И на следующую ночь, как только Параська оказалась в объятиях Морфея, теща бесцеремонно вытащила зятя из супружеского ложа и он доказал той свою сыновнюю любовь. Но их возня разбудила Параську и та тоже потребовала от него доказательств, причем многочисленных, его преданности. И Хорек, скрывая свою и тещину тайну, метался между двумя фронтами. И так и повелось. Хорек, хотя он был и казак во всех смыслах, от этих упражнений отощал, как швабра, и одежонка висела на нем, как на вешалке. Он, однако, успокаивал и оправдывал себя тем, что хочет раскрыть секрет ведьмы, но это был жалкий самообман, ибо теща была ему милее, чем Параська, которая днем, невзирая на ночные шалости, была раздражительна и зла, как невыгулянная собака. И от всего этого Хорек решил, что вскоре он умрет и что верные пчелы больше его не увидят, ибо две ведьмы выпьют его жизненную силу. И тогда решил он устроить теще экзамен и проверить, действительно ли она ведьма, как он о ней думает, потому что насчет Параськи у него были еще определенные сомнения.
Надо сказать, что дело было накануне полнолуния и Субмарина, а теща Хорька звалась именно так по прихоти ее отца – морского в прошлом офицера, предупредила его, чтобы он этой ночью в комнату к ней не заходил. Понятное дело, что любопытство разобрало Хорька, как хмель, и он, как только теща заперлась, пристроился возле замочной скважины с биноклем, чтобы все рассмотреть. Параська ему нe мешала, ибо ей было на него в общем-то наплевать – она уже поняла, что муж ее неудачник и всю жизнь будет тянуть ее за собой в бездонную пропасть, единственный обитатель которой – зеленый змий. Итак, теща заперлась и, как Хорек явственно видел, втерла себе во все сдобные места какую-то мазь, от которой стала светиться, как луна в яркую ночь, а потом уселась нагишом на метлу и сиганула в окно. Хорек, понятное дело, открыл ее комнату и затаился за одежным шкафом в углу. Но не для того, чтобы налюбоваться на Субмарину, когда ей надоест шабаш ведьм, на котором она, видать, почетная гостья, а для того, чтобы ее прикончить раз и навсегда. Но только ведь как? И решил Хорек за неимением других средств облить тещу кипятком. И пошел на кухню, и вскипятил целое ведро, и притащил его в спальню как раз вовремя, ибо та, пока он грел воду, прилетела, улеглась в постель и отогревалась теперь от жуткого мороза, набросившегося из холодного космоса на беззащитную Горенку. Но одеялом она не укрывалась и лежала голая и замерзшая, словно кровь ее превратилась в лед.
– А ну-ка я тебя согрею! – сказал Хорек и по простоте своей душевной облил ее кипятком.
Тщетно надеялся добрый наш пасечник на то, что та сразу испустит свой поганый дух, а он тогда займется Параськой, чтобы и ту проверить как следует. Но теще, как оказалось, только этого и надо было, и она сразу как бы ожила и даже попыталась улыбнуться, чтобы приманить Хорька к себе и убить его, но от усталости забыла спрятать от него руки. А он смотрит – а ногти у нее с полметра каждый и острые, как кинжалы, и понял, что злая погибель уже поджидает его и последует он по тропе предков туда, откуда никому нет возврата. И попробовал он убежать, хотя бы к Параське, может быть, думает, та при дочери не посмеет, но ведьма поняла, что он ее раскусил, и за ним, как ракета, но Хорьку удалось довольно метко швырнуть в нее стул и тот расквасил ей физиономию и выбил несколько зубов. Ведьму это не остановило, но тут на шум прибежала Параська и смотрит – мать ее голая и беззащитная истекает кровью, комната, как после битвы, а подлый алкоголик торжествует.
– Мать твоя – ведьма, – говорит супружнице Хорек. – На ее ногти посмотри.
Смотрит Параська – ногти, как ногти, та их уже спрятала.
– Ты чего лжешь? – спрашивает.
Смотрит Хорек – и точно: ногти у тещи, как у всех.
– Она, – говорит, – на метле летала.
– Придурок, – отвечает ему подлая ведьма, – откуда у нас в доме метла?
И сколько Хорек не искал – не нашел метлы.
Но Параська и не стала дожидаться, пока тот ее найдет, и, к удовольствию мамочки, погладила макитру пасечника утюгом, да так, что тот пришел в себя только утром. Открыл глаза и видит, что руки и ноги у него связаны, теща точит нож, а Параськи нигде не видно.
– Ну, дружок, – говорит ведьма, увидев, что тот пришел в себя, – досчитай до трех, а там пусть тебя уже ничто не волнует – сыграю я с тобой гамбит, только у меня ферзь, то есть нож, а у тебя вообще ничего нет. Так-то.
И на него. Хорек даже испугаться не успел, да и чего пугаться, если уже все равно?
– Ведьма, – только и сказал Хорек, – подлая ведьма, но люди все равно узнают и пришпилят тебя осиновым колом, чтобы ты не губила православных.
– Это мы еще посмотрим, – отвечает ему теща и начинает примериваться к его горлу.
«Мамочка!» – подумал Хорек, но не успел он вспомнить мать, как гневная ласточка влетела в дом сквозь слуховое окно и на тещу, да как клюнет ее в глаз. У той от злости и нож выпал из рук, но она пришла в себя, и кинулась за ласточкой, и швыряет в нее, чем попало, чтобы убить, а та, бедняжка, норовит пролететь над пасечником, чтобы ее слезинка упала на него и придала ему сил. И мечется несчастная ласточка по комнате, натыкается на стены и от боли пищит, но не отступает и все к сыночку, все к сыночку. И тут вдруг почувствовал Хорек в руках силу неодолимую, и подхватился с места, разорвав на себе бельевые веревки, и накинулся на тещу, и так ее отдубасил за то, что та покушалась на мать его, что та в беспамятстве упала на пол, и в этот самый момент в дом вошел милиционер Грицько в сопровождении Параськи.
– Экое дело, – задумчиво сказал милиционер, глядя на тещу, единственным признаком жизни которой была гримаса, передававшая ту смертельную ненависть, которую она испытывала к своему зятю. – Трудно сказать, что ты любишь родительницу своей супружницы.
Но писать протокол ему было лень, и он попробовал примирить две воюющие стороны.
– Ты, это, – сказал он Хорьку. – Не бедокурь. Теща у тебя, как булка сдобная, хоть ешь ее, а ты вот что наделал.
Но тут ласточка пролетела над тещей и ногти на руках у ведьмы сразу отросли и та предстала перед Грицьком и дочкой в своем истинном виде. А тут на ведьму откуда-то свалилась метла и она унеслась прочь, чтобы не выслушивать бред, который несет служивый и не позориться перед дочкой, которая была большая чистюля и не любила, когда не стригут ногти.
А Грицько почесал в затылке и ушел, не прощаясь, потому что понял, что ему ничего не дадут и не стоит зря расходовать жизненную силу на ненормальных. А то, что Субмарина – ведьма, ему и так, как, впрочем, и всем жителям Горенки, было известно.
Но Хорек не мог отойти от того шока, который пережил, ведь он был еще молод и был уверен, что ведьма хотела его прикончить не по справедливости. «А если и Параська у меня тоже ведьма?» – подумал он. И стал уговаривать супружницу приготовить ему борщ, чтобы потянуть время и получше ее рассмотреть. И Параська согласилась, но тут подозрительный Хорек припомнил, что в былые годы ведьму швыряли в воду, чтобы проверить, выплывет она или нет, а если выплывет, то сжечь, а если нет – так выпить за упокой души, которую утопили по ошибке. Метода его заинтересовала, и он накинул на Параську мешок в тот самый момент, когда она уже выключила приготовленный, наваристый и густой, как водится, борщ. И как она не ругалась, как не молила его и как не обещала, что станет кроткой и нежной, как овечка, Хорек потащил ее к озеру. Но на дворе стоял лютый мороз, и озеро было покрыто прочным, как броня, льдом. И Хорек был вынужден оставить орущий и ругающийся мешок на берегу озера и сбегать домой за топором. Когда Параська догадалась, что он рубит лед, она стала так жалобно просить ее помиловать за ее многочисленные прегрешения и так просила не губить ее юную жизнь, что Хорек даже заслушался и пожалел, что у него нет с собой карандаша и бумаги, чтобы все записать. Но тут прорубь была уже готова и он, под визг и плач Параськи, потащил мешок по льду к черной дыре, в которой могла на веки веков успокоиться беспокойная Параськина душа. Но мешок в прорубь не пролез, и Хорек стал просить Параську поджать коленки, но та, наоборот, их расставила и продолжала требовать, чтобы он ее отпустил, и доказывать, что его посадят за смертоубийство. Хорек почесал затылок – на нары ему не хотелось, но ведь он еще не проверил, ведьма его женушка или нет. И он, проклиная чертов мороз, расширил прорубь и столкнул в нее свою половину. Та ушла на дно, как камень, и сразу стало понятно, что она хотя и дочь ведьмы, но сама невинна, как голубь. И Хорьку пришлось лезть за ней в прорубь и тащить ее наверх, а ведь оказалась, что мокрый и холодный мешок еще тяжелее, чем холодный, но сухой, и он немало утомился, пока притащил женушку домой. И вынул ее из мешка, и положил на кровать – а из той отходит вода, в лице ни кровинки и даже не дышит. Но Хорек был человек упрямый, и ему опять стало казаться, что та его дурит, а на самом деле она такая же ведьма, как и ее мамаша. И он нагрел ведро воды да окатил ее кипятком. И та сразу же пришла в себя и накинулась на него, продемонстрировав, что равенство полов ни к чему хорошему привести не может и не приведет. И Хорек покрылся синяками, как весенняя поляна – цветами, и даже всплакнул, но ласточка не появилась, и он даже подумал, что, вероятно, был не прав. Но и этот скандал закончился, хотя и под утро, и ночь оказалась не такой скучной, как предыдущая. Теща с тех пор затаилась в своей избушке на околице и дом Хорька обходила десятой дорогой. А у Параськи с той ночи характер стал портиться, и она все чаще брюзжала и пилила Хорька, хотя тот и старался и от усердия и сам летал по пасеке, как пчела.
Глава 6. Возвращение
В первый понедельник декабря, когда снег покрыл тоскливой белой пеленой окрестности Горенки, Василий Петрович приехал на работу в настроении, прямо скажем, выше среднего, потому как обнаружил в «мерсе» то ли наполовину пустую, то ли наполовину полную бутылку коньяка и, не углубляясь в эту дилемму, опорожнил ее к дремучей зависти Нарцисса, которому, во-первых, не предлагали и который, во-вторых, был за рулем. Более того, Василий Петрович потребовал, чтобы водитель остановился возле магазина и купил себе шоколадку, чтобы закусить, и ее горьковато-приторный запах преследовал Нарцисса, жевавшего собственные слюни, до самого присутственного места. Высадив Голову, Нарцисс умчался в город, поливая проклятиями все, что попадалось ему на глаза. А Василий Петрович проследовал в кабинет мимо Тоскливца, который высокомерно и в то же время снисходительно ему кивнул, и было отчего – Тоскливец читал свежую газету, возвышаясь на величественном кресле с золотыми подлокотниками, и хотя Василию Петровичу было прекрасно известно, что кресло краденное, Тоскливцу оно придавало уверенности в себе и он посматривал на начальника так же равнодушно, как фараон на своего раба. Более того, из чашки Тоскливца доносился запах кофе, чего давненько уже не случалось, и Василий Петрович сразу заподозрил, что подчиненный хапанул по большому счету, и причем не посвятив в суть дела своего руководителя и с ним не поделившись.
«Ну, ничего, – сказал сам себе Голова. – Я выведу тебя на чистую воду. От соседок избавился и от тебя избавлюсь».
– Идиот! – послышалось из норы, которую еще не успели заделать.
Голосок был знакомый и нежный, и Голова даже улыбнулся, но потом сообразил, что это соседка, и съежился как внутренне, так и внешне в надежде, что ему показалось.
– Идиот и есть! – не унимался голосок в норе.
Голова повернул свою обличность, которая еще минуту до этого была вполне самодовольна и уверена в себе, и уставился на хорошенькую, как модель, соседку, смотревшую на него из норы.
– Электрификация, – начал было Голова, – то есть, коммунизм…
Но его жалкие потуги вызвали у соседки презрительный хохот. Более того, возле нее появилась еще одна, такая же хорошенькая и с золотыми волосами, и они вдвоем стали смеяться над полупьяным чиновником, который пытался от них отделаться.
– На нас эти штучки больше не действуют, – доверительно сообщили они. – У нас на них теперь иммунитет. Так что, пузан, или ты с нами, или против нас!
И в норе опять захохотали, и Голова подумал, что совершенно не любит, когда кто-то начинает внезапно ржать как лошадь. Но это еще было бы полбеды, если бы ему доподлинно не было известно, что в любой момент к нему может нагрянуть Акафей. А Маринка опаздывает на работу, и кто тогда подаст заезжему начальнику чай?
– Я подам, я! – заорала из норы хорошенькая соседка, прочитавшая без труда мыслишки Василия Петровича. – Я ему так подам, что…
Но тут и Голова, и соседка замолчали, потому что заметили, что через дохленькую тюлевую занавесочку в кабинет заглядывают Ведьмидиха и Субмарина. Соседка от страха нырнула поглубже в нору, а Василию Петровичу деваться было некуда и он был вынужден сделать вид, что рад видеть гражданочек, интересы которых он, в силу своего положения, должен всячески защищать. И он радостно улыбнулся, бормоча при этом полузабытые молитвы, но соседки пялились на него, как на седьмое чудо света, и явно что-то замышляли. – Эй, Тоскливец! – позвал Голова подчиненного. – Беги за Грицьком. И за батюшкой Тарасом. Беги, кому говорю!
Но ответом ему служила тишина, нарушаемая только шорохом страниц, – Тоскливец сосредоточенно читал ту полосу, на которой изо дня в день публиковали фотографии заморских красавиц, по-дружески улыбавшихся Тоскливцу, и он, вероятно, за отсутствием других перспектив, улыбался им в ответ. Более того, запах кофе усилился, и Тоскливец, по своему обыкновению, затаился, как летучая мышь, чтобы не выходить на холод и не терять столь необходимую ему жизненную силу. Но Голова не мог позволить себе оставить его в покое, потому что ведьмы явно что-то задумали, а он не может сам броситься за помощью и оставить капитанский мостик, потому что в любой момент может нагрянуть Акафей. И он вышел из кабинета, и Тоскливец вопросительно уставился на него, словно никогда прежде его не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26