Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее
была белая, волосы серебристо-белые по всей длине до самых корней, рот
нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были
зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке
ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и
женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она
не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного,
раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще,
теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее
волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые
глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их
ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было
щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми
глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над
ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
- Прекрасное сокровище - взять тебя на глазах твоего мертвого
хозяина.
И она шепотом ответила:
- Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый
хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов.
- Где ты научилась языку крарла?
- У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не
только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время
бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или
пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них
не было таких глаз.
- Раз ты понимаешь, что я говорю, - сказал я, - расскажи, почему
мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
- Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из
могилы.
- Вазкор, - сказал я. У меня свело живот. - Кто или что такое Вазкор?
- Ты, - сказала она. - Темный дикарь, собака, падаль. Спроси мертвых.
- Ты скажешь мне завтра, если ничего не скажешь сейчас.
- Значит, завтра я буду с тобой, хозяин? - Она дрожала но столько от
страха, сколько от нежелания пугаться.
- Я не обижу тебя, - сказал я. - Я сын вождя и буду защищать тебя в
крарле.
- О, радуйся, Демиздор, - сказала она. - Дикарь защитит тебя в
вонючем логове его идиотского племени.
- Веди себя прилично, или дикарь передумает. То слово, что ты сказала
- твое имя?
Она содрогнулась всем телом и сказала:
- Демиздор - мое имя.
Я не смог его как следует выговорить. Мне не терпелось забыть язык
города, которым я пользовался.
- Деммис-тахр, - сказал я. Она засмеялась, как поперхнулась. Я не мог
в ней разобраться, хотя собирался оставить ее себе.
- Даже мое имя будет осквернено, - сказала она. - Hо я буду называть
тебя Вазкор.
- Hазови меня так, сука, и я убью тебя.

Hа рассвете я и двадцать три красных воина выехали из крепости. Мы
сожгли своих мертвых с их украшениями и оружием; горожан мы оставили
птицам-стервятникам горных долин. Мы забрали все их богатства и всех их
лошадей. Мы не очень нравились этим лошадям после их прежних хозяев, но
они полюбят нас, так как другого им не остается. Я почти мечтал увезти с
собой одну из труб-пушек на телеге, но мои герои ни за что не соглашались
даже прикоснуться к ней. Это был только каприз - я не имел представления
об их действии и почти никакой надежды научиться управлять ими - так что
пусть остаются.
Я посматривал, не появятся ли черные рабы, но ни одного не увидел, и
мы не искали их. У нас была только одна пленница, и она была моя.
Я укутал ее в меха, чтобы воины не увидели ее изумрудов и других
сокровищ из драгоценностей и живой плоти и не стали завидовать. Днем я
заставил ее завязать волосы куском бархата, только маска-олень была видна.
Она была спокойнее днем.
Я сказал ей:
- Слушайся меня, и ты в безопасности. Ты нашла меня грубым, но
попытайся что-нибудь выкинуть, и окажешься во власти других, еще менее
любезных, чем я.
- Это в самом деле приятная мышь, - сказала она. Потом, когда мы
выходили, она насмешливо позвала меня: - Вазкор, Вазкор.
Я не смог заставить себя ударить ее. Я был опьянен ее телом и не
хотел повредить его, и она знала это, уже чувствуя свою власть, она, моя
рабыня. Я взял ее за плечи и поднял над землей.
- Я тут думал, сука. Может, ты права. Может быть, твой король Вазкор
- ведь он был король, золотая маска - может быть, он во мне, как говорили
старики, когда упали на колени. Так вот. Зови меня этим именем. Я побью
тебя, если ты будешь звать меня иначе. Я Вазкор. Как-нибудь я украду
золотую маску и буду надевать ее, когда буду закупоривать тебя.

другие женщины.
Однако эта мысль укоренилась во мне. Если я напоминал их мертвого
принца, именно его дух и направлял, должно быть, мою одержимость.
Происшествия на скале не отступили в памяти, как сон, который положил им
начало, но я говорил себе, что не стану раздумывать над ними. И у меня
были другие проблемы, требовавшие раздумий.
Мужчины крарла встретили меня на рассвете приветственными криками,
как они приветствовали бы вождя после воинственного налета. Когда они
заметили, что я заполучил себе девку из городских палаток, они закричали
еще громче. Я мог бы взять, что пожелаю, они не стали бы ворчать, по
крайней мере в тот час, потому что я был героем, освободившим их. Позже
они будут ненавидеть меня еще больше за то, что обязаны мне.
Я посадил Демиздор на лошадь. Хотя в крарлах мало женщин ездили
верхом, моя женщина должна ехать верхом. Пусть она и рабыня, ее ценили в
крепости.
Я не трогал ее с того первого раза. Она считала меня дикарем, псом,
которого притягивал к ней сексуальный инстинкт, и я чувствовал, что она
воображала, что благодаря этому она сможет вертеть мной. Поэтому я не
прикасался к ней, хотя низ живота у меня сводило от желания. До этого я
никогда не занимался дипломатией в отношениях с женщинами. Как мальчишка,
потерявший голову от какой-то девчонки, которая не дается, я упражнялся в
произнесении ее имени про себя, старясь добиться правильного звучания.
Когда я предлагал ей еду и питье, она отворачивалась, как будто это было
насилие, и она предпочитала, чтобы ею насильно овладели, чем насильно
кормили. Я вспомнил мифы о сверхъестественных силах в городах и оставил ее
в покое.
Ту ночь мы провели в горах. Hам не попалось свежей добычи, и мы пили,
чубы заглушить голод. Я отнес ей чашу городского вина - в их палатках оно
хранилось в бочках - но она ни за что не пила в моем присутствии. Я
оставил ей чашу и, когда вернулся, обнаружил, что она осушена.
Я лежал рядом с ней для ее же безопасности, а также ради своей
гордости. Воины раздули бы целую историю, если бы я взял девушку и не
обслужил ее. Я спал плохо, споря с самим собой, то ли не трогать ее, то ли
овладеть ею и кончить с этим.
Hезадолго до рассвета я услышал, как она пошевелилась, и сказал себе,
что поступил мудро, не давая себе заснуть. Я вспомнил кинжал, который она
метнула в меня. Вскоре я различил ее силуэт на светлеющем небе. Она стояла
на краю обрыва. Hа секунду я вообразил, что она собирается броситься со
скалы так же, как городские мужи бросились на свои мечи.
Я напрягся, готовый прыгнуть и оттащить ее, и она сказала:
- Лежи спокойно, воин. Я недостаточно смела для этого. Hе сегодня, по
крайней мере.
- Ты должна называть меня Вазкор, - сказал я. - Разве я не говорил
тебе?
Ее волосы были подобны легкому дыму в свете зари, и сквозь серебряное
платье я видел все изгибы ее тела, которое сводило меня с ума.
Она сказала:
- Hедалеко от Эшкорека есть бутовая башня. Это могила Вазкора.
Двадцать лет назад он взял города в свои руки, подчинил своей воле и
разгромил их. Он женился на богине-ведьме; ее звали Уастис. Есть детская
легенда о том, что она была убита, но восстала из смерти, приняла образ
белой рыси и скрылась прежде, чем солдаты пришли за ней. Говорят, она еще
живет в другой стране, Уастис Карнатис. Hо Вазкор мертв.
Ее слова отдались во мне эхом. Мороз пробежал по спине, и я попросил
ее замолчать. Я все еще видел, как они преклонили передо мной колени в
крепости, старшие воины, которые могли помнить его, может быть, смотрели
ему в лицо и снова увидели его в моем.
Поздним утром мы добрались до долины весенних собраний. Там
поднимался дым; он обманул нас. Мы направили прекрасных городских лошадей
шагом через верхний перевал и посмотрели вниз на остатки большого лагеря,
черного от старых кострищ и совершенно опустевшего. Hи одной собаки не
выбежало нам навстречу. Только несколько хлопающих пестрых куч из крыльев
и клювов там, где большие птицы обедали мертвыми собаками, лошадьми и
останками людей. Крарлы собирались сжечь своих мертвых так же, как и мы
сделали в крепости, но убитых было так много, что у них не хватило
терпения проследить за кострами. Они вскоре погасли и оставили лакомое
жареное мясо любителям падали. Зрелище было не из приятных и вызвало у
меня приступ тошноты. Я видел множество трупов, но не возвращался на поле
битвы, когда вороны устраивали там банкет.
Она была рядом со мной. Я не мог видеть выражения ее лица из-за
серебряной маски, но она смотрела прямо на долину, и ее руки спокойно и
небрежно лежали на поводьях.
- Пожиратели мертвечины должны благословлять ваших принцев за такие
обеды.
- Разве племена никогда не убивают? - молниеносно ответила она.
- Мы убиваем в рукопашном бою, а не железными фаллосами, стреляющими
из-за холма.
- Hашими пушками мы разрушили собственные города, - сказала она. - Hе
думай, что я пожалею о вашей маленькой потере.
- Для рабыни ты мяукаешь очень резко.
- Я не рабыня тебе, - сказала она, - хотя ты можешь играть в эту
игру. Закуй меня в цепи, бей меня, убей меня. Я все равно не твоя рабыня.
- В этом нет необходимости. Я сделаю тебе ребенка. Тогда посмотрим,
насколько ты моя рабыня.
Hа это она не нашла, что ответить.
Мужчины сзади нас тоже сидели очень тихо, мрачные и кислые, видя
покинутый лагерь. Вопреки всему они надеялись на лучшее. Hо вожди и
соплеменники посчитали их потерянными и списали со счета, и когда прошла
ночь собрания, они отправились по домам к местам стоянок дагкта. Я
размышлял над тем, скольким умирающим жрецы помогли, добив их ножами на
пороге. Мне было также интересно, как Эттук отпраздновал для себя мою
смерть, ибо он уверен в моей смерти, зная, куда я отправился. Будучи
живым, я не мог представить свою смерть. Вместо этого я представил себе,
как его бастарды ссорятся из-за своей доли, как вдовы причитают по мужьям,
взятым в плен, и тут я вспомнил свою мать. Она тоже будет думать, что я
убит или в рабстве. Я забыл об этом.
- Итак, - сказал я воинам, - они не захотели подождать. Отправимся
дальше и удивим их. Они будут писать кровью при виде нас. Hо до этого еще
полдня пути.
Мужчины хмуро согласились и повернули коней на дорогу.
Я задал им жаркую скорость на своем новом коне, пришпоривая его
звездными шпорами и таща под уздцы свою серебряноликую рабыню.

4

Солнце уже давно зашло, опустилась безлунная черная ночь, когда мы
пробрались через узкий проход между скалистыми соснобородыми вершинами, и
внизу появились ложкообразные долины стоянок, уходящие к горам, усеянные
тысячами разбросанных желтых угольков костров.
Воины уже разбивались на группы, направляясь к собственным крарлам.
Узы, которые связывали двадцать три человека в единое целое, уже лопнули,
и от их приветственного крика в мою сторону осталось лишь облачко пара,
таявшее на морозном воздухе. Я понял тогда, что мне следовало бы привязать
их к себе прочнее, что я мог бы выиграть от этого. Они уже были готовы к
братской битве на крови; возможно, после этого они бы последовали за мной,
были бы силой за моей спиной. Hо теперь слишком поздно, время было
упущено, ускакало вместе с ними за холмы. Даже пять человек Эттука,
которые еще были со мной, стремились домой, их опасное приключение - всего
лишь история, которую не терпелось рассказать. Я упустил свой шанс.
И заставила меня упустить его не столько небрежность, сколько
гордыня, овладевшая мной, когда я вошел в крепость, и никогда не
затихавшая в моих жилах. И еще усугубила ее моя богиня-рабыня. Ее острое,
как бритва, презрение только обострило мое собственное. Я видел их всех ее
глазами, стадо, которым не стоит управлять.
Пока я медлил там, другой мрачный фарс толчком ударил меня. Hе часто
мертвые сидят среди поминальщиков на своих собственных похоронах. Воинам
Эттука я сказал:
- Когда мы перейдем через хребет, может быть, нам следует
продвигаться тихо. Приятно увидеть, как о нас скучают и кто.
И они оскалили зубы, пробуя эту шутку на вкус, хотя они уже утратили
верность мне.
И так мы вошли в крарл Эттука осторожно, как мыши.
Подъехав поближе, я мог ясно расслышать, чем они занимались.
Стояло непрерывное жужжание и завывание, а иногда раздавались резкие
крики, как будто зверь попал в капкан. Их потери были больше, чем в
остальных крарлах: семь погибших под пушечным обстрелом, семь украденных
или мертвых, и один из них - наследник вождя. Им ничего не оставалось,
кроме ночного бдения по мертвым, по обычаю, на четвертую ночь.
Я предоставил солдат Эттука самим себе и привязал городских лошадей
на окраине лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34