-- Если я скажу, что для промоушн надо на мавзолей голым залезть, полезешь как миленький! А не хочешь -- вали в свою "дыру"!
Желваки на Санькиных скулах отвердели до кирпичей. Зубы заныли, но расцепляться не стали.
-- Запомни: шоу-бизнес -- это большая драка, -- назидательно сказал Аркадий и вскинул подбородок. -- Драка каждый день. Проиграл бой сегодня -обязательно выиграй завтра. Не выиграешь и завтра -- все, хана, иди газеты под метро продавай...
-- А если голос хороший?
-- Таких не бывает, -- не опуская подбородка, отрезал Аркадий. -- Наша эстрада -- это художественная самодеятельность. Местами хорошая. Но все равно самодеятельность. И на Западе -- тоже. Голосом не прославишься. Нужны скандалы. Много скандалов. Думаешь, Мадонна стала бы супер-звездой, если бы не изображала половой акт на сцене, а? У нее же ни голоса, ни слуха отродясь не было! Или Джексон кому-то нужен был, если б не тот мальчик, которого он в одно место трахнул, а?..
-- Арка-адий, пора! -- прокричал с порога кинотеатра черненький человечек.
-- Что пора? -- обернулся он к нему.
-- Русская народная уже пошла! -- объяснил Децибел. -- Рэпу сказали приготовиться...
-- А-а, ну да, -- согласился Аркадий. -- Пора идти.
-- А девок можно в натуре целовать? -- зло спросил Санька.
-- Как вы мне надоели! Если б не эта вшивая раскрутка, я б уже у Гриши дома был...
Только теперь Санька увидел, что в ухе Аркадия желтыми колечками висели уже две серьги. Когда директор повесил вторую, он не заметил, и оттого, что не заметил, стало противно на душе, будто его все и всюду обманывают, а он ничего не может сделать.
Глава двадцать шестая
ОХОТА НА ЛОСЯ
Кнопки на микрофоне не было. От него тянулся скользкий черный шнур, и Саньке сначала почудилось, что еще до драки кто-нибудь рванет за шнур, микрофон кирпичом улетит в зал, и уже не нужно будет бить Лося. Чтобы рывок получился не таким резким, он подтянул в руку пару метров шнура и самому себе показался ковбоем с лассо в кулаке.
Головы зрителей торчали неподвижно и хмуро. Их нужно было по очереди заарканить. Ни русская народная, ни рэп их нимало не тронули. Головы выглядели деревянными. Ближе к середине зала их частокол редел, а дальше на стульях сидела пустота.
По кинофильмам Санька привык к тому, что на концертах всегда аншлаг, и от вида полупустого зала ему стало тоскливо. Так тоскливо, будто все, чем он занимался, было напрасно.
-- Группа "Мышьяк"! -- крикнул с дальнего конца сцены крепыш-конферансье. -- Исполняется хит месяца песня "Воробышек"! Десятое место в рейтинге недели по России!
Оскалив в улыбке крепкие голливудские зубы, конферансье нырнул за черную штору занавеса, и оттуда сверху на Саньку свалилась мелодия. В клавишный перебор одновременно вонзились соло- и бас-гитары, замолотил сердечным приступом большой барабан, и он, вскинув микрофон и чуть не промазав мимо первой ноты, ложащейся на текст, скорее заорал, чем запел:
-- Во-орробышек! Во-орробышек! На-ахохлилась опять!
Сидящий снизу, у сцены, оператор нервно вскинул подбородок, и желтое блюдце лысины, которое до этого было хорошо видно, исчезло. Быстрым движением он бросил руку к пульту и сдвинул несколько тумблеров от себя. Потом повернул к сцене левое ухо, что-то поймал его хрящевой раковиной и вернул один тумблер в исходное.
Успокоившись, Санька уменьшил тон голоса и полегче, уже вибрируя голосом, продолжил:
-- Мне-е поцелуев-зернышек те-ебе хотелось дать...
Лицо оператора стало кислым. Он будто бы целиком разжевал лимон и никак не мог его проглотить. Тумблеры под его тонкими пальчиками опять начали метаться по пульту.
А зал молчал, точно на похоронах. И глаза у сидящих на первом ряду были грустными-грустными. Такие глаза бывают или у беременных на последнем месяце или у больных перед операцией. Жалость сдавила Санькино сердце, и ему вдруг до боли в висках захотелось расшевелить эти мраморные лица.
Отбарабанив второй куплет, он подтянул к себе еще пару метров шнура и спрыгнул со сцены.
-- Ты куда? -- в спину ему прохрипел Роберт. А Санька бросился к сидящей в первом ряду веснушчатой девчонке, за руку легко вырвал ее из кресла, подхватил за талию и, глядя прямо в ее серые перепуганные глаза, заорал в черный шар микрофона:
-- Во-орробышек! Во-орробышек! Не на-адо уходить! У ка-аждой ведь из золушек принц должен в жизни быть!
-- Ешчо ра-ано, -- еле прошептала она.
-- Что рано? -- прикрыв ладонью микрофон, спросил он, пока шел проигрыш.
-- Рано вас целовать. Мы попозже, на последнем куплете...
Санька посмотрел на утыканный веснушками нос девчонки и почему-то увидел смуглое лицо Аркадия. Мигнул -- опять смешной нос, мигнул -- лицо Аркадия. Избавиться от его черных выпученных глаз можно было, только отвернувшись от девчонки. Но вместо этого Санька притянул ее еще плотнее и поцеловал прямо в щеку. Губы тут же стали бесчувственными. Быстрым движением стерев с них пудру, похожую по вкусу на известку, Санька впился в узенькие, густо крытые помадой губки девчонки, и она сразу стала невесомой. Под ладонью была уже не окаменевшая спина, а вяло провисший ватник.
-- А-а!!! -- перекрыв музыку, навалился на Саньку писк, крик, визг.
Он оборвал поцелуй и посмотрел вправо, но ничего не увидел. Перед глазами близко-близко, до рези в зрачках, металось что-то пестрое, яркое, быстрое. Чьи-то худые, деревянные руки охватили его шею, пальцы впились в плечи, в рубашку на спине, кто-то умудрился даже обнять его левую ногу.
-- Раз-з-здись! -- под какофонию сбившихся инструментов шарахнул по куче малой чей-то рык, и с Санькиного тела по очереди стали исчезать чужие пальцы.
Пестрое, яркое и быстрое отлетело в сторону последним. Отлетело, как ветка, которую он на бегу будто бы сбил своим лицом. Метрах в двух от Саньки стоял Лось и держал за шиворот худощавую девицу в удивительно ярком платье. Девица была выше Лося на полголовы. Иначе как баскетболистку Санька не мог ее представить. Она и движения делала руками, словно пыталась забросить мяч в корзину, но у нее это никак не получалось. Наконец Лось поймал ее руки-плети в воздухе, завернул по-жандармски ей за спину и согнул девицу перед собой в три погибели.
-- У-уй, мамо-очки, бо-ольно! -- выла она в грязный пол и норовила лягнуть Лося.
А тот, плотно прижав к себе худые ягодицы девчонки, вдруг ощутил себя так хорошо, так блаженно, что даже расширил лицо легкой улыбкой.
-- Брось ее! -- в запале крикнул Санька.
Инструктажа Аркадия он уже не помнил. Его взбесило наслаждение, расплывшееся на дубовом лице Лося. Он возненавидел не самого Лося, а то удовольствие, которое тот получает от унижения явно слабейшего, чем он.
Санька швырнул вправо, под сцену, микрофон и со всего замаха ударил Лося в левую скулу. Музыка только-только оборвалась, и хруст костей подмял под себя все остальные звуки. Лось икнул и повернул к Саньке то же самое лицо. Удовольствие все еще жило в мускулах щек, но гнев уже начинал заливать его в твердую холодную маску.
Наверное, Санька сломал пальцы. Или отбил их. Во всяком случае, он не ощущал, что у него есть правый кулак. Он будто бы размазал его по лицу Лося, и теперь у него остался только левый кулак и ноги.
-- Ты чо, гад?! -- не отпуская рук девчонки, спросил Лось.
С края губы по его подбородку потянулся кровавый ручеек. Тоненький-тоненький. Как продолжение усов. Но усов у Лося не было.
На грудь Саньки ощущением удушья вернулось воспоминание их первой встречи. Тогда от Лося спас Андрей. Сейчас его рядом не было. А удушье становилось все сильнее и сильнее. Он должен был что-нибудь сделать, чтобы от него избавиться. И Санька, отставив назад правую ногу и откинув плечо, рывком ввинтился в пыльный воздух кинозала и впечатал в ту же скулу Лося шнурки своей кроссовки.
Их иксообразный рисунок красным орнаментом пролег на щеке Лося, и
телохранитель с грохотом, какой может быть только у двух
врезающихся влобовую легковушек, рухнул на пол.
Отлетевшая в сторону девица сбила Роберта, который стоял с открытым ртом, уже внизу, под сценой, и они вдвоем грохнулись на стулья.
-- Ре-о-обра! Ре-о-обра! -- заорал Роберт. -- Сучка, ты мне ребра сломала!
-- У-я... у-я... -- в ответ ныла девица, выкарабкиваясь из деревянных клещей подлокотников.
Сразу несколько фотовспышек по очереди облили Саньку и лежащего у его ног Лося нестерпимо ярким белым светом. Одна ударила прямо в глаза, и он, сразу ослепнув, зажмурил их и отвернулся от зала, прикрыв лицо локтем.
-- Ты что -- идиот? -- захрипел кто-то над ухом голосом Аркадия. -- Я ж сказал, понарошку... а ты...
-- Урод зековский, -- добавил еще кто-то.
Локоть сам освободил глаза. Слева от Саньки стоял Децибел. Ненависть из его серых зрачков, казалось, прожигала Саньку насквозь. Как пламя газорезки -- тонкую фанерку. В груди стало горячо и больно. Наверное, пламя все-таки достигло сердца.
-- Ты что сказал? -- еле выжал Санька.
-- Урод, я ска...
Правый кулак, которого все так и не было рядом с Санькой, сам ткнулся в мягкий живот Децибела. И только после этого боль пронзила костяшки пальцев. Децибел вернул ему ощущение кулака. А сам, скорчившись и застонав, заковылял на заплетающихся ногах по проходу между первым рядом и сценой.
-- Я ж говорил, его нельзя было брать в группу! -- закричал выбравшийся из-под девицы Роберт. -- Я говорил, Аркаша?!
-- Говорил, -- недовольно выжевал он маленькими губками, отер густой пот с лысины платком и сразу посмотрел на этот платок.
В его складках лежали две седые волосинки. Их и без того на голове Аркадия оставалось так мало, что он и расчесывался-то не больше раза в неделю. А тут целых две волосинки.
-- Пош-шел вон отсюда! -- заорал он. -- Завтра утром -- к Золотовскому!
Часть вторая
ТРАУРНЫЙ ВАЛЬС
Глава первая
ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ШОУ НАЧИНАЕТСЯ!
ГРУППЕ "МЫШЬЯК" -- НА СЦЕНУ!
Самолеты иногда падают. Эта мысль обжигает голову под очередной провал в воздушную яму. Наверное, так всегда бывает с теми, кто редко летает.
"Тушка", вздрогнув от удара ветра всем старческим корпусом, перестала падать и под усилившийся гул турбин пошла ровнее. Пошла явно на подъем.
-- Ты новенького хорошо знаешь? -- отвлекая себя от настырных мыслей о падении, спросил Санька.
-- Что?
Оторвав взгляд от иллюминатора, Андрей Малько непонимающе посмотрел на соседа. Пятидневная сине-черная щетина на щеках и бороде Андрея вкупе с отполированной лысиной навевали мысли о горцах и набегах, и Саньке подумалось, что и вся их авантюра с конкурсом молодых исполнителей "Голос моря" тоже напоминает набег. Ворваться-то на площадку эстрады в Приморске они ворвутся, но добычи им явно не видать. Среди конкурентов -- несколько уже раскрученных, разэкраненных, разклипованных, растиражированных певцов и певиц, почти "звезд", и их группе "Мышьяк", скорее всего, остается только одно: падать, как самолет в воздушную яму, до самого дна таблицы из двадцати семи участников.
-- Я про Эразма спросил, -- напомнил Санька. -- Ты его хорошо знаешь?
Наклонившись вперед, Андрей изучил лицо спящего у противоположного иллюминатора парня, хотя изучить можно было только нос. Под пестрой вязанной шапочкой двумя черными пятачками лежали стекла очков, прямо из их серебристой дужки вырастал нос, самый обычный среднестатистический, не поддающийся описанию нос, а его среднестатистические ноздри и верхние скулы подпирала обложка журнала "Music box" с бравым бас-гитаристом на обложке. У бас-гитариста была точно такая шапочка, как и на спящем, и от этого они казались братьями.
-- Не очень, -- поморщился Андрей. -- Но это лучший вариант из того, что сейчас свободно... И потом у него уже есть биография. Он еще из андерграундщиков, в восьмидесятых по квартирам и подвалам рок гнал...
-- Вы музыканты, ребята? -- Обернулся на голос с переднего ряда парень и, когда Санька разглядел в щели между креслами его бледное узкое лицо, обрамленное длинными, почти по плечи, каштановыми, с едкой краснинкой внутри прядей, волосами, то сразу подумал, что перед ним какой-то чокнутый поэт, и что в следующую минуту он станет предлагать свой рифмованный бред их группе.
-- В принципе как бы да, -- первым ответил Андрей.
-- Тогда, может, перекинемся в картишки?
-- Во что перекинемся?
У красавчика с каштановыми волосами была непреодолимая логика. Возможно, чтобы ее понять, требовалось отпустить волосы такой же длины.
-- В блэк-джек, -- потусовал он воздух тоненькими пальчиками.
Ни одного кольца на них не было. Ощущение поэта испарилось напрочь. Санька неотрывно смотрел на холеные, ровно остриженные ногти красавчика, и теперь уже он казался ему пианистом.
-- А вы сами не музыкант? -- спросил он у этих подозрительных пальчиков.
-- Нет. Я -- экстрасенс, -- вяло ответил незнакомец. -- Гипноз. Лечение. Предсказание судьбы...
-- С экстрасенсом опасно играть, -- хмыкнул Андрей.
-- Так не на деньги же! Так, просто время убьем.
-- Ты как? -- повернул Андрей свое бандитское лицо к Саньке.
Такому лицу отказывать нельзя. Сразу зарежет.
-- Ну, если убить время...
-- Перебирайтесь ко мне, -- предложил красавчик. -- Все равно два места рядом пустые.
-- И у нас -- одно, -- не согласился Андрей.
-- Тогда я к вам...
Когда его элегантный, явно не из самого дешевого бутика, костюмчик, возник в проходе салона, Санька сменил образ с музыканта на коммерсанта. У музыкантов не бывает костюмов с отливом. Растропович -- не в счет. Он деньги сделал скорее на политике, чем на музыке. В экстрасенса он пока не верил. Большинство встреченных им в жизни или замеченных на экране эсктрасенсов были или невероятно толстыми черноволосыми тетками или мужиками с удивительно грубыми чертами лица. А такой, как их сосед со самолету, запросто смог бы играть в фильме любовника. И зрители бы верили в такого любовника.
Но если бы Саньке шепнули, что на незнакомце не просто костюмчик с отливом, а эксклюзив от Verri цвета глубокий кобальт за 1100 "зеленых", он бы принял его уже за банкира.
-- А с чего вы решили, что мы -- музыканты? -- устраиваясь боком в кресле, поинтересовался Андрей.
-- По подушечкам пальцев.
-- Серьезно?
Поднеся к иллюминатору растопыренную пятерню, Андрей изучал в свете, отраженном комковатыми облаками, пальцы и ничего на них не находил, кроме густой сетки морщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56