Их надо сбрасывать близ села Лозовенька, расположенного в ста пяти километрах юго-западнее Купянска. Точное место сброса: три костра, расположенных треугольником.
Полеты состоялись, но лишь во второй половине ночи. А вначале шел дождь, совершенно не было видимости. Погоду ждали, сидя в кабинах. Под чехлами. "Спи, - сказал Константинову Жуков, - пользуйся случаем. Первыми полетят Бекаревич со Слеповым, затем Ломовцев с Косаревым, и только потом мы. Не проспим. Услышим. Не услышим, техник разбудит".
Сказал и уснул. А Владимир не смог. Он действительно очень устал. Летают все время вместе, уже сделали более тридцати вылетов, но Жуков и спит хорошо, и ест с удовольствием. Константинов напротив - и аппетит неважный, и бессонница. Характеры у них разные. Для Жукова полет на боевое задание - работа обычная, для Константинова - работа напряженная. Жуков переживает опасность только тогда, когда он в воздухе, когда по нему стреляют, Константинов - и до полета, и после полета. Жуков на пробоину в плоскости смотрит с усмешкой: "Техникам работы прибавилось". Константинов с опаской: "Еще бы три сантиметра и пуля попала в кассету, могли подорваться на собственных бомбах..."
Жуков проснулся, слушает, спит или не спит Константинов. Убедился - не спит. Спрашивает:
- Бодрствуешь? - в голосе недовольство. Владимир вздохнул вместо ответа.
- Не вздыхай, твое настроение зависит только от тебя.
Владимир молчит, он знает, о чем пойдет разговор. Жукова это бесит, но он сдерживается, говорит спокойно, убедительно:
- С точки зрения друга твое настроение меня, конечно, интересует; с точки зрения командира меня интересует не настроение, а работоспособность. Откровенно скажу, твоя работоспособность меня беспокоит. Претензий пока еще нет, но если ты сегодня не съел свой ужин, а ночью не спал, и завтра не съешь и не будешь спать, твоя светлая голова будет плохо работать.
- Не беспокойся, Алеша, этого не случится.
- Где гарантия?
- Завтра я хорошо поем и даже выпью свои фронтовые сто граммов. Говорю вполне серьезно, слово даю.
- Ну вот, это дело другое, - удовлетворенно говорит Алексей.
После той ночи, когда погиб штурман Бибиков, Владимира будто подменили. Он затосковал, загрустил, стал плохо есть, спать. Выматывала и напряженная боевая работа, полеты под огнем противника. "Ты выпей, говорил ему Жуков, - и все напряжение как рукой снимет. И поешь хорошо, и поспишь. А сон, сам понимаешь, лучший отдых". Раз сказал, второй. А в третий раз упрекнул: "Все люди как люди, только ты как красная девица". Причем, сказал это в столовой, в присутствии всех. Владимир обиделся: "Я от кого-то слышал, что немецкие солдаты в атаку ходят пьяными..." Жуков спокойно разъяснил:
- Правильно, ходят, я тоже где-то читал. А вот сравнение, прямо скажу, неудачное. Их поят перед атакой, перед боем. Дурманят, чтобы храбрее были, безрассуднее. Нам же дают после полетов, после боев и только сто граммов. Чтобы снять нервное напряжение, возбудить аппетит. Улучшить сон. И не просто так дают, а па приказу наркома обороны.
Дождь постепенно утих, поднимается облачность, улучшается видимость. А ночь уже подходит к концу, скоро забрезжит рассвет. И вдруг ракета: сигнал на вылет. Сразу все ожило. Послышались команды, зарокотали моторы, на старт порулили самолеты. Первым взлетел экипаж Бекаревич-Слепов, затем Ломовцев Косарев, третьим Жуков и Константинов. Временной интервал между самолетами пять минут.
- Курс двести десять! - командует Владимир.
Временами мимо кабины мелькают одиночные трассирующие пули, пулеметные очереди. Самолет идет низко, высота облаков всего четыреста метров.
Проходит двадцать минут, и вот уже видна линия окружения, внутри которой находятся наши войска, а с внешней стороны - немецкие. Между ними идет перестрелка, Трассирующие пули и снаряды фейерверком летят с той и другой стороны.
И вдруг впереди, там, где идет перестрелка, начинают бить "эрликоны". Трассы тянутся вверх, к невидимому в темноте самолету.
"Эрликоны" - страшный враг самолетов до высоты двух тысяч метров. Спаренные и счетверенные, смонтированные на турельных установках, приводимые в движение небольшим, но сильным мотором, они легко вращаются на триста шестьдесят градусов и бьют очень кучно и точно. Снаряды калибром двадцать миллиметров, снабженные самоликвидаторами, взрываются, пролетев две тысячи метров. Даже не встретившись с целью, но разорвавшись невдалеке, они поражают ее своими осколками, имеющими большую убойную силу.
В отличие от снарядов других зенитных орудий снаряды "эрликонов" трассирующие, разноцветные, чаще ярко-оранжевые. Ведя огонь по самолетам, немцы используют трассу для прицеливания. Применяют "эрликоны" и в сочетании с прожекторами: направляют огонь по лучу, "схватившему" цель. Но на этом участке фронта прожекторов, очевидно, нет, и самолет, по которому в эту минуту бьют "эрликоны", не виден.
- Что это, Володя? - беспокоится Жуков.- Неужели кто-то из наших?
До невидимого в темноте самолета еще пять-шесть километров. Судя по направлению трасс и по тому, как они все больше клонятся к земле, можно понять, что самолет идет на нашу территорию и при этом резко снижается. Но вот трассы угасли. Очевидно, самолет или ушел от обстрела, или упал.
- Больше некому, Леша, - отвечает Владимир.- Скорее всего Бекаревич, а может, и Ломовцев, сейчас трудно сказать.
Владимир смотрит вперед и вниз на линию соприкосновения наших и вражеских войск. Наиболее интенсивный огонь - прямо по курсу и справа. Слева, на юге, огня значительно меньше. Местами нет вообще. С высоты эти места будто темные коридоры. "Очевидно, там кольцо окружения еще не замкнулось", - думает Владимир и принимает решение: оттуда, с юга, и надо заходить на костры.
- Леша, держи левее, обойдем эту огненную карусель, на цель выйдем с юга.
Они вышли в район цели. По пути их обстреляли, но издали, со стороны. Они не сразу нашли место сброса мешков. Пришлось походить, поискать. Три костра - условный сигнал - оказались в лощине, и с малой высоты, когда обзор ограничен, увидеть их было непросто. Начинался рассвет, и Владимир обнаружил их по уже заметным дымам.
Сбросив мешки с высоты около ста метров, экипаж развернулся на северо-запад, в направлении, где меньше огня, где не так интенсивна перестрелка между нашими и вражескими войсками. И все-таки их обстреляли. Самолет был заметен на фоне начавшего светлеть неба, и трассы огня шли прямо в него. Пришлось маневрировать, бросать самолет по высоте и курсу. Возвратившись на свою полевую площадку, Владимир спросил подошедшего техника:
- Бекаревич и Ломовцев пришли с боевого задания?
- Бекаревич пока еще нет, - ответил техник.- Ломовцев пришел. Ранен. Отправлен в госпиталь.
Ломовцев и Косарев пришли на избитой до предела машине. На подходе к линии соприкосновения попали в огонь "эрликонов". Маневрировать было трудно, мешал плохо обтекаемый груз. Самолет был изрешечен. Один снаряд, пробив центроплан, разорвался над кабиной летчика. Осколки изранили ему грудь, руки, выбили левый глаз.
Но Ломовцев не дрогнул, не повернул вспять. Он понимал, как трудно нашим бойцам без боеприпасов, медикаментов, продуктов. Истекая кровью, он все же вышел на костры. И только тогда, когда штурман сбросил груз, Ломовцев взял курс на свою территорию. Когда самолет проходил над линией соприкосновения, немцы вновь обстреляли его. Но Ломовцев уже не маневрировал, не было сил. Он направил машину вниз и шел по прямой до бреющего. Это и спасло. Ему помогал Косарев, он немного умел пилотировать. Так, помогая друг другу, они дошли до Куриловки, приземлились, подрулили к командному пункту. Собравшись с силами, Ломовцев вышел из кабины, доложил генералу о том, что боевое задание выполнено, и упал без сознания.
- Значит, это их мы и видели, - говорит Константинову Жуков.- Знаешь, почему мы вернулись живыми и невредимыми? Потому что на цель выходили не прямо, не с востока, а с юга. Благодаря тебе, Володя.
На следующую ночь они опять возили мешки. Теперь уже с минами. Зениток и прожекторов не было, но огонь "эрликонов" был очень плотным. Спасала темнота, кроме того, экипажи ходили высоко, около тысячи метров. Снижались спиралью непосредственно над кострами. Мешки сбрасывали с высоты сто метров. При свете луны хорошо было видно окопы, траншеи.
И еще одна ночь, третья, последняя, когда возили мешки. На этот раз в них были снаряды. Опять били "эрликоны". Прорвавшись сквозь огонь, экипаж Жукова вышел на Лозовеньку, затем на костры. Мешки сбросили с высоты пятидесяти метров, даже немного пониже. Они упали у самых костров. Выпустив ракету, Владимир увидел, как туда бежали наши солдаты.
- Держитесь, друзья! - крикнул он что было силы.
Это был их последний полет на транспортировку грузов. Через несколько дней стало известно, что войска из окружения вышли.
"Дорогая сестренка, - пишет Владимир Тамаре, - вот я и воюю. Совсем по-иному все себе представлял. Фронтовики, встречаясь до этого с нами, говорили прежде всего о тактике - и правильно делали, - но никто ничего не сказал о чувствах и нервах, о том, как надо бороться с самим собой и долго ли продлится такое состояние, когда ничего не идет на душу - ни сон, ни еда. Конечно, не все одинаково чувствуют, одинаково переживают. Например, командир мой на задания ходит, как на работу, - спокойно, уверенно. И я в воздухе не теряюсь, соображаю, и делаю все что положено, и даже неплохо, а после полетов ни поесть не могу, ни уснуть.
Троих уже потеряли. Это ужасно, терять товарищей. Сегодня ты видел его, вместе с ним завтракал, и сегодня его не стало... Воюем мы хорошо, нас хвалят, объявляют нам благодарности".
Аэродром Тимоново по-прежнему остается основным для полка майора Хороших. Хутор Портянкин - аэродромом подскока. В Куриловке сидеть уже небезопасно, немецкие войска наступают. Направление - Донбасс. Через Изюм, Славянск, Краматорск.
Полку поставлена задача: разведать дороги восточнее и юго-восточнее Харькова и прилежащие к нему населенные пункты: Рогань, Чугуев, Печенеги. Там противник скапливает силы, оттуда началось его наступление.
- Идем в самое пекло, - говорит Жуков.
Владимир молчит, только согласно кивает. Молча кладет в кабину четыре светящие бомбы и четыре осколочные. "Леша, я готов..." Жуков взлетает, выходит на участок дороги Котовск - Старый Салтов - Непокрытая - Харьков. Владимир внимательно смотрит вниз. Пока ничего особенного, отдельные автомашины, идущие к линии фронта и обратно. Ночь лунная, видимость хорошая, высота семьсот метров.
Подошли к восточной окраине Харькова. Здесь темнее - с запада натекает облачность, прикрыла луну. Владимир бросает светящую бомбу. На участке дороги Непокрытая - Харьков видны отдельные автомашины.
Осветили шоссе Харьков - Рогань, увидели колонны автомашин и танков, идущих из Харькова. Подойдя к Рогани, попали будто в огненный ад. Шары "эрликонов" мелькают мимо машины, взрывные волны зенитных снарядов швыряют ее с крыла на крыло.
- Маневрируй, Леша! - кричит Владимир. Просто так кричит, на всякий случай, ибо Жуков уже маневрирует, резко меняет курс и высоту. Владимир бросает светящую бомбу, за ней летят четыре осколочные, листовки. Освободившись от груза, Владимир хватается за пулемет, начинает стрелять.
Потом он осветил дорогу между Роганью и Чугуевом, обнаружил колонны моторизованных войск. И снова, несмотря на огонь с земли, считал и записывал количество машин, направление их движения, время...
Подошли к Чугуеву. Облачность все ниже и ниже. Высота четыреста метров. Темно. Жутковато: вдруг подобьют. С такой высоты далеко не спланируешь, тут и упадешь, - прямо в лапы к фашистам. Но на сердце уже полегче: Харьков позади, огонь вроде бы поутих... И вдруг перед самым мотором - трассы красных шаров "эрликонов". Жуков, чтобы не ткнуться в трассу, непроизвольно убрал газ - сработал инстинкт самосохранения, - но так резко, что мотор чуть не заглох. В тишине Владимир услышал резкие, будто удары бича, хлопки: невдалеке от машины рвались снаряды.
Когда прошли Чугуев, сзади ударили лучи прожекторов. В ярком, слепящем свете засверкали плоскости, воздушный винт, межкрыльевые стойки, расчалки. Даже сам воздух. Кажется, все охватил огонь. Но ни летчик, ни штурман не растерялись. Жуков, дав мотору полную мощность, пошел со снижением. Владимир, повернувшись в кабине навстречу слепящим лучам, схватился за пулемет, начал стрелять. Уходя от прожекторов, внезапно попали в зону разрывов снарядов "эрликонов" - ярких, сверкающих, как фейерверк, вспышек. "На Чугуевский аэродром выскочили", - догадался Владимир и пожалел, что не было больше светящих авиабомб. Но ничего, раз аэродром защищен, значит, на нем есть самолеты. Так он и доложит после разведки.
Выйдя из зоны зенитных установок и прожекторов, взяли курс на Печенеги, пошли с набором высоты. Населенный пункт, оказавшийся на линии фронта, горел.
Результаты разведки Жуков и Константинов доложили начальнику штаба полка. Возвратившись к самолету, осмотрели его вместе с механиками. В плоскостях, фюзеляже, хвостовом оперении насчитали более десятка пробоин.
- Легкие ранения, - пошутил летчик, - жизненно важные места самолета не задеты. Можно сказать, отделались легким испугом.
- Новая боевая задача: воздушный налет на центральный харьковский аэродром Сокольники. Временной интервал между самолетами - три минуты. Первым взлетает сержант Панферов со штурманом младшим лейтенантом Гаркушей, вторым - Жуков с Константиновым...
Так сказал командир полка, и Владимир почувствовал, как засосало под ложечкой, а по спине побежал холодок. Сокольники - это огненный ад, это кольцо прожекторов и зениток вокруг аэродрома. Там лучи постоянно шарят по небу, постоянно стреляют зенитки, подкарауливают наши бомбардировщики, совершающие налеты на фашистский аэродром. Владимир не раз видел их горящих и падающих. Думал: неужели и нам придется летать в это пекло? И вот пришлось...
Получив задачу, они идут к своему самолету. Идут не спеша, думают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42