Кроме того, по ночам ему приходилось держать ухо востро, ибо подлая ведьма могла напасть на него в любой момент, особенно когда он засыпал после тяжелой поденной работы и любовных утех. И ему приходилось то и дело просыпаться и проверять, не подкрадывается ли к нему ведьма. Кроме того, от той любви, которую даровала ему Гапка, он чувствовал, как душа его окончательно мертвеет, но не находил в себе силы и воли отказаться от блюда, которое раньше казалось ему таким лакомым. Хуже всего, что Гапка ни за что не хотела поверить в то, что ее мать – ведьма, норовящая сжить зятя со свету. И любые рассказы Васеньки объявляла злобной клеветой и алкоголическим бредом, хотя Васенька и обходил корчму десятой дорогой за отсутствием денег.
А теща продолжала измываться над ним как могла. И когда Гапка как-то отправилась в клуб, чтобы вместе с подружками от души похохотать под заморскую кинокомедию, а Васенька, одуревший от работы на грядках, в полуобмороке отлеживался на тахте, теща вдруг подошла к нему и злобное лицо ее превратилось в маску ужасного гнева.
– Для тебя я доченьку растила? Для тебя ее грудью кормила? Чтобы ты над ней издевался и измывался? Чтобы она служила тебе, как рабыня, и исполняла твои скотские прихоти? Нет, не уйти тебе от меня!
И теща превратилась в свирепого лесного вепря и так ткнула Васеньку в бок своими клыками, что два фонтана крови забили из него и сознание стало покидать его. Но он успел увидеть, что теща торжествует и злобная харя вепря расплывается в омерзительной гримасе. И заставил себя вскочить и, оставляя на полу кровавый след, ринулся к стене, на которой висела сабля. Но подлая ведьма спрятала ее куда-то, и стена была пуста. И тогда Васенька углядел краем глаза топорик, которым Гапка рубила на кухне капусту, и дотянулся до него, и пошел на вепря, а тот, гордый своей силой, стоял, не шевелясь, и только скалился и пялился на умирающего зятя. И поднял Васенька руку, и замахнулся на тещу, но та отступать и не думала. Более того, вепрь, к ужасу Васеньки, превратился в нечто наподобие дракона, который стал на него надвигаться, поливая при этом пол ядовитыми слюнями. И поглядывая на Васеньку в последний раз, перед тем как его сожрать раз и навсегда. И погибла бы ни в чем не повинная христианская душа, если бы у бывшего студента вдруг не прорезался внутренний голос, который довольно грубо сообщил ему, что спасительная сабля лежит в одежном шкафу на верхней полке под постельным бельем. Но между шкафом и Васенькой находился проклятый дракон, готовившийся к трапезе, а из ран на боку кровь текла ручьем и сил у Васеньки с каждой минутой оставалось все меньше. И до него вдруг дошло, что всего через несколько мгновений жизнь, которую он так любил до знакомства с Гапкой и тещей, закончится среди зубов дракона. И он с криком «Аминь!» вскочил на спину чудовищу и перескочил через него, и ему это удалось, потому что ведьма была уж слишком уверена в своей победе, и открыл шкаф, и вывалил из него на пол чистейшее белье, и выхватил саблю, и отрубил дракону хвост, а потом лапу, а потом… Но и тот не оставался в долгу и своими ядовитыми зубами вцепился в правую ногу Васеньки и почти ее перекусил. Но тут на крыльце послышались шаги Гапки, и чертова ведьма тут же превратилась все в ту же тещу со страдальческим выражением лица, на котором от сабли остались красные полосы. А кровь перестала течь из бока Васеньки, и от него вдруг стало разить дешевым спиртом. И перед Гапкой предстало измазанное землей постельное белье, пьяный муж и избитая, сдерживающая слезы, мать.
– Я же тебе говорила, что он подонок, – кротко сказала ей подлая ведьма и, прихрамывая, чтобы вызвать к себе еще больше жалости, ушла в ночь.
А Гапка никогда не умела сдерживать свой гнев и на клеветнические разговоры суженого о том, что ее горячо любимая мать – ведьма, отвечала площадной бранью, которая, как думал будущий Голова, совершенно не шла хорошенькой, как кукла, девушке, ставшей по какому-то недоразумению его женой. Но соображал он еще слабо по причине контузии и понимал только одно – или он тещу, или она его. Хуже всего было то, что нога от укусов дракона воспалилась и он почти не мог ходить, а фельдшер, навещавший его, вызывал почему-то бешенство как Гапки, так и тещи, и они то прогоняли его, не позволяя исполнить свой долг, то уговаривали сделать Васеньке такой укол, чтобы тот навсегда покинул этот мир и больше не беспокоил их своими глупостями. А Васенька отлеживался на тахте и копил силы, и серые наивные его глаза, в которых еще совсем недавно то и дело мелькало детское удивление, становились черными от ненависти, когда в поле его зрения, ограниченное бинтами, попадала Ведьмидиха.
А Гапка понемногу училась произносить свои замечательные монологи, которые впоследствии прославили ее как незаурядного оратора и которые автор этих строк когда-нибудь издаст отдельной книгой, ибо люди всех возрастов и занятий найдут в них немало для себя поучительного.
Но не будем забегать вперед.
Итак, время шло, Васенька опять окреп, хотя и кормили его ужасно и он с ностальгией вспоминал маменькины котлетки и наваристый борщ или, в худшем случае, студенческую столовку, в которой иногда удавалось забесплатно получить добавку от приветливой кухарки, большой проказницы не только по части соусов для макарон. Но как человек, уже несколько умудренный жизненным опытом, Васенька тщательно скрывал, что может вставать, и требовал, чтобы супружница подавала судно, а та утверждала, что ее от этого тошнит и пусть он не надеется на то, что она когда-нибудь исполнит супружеский долг, ибо она не для того выходила замуж, чтобы он избивал ни в чем не повинную ее матерь, а она бы ухаживала за ним, как медсестра за инвалидом. Она ведь жена, а не сестра, и Гапка уходила на танцы, чтобы развеяться, а он лежал и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тещей, которая только и поджидала момент, чтобы окончательно его доконать.
И в один прохладный осенний вечер, когда небо над Горенкой заволокли серые зловещие тучи и с небес полил колодный, отвратительный дождь и Гапка утащилась в гости к Наталке, еще не бывшей замужем за Грицьком, внутренний голос подсказал Васеньке, что быть беде. И в тот раз голос его не подвел. Потому что теща, после того как выпила ведро чая и обильно пропотела, превратилась в черную кошку со стальными когтями и вальяжно сообщила оцепеневшему от ужаса Васеньке, что пусть он посмотрит вокруг себя в последний раз, ибо больше он ничего никогда не увидит, потому как она выцарапает ему глаза за то, что он испортил жизнь ее доченьке. И пусть он тогда не клевещет на нее Гапочке, ибо кто виноват в том, что он напивается, даже не выходя из дому? И если он сам себя покалечил, то кто в этом повинен? Но ведьма не знала, что худое тело Васеньки скручено в пружину, и не успела она еще закончить свои хвастливые речи, как он скинул с себя провонявшееся байковое одеяло, схватил ее за хвост и забормотал святые молитвы, которые укрепляли его сердце, пока он под холодным проливным дождем бежал к колодцу, чтобы утопить раз и навсегда зловредную ведьму. А колодец был у них на краю усадьбы, старый и давно заброшенный, и Васенька не знал, что воды в нем немного, всего лишь по пояс, что явно недостаточно для того, чтобы свести счеты с ведьмой. Правда, по дороге на глаза ему попался мешок и он засунул в него отчаянно мяукавшую кошку, пытавшуюся привлечь внимание соседей к своей беде, и давай этим мешком колотить по тыну, чтобы заставить ее замолчать. И тогда из мешка донеслись жалобы, и причитания, и обещания исправиться и заботиться о Васеньке, как о своем собственном сыночке. Но бывший студент знал, что это его последний шанс и, завязав потуже мешок, швырнул его в колодец. И отправился домой обсыхать. И обнаружил на плите жаркое с черносливом, а в серванте недурной напиток, который от него тщательно скрывали. И сидел он, и ужинал, и размышлял о смысле жизни до тех пор, пока в дом не возвратилась его благоверная. А та сразу же обнюхала все закоулки, и то, что ее муженек выздоровел, не вызвало у нее ни малейшей радости, по крайней мере, на ее хорошеньком личике были написаны только подозрение и злость.
– А где моя маменька? – сразу же спросила Гапка и ни за что не хотела поверить в то, что Васенька и в глаза ее не видывал.
И' Гапка не поленилась сбегать на околицу села, чтобы проверить, не возвратилась ли ее матушка домой, но когда и там ее не обнаружила, то накинулась на Васеньку с расспросами, как прокурор, и стала трясти его, как грушу, но ничего от него не добилась. И взяла она тогда фонарь, и хотела уже было идти искать ее по усадьбе, как дверь отворилась и бледная ее матушка, голая, с мешком на голове, входит в двери и жалобно так говорит:
– Чуть не убил меня тот преступник, которого ты привела в наш тихий и радостный дом! Заманил меня на огород и хотел утопить. Еле я из колодца выбралась – добрые люди помогли.
И Гапка уже было накинулась на Васеньку, чтобы того проучить, но тут Васенька что-то заметил и говорит:
– А откуда же у твоей матушки, коли она не ведьма, кошачий хвост? Я ведь кошку топил, а не матушку твою.
Смотрит Гапка, а на спине у матушки и вправду хвост – не рассчитала подлая ведьма. И как она ни убеждала свою дочь, что это Василий ей его прицепил, не поверила Гапка. Правда, и мужа своего она видеть не захотела и выгнала их обоих под дождь. И ведьма утащилась к себе домой, а Васенька залез на чердак да и заснул там в соломе под шум дождя.
И во сне приснилась ему девушка, которую он любил в городе и о существовании которой забыл, когда ведьма насыпала ему в голову земли. И звала эта девушка его к себе, и плакала, но он не мог вспомнить ни ее, ни имени ее и решил, что его мучит кошмар. Так околдовала его Гапкина красота, ведь недаром она была дочерью ведьмы.
А Ведьмидиха с тех пор боялась заходить к нему в дом, и он был спасен от ее речей и ее колдовства и сам стал понемногу воспитывать Тапочку в нужном, как ему казалось, направлении, и огород, на котором некому стало работать, превратился в пустыню, в которой росли одни сорняки, но зато осенью Васеньку назначили начальником, и он стал Головой и Василием Петровичем, и Гапка перестала бегать в клуб на танцы и старалась быть ему хорошей женой. Но читателю уже известно, что из этого получилось, – ее женское вещество лишь на время подчинилось мужскому началу, а потом начался перманентный бунт, а тут еще и Наталка стала вмешиваться и все, как, впрочем, и всегда пошло наперекосяк. И каждый из них зажил как бы сам по себе. И все было бы и ничего, если бы Голова мог вспомнить незнакомку, являвшуюся ему во сне. Но он не вспомнил – уж слишком Тапочка в те времена была собой хороша.
А у Хорька теща тоже была ведьмой, и хотя он это подозревал, но доказать поначалу никак не мог, ибо и Параська, и теща ни за что не хотели в этом признаться. И Хорек даже сделал вид, что им поверил, но на самом деле держал ухо востро, ибо, как ему объяснила его маменька, в здешних местах, если дочка красавица, так мать у нее наверняка ведьма. А ведь Параська в те годы была девушка видная, статная, хотя и несколько худощавая, но это ее не портило, а даже как бы придавало ей особую прелесть на фоне пышных, как булки, жительниц славной нашей Горенки.
Так вот, Хорек, а фантазии ему на всякие проделки всегда было не занимать, решил вывести тещу на чистую воду. И однажды в полнолуние, а дело было в лютый зимний мороз, когда в селе развлечься, кроме как семейным скандалом, в общем-то и нечем, он подкрался к спящей, как бревно, теще и решил ее осмотреть на предмет рогов, копыт или хвоста. В комнате было жарко натоплено, и теща дрыхла с чувством исполненного долга, ибо всю вторую половину дня посвятила тому, что с помощью выражений очень даже образных, как дважды два, объяснила Хорьку, что тот не только алкоголик и тунеядец, но при этом еще и подлец, который умудрился так запудрить мозги ее дочурке, что та просто с ума сошла и позволила затащить себя под венец эдакой образине, от которой толку, как от козла молока. Хорек, надо отдать ему должное, с тещей не дискуссировал и все ее попреки, как бы пролетали мимо его ушей. Но в душе у него накапливался праведный гнев, и обида, горькая мужская обида, душила его изнутри и обжигала, как будто кто-то засунул раскаленный утюг прямо ему в грудь. Итак, он понемножку стянул с нее одеяло, но обнаружил не хвост, а хорошенькие пухленькие ножки и кое-что еще и настолько увлекся этим зрелищем, что не заметил даже, как глаза тещи открылись и она злобно уставилась на него, но потом, сообразив, что лежит перед ним нагишом, а он жадно, как лягушка на комара, пялится на нее, сменила гнев на милость и притянула его забубённую голову к своей высокой груди, и Хорек оказался как бы между двумя белоснежными Монбланами и совсем забыл, в какое измерение и для чего он попал. И оказалось, что теща еще очень даже и запросто может дать фору собственной дочери, отличавшейся по молодости лет, по мнению Хорька, некоторой леностью в известных вопросах. А Параська в ту ночь спала как убитая и ничего не услышала, но была премного удивлена, когда на следующее утро вместо обычной брани теща угостила зятя вкуснейшим завтраком. Она, правда, сначала заподозрила, что в омлет матушка подмешала стрихнин и поэтому ничего не сказала, но когда ее муженек встал из-за стола цел и невредим, она принялась с пристрастием допрашивать ту на предмет ее внезапной любви к человеку, который появился на ее горизонте для того, чтобы испортить ей, Параське, жизнь.
Но какая мать, и особенно если она ведьма, признается собственной дочери, что отметилась в пресловутой гречке? И к тому же за ее счет. И как Параська не билась, дородная матрона втолковывала той, что заметила вдруг у Хорька определенные человеческие качества, которые дают ей надежду на то, что этот закоренелый грешник исправится и обратится на путь истинный. Но Параське эти объяснения казались подозрительными, и она не поверила ни одному ее слову. Но разве часто случается, чтобы одна женщина была готова охотно поверить другой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26