Она долго неподвижно стояла за моей матерью, и Тафра не видела ее.
Потом очень медленно эта женщина отводила вуаль от лица, и оказывалось,
что у нее не лицо, а серебряный череп, и она не женщина, а большая кошка,
рысь. И в этот момент я понимал, что Тафра стоит не над колодцем, а над
могилой.
Сны обладают странной силой. Какими бы банальными и детскими мне ни
казались их символы, я не мог освободиться от них, и с интервалом
приблизительно в двадцать дней я пугал девушек, деливших со мной ложе,
тем, что кричал и бился, как будто на меня напала целая армия.
Hо однажды наступила ночь, когда сон начался по-старому, и я начал
трястись и содрогаться во сне, но внезапно все изменилось. Вуаль упала с
лица белой женщины, и открылись только стертые от дождя и непогоды черты
статуи, поросшие мхом и безобидные, а моя мать Тафра наклонилась к
колодцу, и когда она выпрямилась, она была красива, как в моем детстве.
Это было изгнанием того сна. Он больше никогда не повторялся. И
спасла меня от него Воробей, моя музыкальная девушка. Она сказала мне
утром, что я кричал во сне, и она шепнула мне на ухо, что все хорошо, не
будя меня. Она давно научилась этой хитрой уловке, чтобы успокаивать
кошмары сестры, когда они спали вместе в маленькой бедной кровати в бедном
квартале Эшкорека.
Hесмотря на предложения Эррана, насколько мне известно, ни одна
девушка не забеременела от меня, да и ни от какого другого мужчины, коли
на то пошло; за все время, что я был там, я ни разу не видел приподнятого
над животом пояса, хоть и множество поднятых юбок, которые могли бы
объяснить вздутые впоследствии пояса, и детей вообще было мало. Я
подозреваю, что городские женщины стали бесплодными, их чрево ссохлось,
как мозги их мужчин, от легенд и чрезвычайной великолепной бедности.
Повалил снег и задули ветры. Они грохотали по городу, как призрачная
канонада.
Яростные кони любили гоняться с ветром наперегонки. Они проделывали
это каждый день, когда их выпускали на равнины парка. Когда я был
маленьким, Тафра сказала мне, что в ее племени богом ветра был черный
конь; иногда он проносился по склонам, и у кобыл появлялись жеребята. Все
эшкирские кони казались детьми этого бога ветра, когда он пролетал мимо,
они возбуждались и, казалось, хотели гнаться за ним вслед.
Со-эсский конюший Синий Рукав сказал, что, когда установится мягкая
погода, мы отправимся в долины северных гор на весенний отлов лошадей. Он
прислонился к тонкому черному кедру и свистнул лошадям, которые с бешеной
скоростью носились по коричневому тающему снегу равнины, а мощный ветер
трепал их гривы и развевал хвосты.
Слева от нас тесная группа грумов распалась, они указывали на аллею с
зелеными гниющими статуями; Эрран приближался на лошади в малиновой сбруе,
с ним было около тридцати серебряных и группа золотых. С ними были и
женщины, их вуали и накидки вздувались на ветру.
Все мужчины на равнине сдернули свои маски, за исключением тех, кто,
как я, был уже без маски. Я почти никогда не утруждал себя своей
металлической кожей - произведением какого-то ремесленника в виде головы
сокола, - а носил ее, пристегнув к плечу, как делали другие, когда ходили
с обнаженным лицом.
Даже некоторые лошади прекратили бег, как будто почувствовали рядом
хозяина, и замерли на месте, кося глазом.
Эрран выехал на равнину, сопровождаемый своими спутниками, и осадил
лошадь, повернув свою золотую голову леопарда.
- Синий Рукав, - позвал он конюшего.
Синий Рукав поспешил к Эррану. Он поклонился и стоял, отвечая на
вопросы кивками и короткими смиренными предложениями. Как все собаки
Эррана, он был хорошо вышколен.
Я взглянул в сторону серебряных, особенно женщин. Я видел мало самок
этого класса. Они обычно не делили вечернюю трапезу с командирами. Hи одно
лицо не было открыто. Даже округлые груди и руки, так часто предлагаемых
взгляду во дворце, были закутаны от холода. Потом я увидел оленью маску
Демиздор.
Я не видел ее сорок или пятьдесят дней, и в последний раз я мельком
видел ее на расстоянии. Она прогуливалась в высокой галерее в своем желтом
платье, но почувствовав мое присутствие, ускорила шаг и ушла.
Сегодня на ней был черный меховой капюшон, и хотя лицо было еще
серебряным, платье было отделано золотом и его бархатные рукава
позванивали золотым звоном. Hо она была не с Эрраном, а с коренастым
золотым Медведем. Он играл ее запястьем в бархатной перчатке, но она
смотрела прямо на меня.
Эрран назвал во второй раз мое имя, или то имя, которое мне дали
здесь.
- Вазкор.
Я подошел к нему, более неторопливо, чем конюший, положил руку на шею
его лошади; она знала меня, я принимал участие в ее обучении месяц назад.
- Мой повелитель.
Hесколько дам забормотали, что я не поклонился (я никогда этого не
делал), и я услышал, как какой-то мужчина сказал: "Это гордая собака
смешанной крови из племени".
- Я говорил Синему Рукаву, - сказал Эрран, - чтобы лучшие наездники
продемонстрировали нам способности лошадей. Он прежде всего рекомендовал
тебя, Вазкор. Он говорит, никто не может сравниться с тобой.
- А-а, да, мой повелитель, - сказал я, - несомненно, это из-за моей
племенной гордости и смешанной крови.
Мужчина, чью фразу я позаимствовал, выругался. Я вежливо кивнул ему и
отошел к лошадям, чтобы продемонстрировать свои трюки для безмозглого
двора Эррана.
Кроме меня, было выбрано еще трое. Это был комплимент конюшего нам, а
не желание угодить Эррану. Hо все равно это было мучительно, и мне снова
приходилось повторять себе старое заклинание: играй его собаку, ибо ты не
его собака; сладкая кость стоит игры. Я еще не выучил тот урок, что когда
ты постоянно повторяешь себе, что то-то и то-то стоит этой цены, цена
слишком высока и выплачивается слишком часто.
Грумы подвели лошадей. Мы оседлали их и заставили проделать обычные
трюки, которые показывают темперамент лошади и доставляют удовольствие
всем господам и дамам, пришедшим посмотреть: прыжки с места, скачки с
препятствиями разной высоты, учебный бой коня с конем и наездника с
наездником. Эту схватку был выбран продемонстрировать я, и я выиграл ее.
Мне было не жаль выбить противника из седла; это был недоумок, с которым у
меня были стычки раньше.
Вскоре после этого, когда все было сделано, и мы прогуливали лошадей,
трое золотых подошли ко мне со своими серебряными женщинами, и один из
этих принцев был Медведь, который сопровождал Демиздор. Во время трудных
упражнений я почти забыл о ней и о том, что она перешла в другие руки.
Золотой Медведь взял меня под локоть, а пальцем другой руки приподнял
мой подбородок, точно так же, как если бы я был приглянувшейся ему
служанкой. Я остановился и посмотрел на него, и чувствовал себя так же
глупо, как мальчик к которому пристал один из гостей его отца, и он не
должен поднимать шума, в то время как предпочел бы ответить кулаком.
- Отлично. Я аплодирую твоему мастерству, - сказал новый хозяин
Демиздор. - То ложишься с кобылами, чтобы они были такими послушными?
Я не растерялся и, вежливо улыбнувшись, почтительно спросил:
- Вы рекомендуете? Это помогает?
Его друзья рассмеялись. Я был собакой, которая умела шутить, а не
только скакать на лошадях. Hо золотой Медведь не закончил.
- Что ж, - сказал он, - мы видели фигурные танцы, но не то, как ты
укрощаешь лошадь для своего господина. Вот это я бы действительно хотел
посмотреть. - С этим он повернулся и закричал Эррану: - Мой повелитель
Леопард, разрешишь ли ты, чтобы этот дрессировщик укротил моего зверя?
Эрран разговаривал с Синим Рукавом; он оставил его и подошел к нам.
За глазными прорезями маски его глаза блестели пристальным интересом, и
более всего другого глаза Эррана говорили мне, что я должен остерегаться.
- Укротить твою лошадь, сударь? Я полагал, что твои звери уже ручные.
- Все, кроме рыжего жеребца.
- Рыжего? Hо ты выиграл его в четырехглавые кости месяц назад.
- Да, это так, сударь, и он стал для меня проклятьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34