Дорогу в обход зала к фойе он не запомнил. В таких лабиринтах можно проводить конкурсы юных следопытов.
А в концертном зале стояла темень поплотнее ночной, и было непонятно, закончилось представление или нет. Но стоило Саньке шагнуть за плотную, пахнущую пылью занавесь, как темноту разорвала знакомая музыка.
Ощупывая рукой стенку, Санька прошел метров десять, и глаза стали привыкать к полумраку. Все зрители, каких он только мог высмотреть вблизи, оказались женщинами. Это удивило его. До этой минуты Санька считал, что раз мужчин и женщин на земле поровну, то в таких пропорциях они и должны сидеть в концертном зале. Дворец съездов эту статистику упорно опровергал.
-- Он! Это он! Миленький! -- локтем толкнула соседку женщина на крайнем сидении и по-молитвенному сложила ладони у подбородка. -- Боже, какой красивый!
Ей было не меньше сорока пяти, обручальное кольцо отсутствовало, а платье, которое она, возможно, считала самым большим своим достоянием, стоило около двадцати долларов в палатке у станции метро. Санька сам видел.
А мелодия все набирала силу и, наконец, изнутри ее выплыл голос. Мягкий, грустный, какой-то совсем нездешний голос. Он вместе с мелодией ввинтился в ускорившийся темп и сразу из мягкого и грустного стал сильным и волевым. Санька отыскал певца на сцене. Он резко, порывисто двигался по сцене, почти летал, и Санька даже не поверил, что перед ним тот сонный, вялый Киркоров, рядом с которым он сидел в фойе. Его как будто подменили. Худющие полуголые танцовщицы совершенно не успевали за ним.
Высокая фигура Киркорова, истонченная черным костюмом, ввинчивалась в свет, в музыку, во вздохи зала, и Санька вдруг почувствовал, что никогда не сможет влюбить в себя так много женщин. И дело было не в росте. Наверное, ему не хватало этого умения Киркорова экономить силы для главного. А возможно, в Киркорове жило гораздо больше людей, чем в Саньке. Один из них, когда нужно было, вяло отвечал, вяло пожимал руки и ничего не хотел делать. Другой, появляющийся где-нибудь в телестудии, выглядел скорее английским джентльменом, чем певцом. А третий бесенком вырывался из него на сцену и вытворял такое, что было не под силу десятку цыган, даже если бы они сменяли друг друга несколько часов подряд.
Конечно, и внутри Саньки жили разные люди. Они живут в каждом из нас. Одни умирают. Другие рождаются. Но он до сих пор не определил, какой же из них должен стать певцом. Грустный или веселый, вялый или шустрый.
-- Ты-ы... Ты-ы... Ты-ы... -- поддержала певца дама, упрямо молящаяся на Киркорова. -- Е-эсли ты меня разлюбишь, в то-от же вечер я умру-у...
Вразнобой, волнами запел зал. Запела женская душа. Запела половина человечества.
И Санька, зачарованный невиданным зрелищем, не выдержал. Он вышел из зала и сел на первую же попавшуюся скамейку. Наверное, он завидовал. А может, даже ненавидел. Он почему-то лишь сейчас почувствовал, что певцы врут, когда с пафосом признаются друг другу в любви. Или нужно достичь какого-то уровня, чтобы сжечь в душе ненависть и зависть? Он не знал этого. Он еще ничего не достиг...
Только через полчаса, когда в зале не осталось ни одного зрителя, и даже билетерши стали подозрительно коситься на него, он вспомнил об Аркадии. Путь через сцену был свободен, и он без блужданий по лабиринтам Дворца съездов нашел фойе.
Оно было пустынно, как подземный переход в два часа ночи.
-- Ты где шляешься?! -- из-за колонны, перепугав его, появился Аркадий.
Возможно, он опять смог овеществиться из воздуха. Рубаха-яичница на его груди выглядела остывшей. Освещение в фойе кто-то заботливо убавил.
-- У нас рейв-клуб на носу, а ты пропал! -- не унимался он.
Из коридора грим-уборных вышел уже знакомой раскачивающейся походкой Валерий Леонтьев. Видимо, он выступал в последних номерах концерта. Рядом с ним шел незнакомый Саньке человек и терпеливо слушал рассказ певца.
-- У меня тоже такое было. И не раз, -- на правах ветерана вспоминал боевую молодость Валерий Леонтьев. -- Как-то набросились фанатки на улице и всю шубу в клочья разорвали. А шуба хорошая была, песцовая...
-- Да-а, фанатки, -- посочувствовал ему собеседник, и они вдвоем унесли из фойе терпкий запах одеколона.
Под скамьей, на которой сидел Киркоров, что-то желтело. Нагнувшись, Санька разглядел, что это два золотых звена цепи, и тут же вспомнил, что на груди Филиппа до нападения девчонок поверх прозрачной шелковой рубашки висел массивный золотой крест на цепи.
-- Что это? -- подошел ближе Аркадий.
-- Вот... Золото...
-- Я сторговал тебя на десятое место в рейтинге, -- не сумев долго продержать гримасу обиды на лице, объявил он. -- Клип прокрутят на той неделе. Завтра подошлю к тебе журналиста. Что говорить, потом скажу. Сволочи, конечно, эти журналисты, но в шоу-бизнесе без них нельзя. Они как микробы в кишках. С ними плохо, а без них вообще помрем...
-- А что с этим делать?
На ладони двумя отвердевшими слезами лежали желтые звенья цепочки.
-- Как что?.. Отдать надо.
Ладонь приблизилась к груди Аркадия. Он посмотрел на звенья, как на яд, который ему предлагают проглотить, и отступил на шаг.
-- Ты что, думаешь, я понесу?!
-- А как тогда?
-- Ты нашел, ты и отнесешь. Я позвоню Филиппу. А сейчас надо спешить. У тебя через полчаса шоу в рейв-клубе. Беги к моей машине!
Глава восемнадцатая
ЭКСТАЗ ПОД ЭКСТЕЗИ
Над фасадом Дома культуры, над колоннами сталинской эпохи, в неистовом порыве вперед застыли рабочий и колхозница. На копии с мухинского оригинала они выглядели худее и свирепее, словно уже извели все свои гипсовые нервы от вида снующей между колоннами молодежи с тинейджеровскими рюкзачками за спиной. Молодежь совсем не хотела подхватывать серп и молот из их слабеющих рук. Молодежь жаждала кайфа.
-- Опоздали, гадство! -- захлопнул дверцу "Вольво" Аркадий.-- -- Хоть бы Серебровского там не было.
Он с резвостью мальчика бросился к колоннам, и Санька еле успел догнать его у двери.
Изнутри, из черного, разрываемого в ритм музыке желтыми, красными, сиреневыми всполохами, пространства навстречу им вывалила веселая компаха человек в пять. Над серебристыми клеенчатыми куртками девчонок странным продолжением этих курток выглядели их бледные лица. На костистых плечиках парней висели пропитанные потом майки. Для трех градусов тепла на улице их одежонки явно не хватало, но они, кажется, не замечали ни холода, ни улицы, ни самих себя.
-- Привет, папаша! -- наконец заметил один из них Аркашу. -- Дай я тебе на лысину плюну. Спорим, что насквозь прожжет, а?.. Знаешь, как грибы прожигают?
Аркадий втянул голову в плечи, будто и вправду знал, что у парня не слюна во рту, а вулканическая магма, и нырнул в грохот музыки. Санька опять последовал за ним и уже через пару секунд понял, что все-таки потерял директора из виду.
В душном, пропахшем потом и табаком зале в проблесках, рождаемых раскачивающимися прожекторами с цветными светофильтрами, извивались, бились в немой истерике, вскидывали к потолку костистые руки сотни парней и девчонок. Никто у них даже и не пытался сблизиться в пару. Каждый существовал сам по себе, и каждый будто бы утратил половые признаки. Парней не тянуло к девчонкам, девчонок -- к парням. Их всех ввинтила в свой безостановочный ритм музыка. Она пульсировала с частотой, которая может быть лишь у марафонца в конце дистанции, и каждый в этом душном вонючем зале как раз и напоминал марафонца, пытающегося дотащить свое изможденное тело до финиша.
На девчонке, которая раскачивалась с постаныванием рядом с Санькой, вместо очков на глаза были надеты ситечки для чая, а волосы на голове окрашены в ярко-красный цвет. Когда по ним проходил желтый свет от прожектора, они становились оранжевыми, когда синий -- фиолетовыми. А когда в одну секунду сошлись в ее растрепанной головке желтый и синий лучи, она сразу почернела, но стоило прожекторам увести свет в сторону, и жгучая брюнетка опять превратилась в инопланетянку с глазами стрекозы.
-- Ты чего стал?! -- схватили Саньку за руку и вырвали из толпы.
Спотыкаясь, он взобрался по невидимым во тьме ступеням, шагнул за дверь и сразу ослеп от самого обыкновенного света.
-- Слушай внимательно, -- голосом Аркадия ответила темнота за зажмуренными веками, и Санька распахнул глаза.
Перед ним медленно проступали, обретая очертания, точно изображения на проявляемой фотобумаге, две фигуры. Справа стоял все такой же маленький и такой же лысенький Аркадий, а слева -- красавчик со знакомыми чертами лица. Только на его груди ладненько сидела уже не кожаная жилетка, а куртка с вышитыми на правой стороне груди рядом орденов и медалей. Кресты, кружки и звезды под яркими цветными "колодочками" выглядели почти настоящими. Их хотелось потрогать.
-- Я уже в умате, -- тусклым голосом пробормотал хозяин медальной куртки Децибел. -- Ди-джею в запарке третий час! Мы же договаривались, Аркаша...
-- Ну, все-все, не гони! Певец на месте. Вот он. Что нужно петь?
-- Да не петь, а гнать речитатив. Я буду незаметно менять диски, ну, чтоб без пауз и переходов, а он, подстраиваясь под ритм, должен бубнить одно и то же... Вот, возьми, -- достал он из кармана белых джинсов и протянул Саньке мятую бумажку. -- Только выучи сейчас наизусть. В темноте ты еще читать не научился. Ты же не кот?
Не ответив, Санька развернул бумажку и про себя прочел: "Моя мама -экстези. Моя мама -- экстези. Кайф. Кайф. Моя папа -- экстези. Моя папа -экстези. Кайф. Кайф. Я хочу тебя. Я хочу тебя. Дай мне. Дай мне. Дай. Дай мне экстези".
-- А почему папа "моя"? -- сморщил лоб Санька. -- Это ошибка?
-- Так надо, -- нервно дернул губами Децибел. -- "Мой" сбивает ритм. Врубился?.. Короче, так... Берешь микрофон и живым голосом давишь эту плесень. Можешь повибрировать тембром. Ты же певец. Заметано?
Санька через силу кивнул.
-- И запомни: эту торчаловку надо гнать не меньше получаса. Потом я тебе другую дам. Там в основном надо орать: "Подвигай попой!" Это щас модно. Слышал эту композицию?
-- Так надо, Саня... Для дела, -- важно присовокупил Аркадий и тут же повернулся к ди-джею: -- А шеф тут?
-- Серебро? -- отозвался на вопрос Децибел. -- Нет, его сегодня нет.
-- Фу-у! -- громко выдохнул Аркадий.
Настолько громко, что показалось, что в нем сейчас не осталось ни грамма воздуха.
-- У вас попить ничего нету? -- попросил Санька. -- Горло пересохло.
-- Пошли, -- двинулся по коридору Децибел.
-- Старик, ну ты тут сам, -- непонятно кому из них двоих сказал Аркадий. -- Мне еще по делам бежать нужно!
Он юлой развернулся на каблучках и быстро, словно боясь, что кто-то из двоих передумает и успеет в полете перехватить его, нырнул в грохочущую тьму.
-- Пошли! -- уже из глубины коридора позвал Саньку Децибел. -- На диске до стопа три минуты с копейками осталось!
У первой же двери, мимо которой прошел Санька, его остановили громкие голоса. В желтой щели не видно было спорщиков, но зато хорошо слышно.
-- Кошель, ну дай пацанам в долг экстези! У них ломка! Ну, нет у них сегодня "бабок"!
-- Я тебя для чего на работу взял? Чтоб ты даром товар раздавал? Я -не меценат! И не мое это все. Понимаешь, не мое!
-- Ну, скажи, как Серебру позвонить! Пацаны драг просили! Ну, вернут они долг!
-- Заткнись! Я сказал тебе, эту фамилию никогда не называть!
-- Все, Кошель! Могила! Больше не буду!
-- Ты покупателей на ЛСД нашел?
-- Обижаешь!
-- Чтоб к вечеру "бабки" были у меня. Иначе сам знаешь, что бывает...
-- Падлой буду!
Из конца коридора заставил Саньку вздрогнуть нервный голос Децибела:
-- Я тебя долго ждать буду?!
Стараясь не дышать, Санька отошел метров на пять от странных собеседников за дверью и только потом громко набрал воздуха в легкие. Сразу стало пусто в голове. Он молча взял из рук Децибела стакан с коричневым "пепси" на дне, в два глотка выпил его и совсем не ощутил облегчения.
-- А больше нету?
-- Нету! -- захлопнул Децибел холодильник.
Внутри белоснежного красавца озлобленно звякнули бутылки.
-- Пошли! Уже минута до стопа. А стопа быть не должно! Надо пафос давать под нон-стоп!
Закрыв комнату на ключ, он бегом бросился в сторону зала. Когда он свернул вправо, за угол, открылась уже знакомая Саньке дверь. Из нее вышли двое.
Один был худющим длинным парнем, очень похожим на пэтэушника. У второго на лице читались не меньше тридцати лет от роду и должность человека, привыкшего повелевать.
Когда Санька поравнялся с ними, то в старшем по вареной кожаной куртке сразу узнал клерка Серебровского, который занимался укрощением здоровяка в ночном клубе.
-- Здрасьти, -- не сдержался он.
По-зимнему холодные глаза парня даже не дрогнули. Он отвернулся к долговязому, посмотрел на его грязные кроссовки и властно произнес:
-- Чуть не забыл. Проскочи завтра до обеда по студиям. Надо нового барабанщика найти для "Мышьяка". Они через неделю уже по гастролям гонят...
Глава девятнадцатая
НОЧНОЙ МСТИТЕЛЬ
Павел сидел в темных холодных "жигулях" и думал о том, что Тимаков по характеру похож на женщину. С утра заявил в кабинете, что арестует Децибела, а к вечеру передумал. И вот теперь Павел ожидал ди-джея вместе с двумя офицерами из "наружки", а ждать и догонять, как известно, самое неприятное занятие на земле, хотя догонять Децибела они не собирались. Тимаков коротко приказал: "Следить!" -- и уехал домой на служебной "Волге".
-- На, -- протянул Павлу с заднего сиденья чашечку кофе один из "наружников". -- Согрейся.
В темноте кофе казался чернее смолы. От него струилось тепло и ощущение дома. Видно, парни из "наружки" так приспособились к своей нудной работенке, что даже ее превратили в нечто уютное.
Жадный глоток ожег горло и дернул, будто за нитку, зуб. Глаза болезненно закрылись, и в нахлынувшей темноте нерв медленно затих. В эту минуту Павел пожалел, что не родился акулой. У них, сволочей, оказывается, сколько раз зуб выпадет, столько раз и вырастет. Но Пашка родился человеком и такого редкого удовольствия был лишен раз и навсегда.
-- Лысый вышел, -- вырвал его из тьмы сиплый голос.
Со ступенек мячиком скатился Аркадий, впрыгнул в свою "Вольво" и с места газанул с резвостью матерого автогонщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56