Наверное... Потому что я действительно не ангел...
Однако, к сожалению, поводом для выступления Евгения Федоровича послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро (тем более что на собрании я не был, находился в командировке, и не мог лично выступить). Дело в другом: под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить личность ведущего конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. Такая вот сложилась ситуация.
Мне пришлось срочно возвратиться из Средней Азии и просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи заслуги, как заявил Драгунов, мне приписаны или я сам себе приписывал. Слишком серьезным, тяжким было обвинение. Не считаться с таким фактом я не мог. Так что мною руководило не уязвленное самолюбие, а восстановление истины.
Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Приходил домой и не мог найти себе места. Размышляя, все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Кое-кому не нравились, видимо, наша творческая независимость, наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось, что мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. И начало формироваться мнение: он много на серя берет, он прыгает через головы, его следует остановить.
И вот остановили. Надолго ли? Впрочем, остановили лишь меня.
Я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам. В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании.
- Мало, очень мало внимания уделял я нравственной атмосфере в отделе главного конструктора, - говорил Матвеев. - Как-то не удалось нам до конца осознать, что именно вы, конструкторы отдела, являетесь, по сути, проводниками технической мысли на заводе, творцами нового, повлиять на то, чтобы в вашей среде господствовал дух активного творчества...
- Может, вам себя и не стоит так бичевать, Александр Яковлевич. В нашем цехе вы не раз бывали и старались вникать в то, как нами решаются опытные темы, - попытался я успокоить Матвеева.
Секретарю партбюро не откажешь в самокритичности.
Однако и он, по всей видимости, продолжал оставаться в плену представлений, которые создавались на заводе людьми, не видевшими ничего, кроме местнических интересов. Иначе чем объяснить его упрек по поводу того, что мое стремление постоянно держать связь с главным заказчиком и нашим министерством не делает мне чести.
- Понимаешь, твои запросы, обращения наверх вызывают явное раздражение, говорил мне Матвеев. - Получается, будто ты один беспокоишься за судьбу опытно-конструкторских работ да личный интерес отстаиваешь.
- Вот и вы, Александр Яковлевич, оказывается, не до конца поняли мою позицию. - Горькая обида вновь всколыхнулась во мне. - Вспомните, о чем я вам говорил, когда мы встречались в цехе или в отделе? До каких пор мы новые изделия будем создавать и испытывать в запущенных помещениях и на старом оборудовании? Почему опытные цехи занимаются серийной продукцией, а нередко вообще исполнением посторонних заказов? Разве вам неизвестно, что я десятки раз устно и письменно обращался к директору завода, в партком о создании хотя бы сносных условий для работы? Разве вы не читали письма из ГАУ и нашего министерства, где говорилось, что работа по созданию новых образцов ведется заводом крайне медленно.
Монолог мой был длинным. Каждая проблема - боль сердечная. Секретарь партбюро слушал опустив голову, не прерывая, осмысливая, видно, мои слова.
- Скажите, почему я, конструктор, должен делиться приоритетом в разработке новых изделий, если этот приоритет принадлежит мне? К тому же я приехал на завод с уже готовым образцом. Иное дело - коллектив завода, его технических служб помогает в доработке этого изделия, разрабатывает технологические процессы, предлагает применение наиболее подходящих материалов, заготовок, защитных покрытий, решает другие производственно-технические вопросы, связанные с организацией массового производства. Может, кое в чем следовало бы разобраться и парткому, и вам. Почему лишь вмешательство приехавшего на завод начальника ГАУ позволило наконец-то решить проблему выделения для нас помещения для сборки образцов? Почему только после неоднократных письменных и устных указаний из Министерства оборонной промышленности организовали, прямо скажем, карликовую конструкторскую группу? Почему?.. - Я ставил и ставил перед Матвеевым вопросы.
- Воистину точно сказано, что всякому новому знанию
противостоит зависть, вооруженная вроде бы здравым смыслом, - вдруг проговорил Матвеев. - Вот что, Михаил Тимофеевич, не будем пороть горячку. Во всем надо обстоятельно разобраться. Если Драгунов не прав, я думаю, он должен перед тобой извиниться.
Видимо, по каким-то каналам о создавшейся ситуации узнали в ГАУ и в нашем министерстве. Из Москвы мне позвонил Е. И. Смирнов, тогда начальник управления стрелкового вооружения, средств ближнего боя и выстрелов к ним.
- Вы своим внезапным отъездом из Средней Азии приостановили испытания изделий там, на месте. В чем дело?
Я объяснил ситуацию. Евгений Иванович, человек деликатный, не стал больше ни о чем расспрашивать, лишь пожелал:
- Постарайтесь, чтобы конфликт не отразился на главном - на доводке образцов. Надеюсь в скором времени увидеть вас активно включившимся в орбиту решения всех неотложных задач.
Можно было понять начальника управления. Для заказчика выход из конкурсной борьбы кого-либо из конструкторов даже на короткое время неизбежно отражался на ходе соревнования, на качестве испытаний. Нисколько не удивился, вскоре увидев Смирнова на заводе. Товарищи из ГАУ всегда оперативно реагировали на любые задержки в работах по их заказам.
К тому времени конфликт мы исчерпали. Состоялось партийное собрание заводоуправления, где секретарь парткома в своем выступлении признал необоснованность обвинений в мой адрес. Его поддержали коммунисты. Личные извинения принес и Е. Ф. Драгунов. У меня будто гора с плеч свалилась.
Может, и не стоило бы вспоминать об этом, не стоило бы тревожить давно зажившую душевную рану. Но не хочу, как говорится, выкидывать слов из песни, сглаживать углы... Все было в жизни, к сожалению, далеко не так просто. Сталкивались суждения, позиции, мнения. И не все из них замешивались на искреннем желании продвинуть вперед дело. Хорошо, если человек находил мужество признать свою неправоту.
Мне довелось не раз слышать миф о моем фантастическом везении, о редчайшем благоприятствовании судьбы всем моим начинаниям. Действительно, мне везло. Прежде всего везло на встречу с людьми удивительно чуткими на все новое, ценящими в другом человеке его приверженность к творчеству, к неустанной работе. О многих из них я уже рассказал и еще о многих расскажу. А вот что касается редчайшего благоприятствования судьбы моим начинаниям - тут я считаю, много надуманного, идущего от какой-то непонятной для меня зависти к успеху другого.
Через многие коварные препятствия пришлось пробиваться. Встречалось все на моем пути: и радость первых побед, и горечь неудач, и непонимание предлагаемых мною конструкторских идей, и вдруг распространившееся в связи с разработкой в 70-е годы системы АК-74 такое мнение: "А что нового сделал Калашников? Только цифры в обозначении образцов переставил местами. Был автомат АК-47, стал АК-74".
И все-таки, как бы тяжело порой ни приходилось, не это определяло мою конструкторскую судьбу. Главным ее движителем была работа, я бы сказал, буквально до седьмого пота. Мне очень близко, например, по духу признание конструктора 9-мм пистолета ПМ Николая Федоровича Макарова. В одном из писем автору книги "Советское стрелковое оружие" Д. Н. Болотину он делился:
"Чем можно объяснить мой успех в создании пистолета? Прежде всего колоссальным трудом, который я вложил в это дело. Достаточно сказать, что я в то время работал ежедневно, практически без выходных, с 8 часов утра и до двух-трех часов ночи, в результате чего дорабатывал и расстреливал образцов в два, а то и три раза больше, чем мои соперники, что, безусловно, дало возможность в совершенстве отработать надежность и живучесть".
Прав Макаров: надо работать в несколько раз больше и эффективнее соперников, если хочешь довести конструкцию до совершенства, добиться победы в конкурсном состязании.
Модернизация автомата и разработка на его основе унифицированных образцов у нас шли практически параллельно. На полигон и в войска мы ездили часто по очереди: конструкторы и слесари-отладчики. Как-то получаю с полигона телетрамму: "Решето хорошее. Хожу руки карманах. Женя".
Отдавая мне бланк телеграммы, работница почтового отделения не сдержалась, спросила:
- Что за волшебное решето вы отправили товарищу? Неужели оно само все делает, а он рук не прикладывает?
- Вот сделали такое, теперь н сами не рады, лентяев воспитываем, рассмеялся я.
Телеграмму прислал Евгений Васильевич Богданов. На полигоне в те дни испытывали образец ручного пулемета, и слесарь-отладчик представлял там всю нашу конструкторскую группу. По условиям конкурса информировать ведущего разработчика о ходе испытаний не разрешалось. К тому же открытым текстом говорить об этом по телефону (хотя часто по телефону и связаться со мной было невозможно) или телеграфировать было нельзя. Это значило пойти на разглашение служебных сведений. Вот мы и договорились с Богдановым об информации на условном языке.
Решето, если перевести с эзопова языка на обычный, разговорный, означало у нас такой важнейший показатель, как кучность. У ручного пулемета по сравнению с автоматом мы удлинили ствол на 95 миллиметров, чтобы поднять начальную скорость пули, увеличить дальность действительного огня и улучшить кучность стрельбы. Внесли и ряд других конструктивных изменений. Устойчивость обеспечивали за счет легких сошек, видоизменили приклад. И конечно же, все мы, оставшиеся на заводе, переживали, как поведет себя новый образец.
И вот сообщение Богданова: кучность хорошая. Как тут не порадоваться!
А что крылось за словами "хожу руки карманах"? Выражение это носило и прямой, и переносный смысл. Дело в том, что представителям заводов, КБ делать записи во время испытаний запрещалось. Всеми подсчетами занимались сами испытатели. Мы могли только подойти к мишеням и посмотреть, куда и как попали пули. Тот, кто при осмотре мишеней нарушал запрет, удалялся со стрельбища. Наверное, такие требования слишком жесткие. Но все находились в равных условиях и пенять тут было не на кого.
Так вот, Богданов ходил к мишеням, обычно держа руки в карманах. В одном из них у него хранились обломанный карандаш и небольшой листок бумаги, на котором он, не вынимая руки из кармана, записывал результаты. Когда стрельба заканчивалась, Евгений Васильевич шел в укромное место и расшифровывал свои каракули. Таким образом картинка результатов прояснялась.
Наивно? Примитивно? Наверное. Но тогда еще не существовало на направлениях пультов обратной информации, где электроника фиксировала бы результаты стрельб. Ну а кучность можно было определить лишь по "дыркам" в мишенях.
Теперь о переносном значении выражения. Для нашей труппы "ходить руки в карманах" являлось своеобразным фирменным символом. То есть мы старались на заводе так отработать образец, чтобы на испытаниях он не давал задержек, чтобы мы уже не касались его руками, зная, что оружие не подведет.
Телеграмму Богданова я показал Крупину. Владимир Васильевич занимался отработкой ряда основных узлов образца.
- Вот она что значит, живинка в деле! - воскликнул Крупин.
- Ты хочешь сказать, у нас все идет, как у героя известного сказа Бажова? - уточнил я, забирая у Владимира Васильевича телеграмму.
Нам очень нравился бажовский персонаж умелец Тимоха Малоручко, который обучался угольному делу у деда Нефеда. Среди различных приемов в работе дед учил Тимоху регулировать тягу при топке: "По этим вот ходочкам в полных потемочках наша яшвинка-паленушка и доскакивает, а ты угадай, чтобы она огневкой не перекинулась либо пустодымкой не обернулась. Чуть недоглядел либо перегар, либо недогар будет. А коли все дорожки ловко ухожены, уголь выйдет звон звоном". Когда Тимоха овладел всеми приемами в работе, дед Нефед и сказал о живинке ласково: "Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет".
Ох, сколько нам пришлось помучиться, чтобы угадать ту самую "живинку в деле", чтобы у наших образцов "либо перегара, либо недогара" не случилось! Мы ломали голову над проблемами, часто забывая о сне и отдыхе. На одном из этапов никак не могли найти подход к решению вопроса подачи патронов в ручном пулемете. Засиживались у кульмана допоздна, а дело с места двигалось плохо.
В один из таких вечеров, где-то около полуночи, увидев, вероятно, свет в нашей комнате, к нам заглянул задержавшийся на заводе по каким-то срочным делам главный конструктор В. И. Лавренов.
- Нет, друзья, так не годится. Я вижу, вы уже до того начертилисъ, что и не соображаете, куда линии прокладываете. - Василий Иванович взял из рук Крупина чертежные принадлежности, положил их на стол. - Вот что, идемте ко мне. Я вас крепко заваренным чаем угощу, может, и прояснятся тогда ваши головушки для новой работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47