- Он-то при чем, товарищ капитан второго ранга? - защитил Майгатова грустный-прегрустный Анфимов. - Хоть влево, хоть вправо крути - кругом одни рифы. Теперь тащи эту гирю до Суэца.
- Приказ начальника - закон для подчиненного, - потряс свежей мыслью Бурыга.
- Билеты накрылись, путевка, - тихо напомнил себе Анфимов.
- А дуру-то здоровенную нам с мели снимать. Буксир бы сюда...
- М-да, опять дома скандал...
- Чего у них в трюмах-то, Майгатов?
- Рис, товарищ капитан второго ранга. В мешках. Несколько мешков вспорото.
- Себе, что ли, на халяву кашу варили. Без халявы жизнь - отрава.
- Да вроде нет. На обед у них макароны были. Си-идорыч, - не удержался при виде медленно вошедшего на ходовой, где происходил весь разговор, Клепинина все с такой же белой, но теперь не от седины, а от бинтов, головой, с левой рукой на перевязи. - Тебе ж лежать надо.
- Я лучше нашего коновала знаю, что надо, а что не надо. Мне уже сказали, что есть указание "сверху" о буксировке...
"Ирша" на первых два рывка буксирным тросом отреагировала безразлично. Как в той сказке, видно, ждала третьего раза. Сухогруз с хрустом разгрызаемого рафинада прополз раненым брюхом по коралловому ножу, завалился на правый борт и ванькой-встанькой закачался на фоне плавящегося о горизонт солнечного диска.
- Чтой-то крен великоват, - не понравилась "Ирша" Анфимову. - Ох не дотянем до Суэца. - Обернулся к матросу-связисту: - Дай канал... Что там у тебя? - спросил вроде бы у того же матроса, хотя вопрос в прижатый к губам микрофон был адресован лейтенанту-торпедисту, только сменившемуся с вахты и теперь посаженному на борт "летучего голландца" балластом, ибо на буксируемом судне делать особо ничего не надо было.
"Крен, товарищ командир, на пра..." - "Сам вижу. Что - пробоина?" "Воина?" - "Да не воина, а пробоина." - "А-а, сейчас. Абунин, ну что там? Сколько?.. Метров пять длиной, товарищ командир." - "Что ты матросу такое дело доверяешь! Сам проверь!" - "Есть!" - "Погоди. А ширина какая и это... место расположения?" - "Счас... Ага: вот, говорит, разная - где узко, а где и широко... В общем, два на пять.А где?.. Ага: больше по ближнему трюму, но немного и в другой заходит. Мешки, говорит,понизу уже в воде." - "Ладно. Иди сам еще раз проверь."
- Нет, не дотянем, - хмуро отдал микрофон связисту. - Разрешите запрос дать, чтоб это... - На миг задумался, глядя на мрачную, с впившимися друг в друга губами и собравшимися на подглазьях морщинками физиономию Бурыги. Ну хоть в Ходейду.
- С вами, мля, под трибунал попадешь, а не в Ходейду. Сплошной бардак... Ладно, запрашивай от моего имени...
Гирлянда сухих слов, преобразившись в невидимую радиоволну, скользнула к Севастополю, оттуда - к Москве, где вдруг стала ленивой-ленивой и долго с черепашьей скоростью переползала по телефонным кабелям от здания главного штаба флота на Красных воротах до МИДа на Смоленке, а уж в циклопической башне МИДа из кабинета в кабинет, из кабинета в кабинет, потом - в посольство Йемена во Втором Неопалимовском переулке, откуда почти вернулась на корабль - сколько до той Ходейды-то, а уж потом, медленно описав обратный круг, все-таки ожила в динамиках связи:"Можно".
Пока бродили по миру слова, "Альбатрос" упрямо шел сквозь густую смоляную ночь на север, к Суэцу, а с "Ирши" все бубнил и бубнил перепуганный лейтенант: не тянут помпы, не тянут. Мешки за борт? Так это ж чья-то собственность, будущий капитал.
На рассвете, когда рывком, будто освещение в зале, погасли звезды, Анфимов поднял от штурманской карты налитые кровью, забывшие о сне глаза и прохрипел:"Я снимаю людей с "Ирши". Бурыга с мятым от сна лицом безразлично прожевал:
- Ну и хрен с ней, с этой "железякой". Руби конец. Пусть тот чайник, что у них хозяином, с этой лоханкой разбирается. Она теперь не государственная. И это... - показал на вахтенный журнал. - Координаты зафиксируйте. На всякий случай...
8
Двадцать сорок три. Кают-компания. Вечерний чай.
В гнетущей тишине не звякают даже ложки. Крупно нарезанные проспиртованые батоны, такие же мягкие, как и два месяца назад, когда их испекли где-то на берегу, лежат почти нетронутыми. Белое масло медленно подтаивает в блюдечке по краям, словно айсберг, вплывающий в теплые воды. Беззвучно поет на мутном черно-белом, а, точнее, серо-сером экране почти музейного "Рекорда" арабский певец в чалме, со странным, криво загнутым кинжалом за поясом. Между сидящими словно поставили по переборке. Вроде рядом, а поворачиваться не хочется.
- Похороны у нас, что ли? - вздрогнули все от баса Бурыги. - Ну потопили железяку. Ну и фиг с ней! Это б раньше за соцсобственность всех попереснимали с должностей, а теперь...
- Так-то оно так. - Хрустнул рафинадом Анфимов. - Но все равно обидно. Поверни мы чуть раньше к Ходейде - может, и спасли бы судно. Ну, хотя бы на мель у берега положили. Да и с экипажем не ясно. Может, погибли они?
- Ага! Прям все тридцать сразу!
- У них штат не весь укомплектован, - вставил Майгатов и неприятно ощутил, что каждое слово колющими толчками отдалось в набухшей сливой брови. - Двадцать один всего.
- Во! Еще меньше. Ухлопали по пьяни радиста и решили от нас смыться. Помните, засечка на экране поделилась. Это они, бандюги, срыгнули...
- Но ведь все шлюпки остались на борту. - Со всхлипом отхлебнул мутного, невкусного чаю Клепинин и болезненно прикрыл глаза под срезом уже погрязневших за день, замаслившихся от беганий по трюмам бинтов. - И еще "SOS" этот...
- И рис, - задумчиво, невидящим взглядом посмотрел в иллюминатор Анфимов. - Чего они его из Таиланда везли? Говорят, во Вьетнаме дешевле. И намного...
- Зато путь короче, - обозначил себя пристроившийся к уголочку стола штурман.
- А вот в семьдесят девятом или... м-м... нет, точно в девятом... грузно откинулся на спинку дивана занявший сразу два штатных места за столом - командиров артиллерийской и минно-торпедной боевой частей Бурыга. - Так в Донузлаве похожая история была. В смысле посадки на мель. Тогда СКР-13 - во, номер-то! - в штормягу почти на берег вывезло. Под Оленевкой, на Тарханкуте. На борту были комбриг, начпо и еще какой-то туз. Туз доверил командование комбригу и ушел спать, комбриг - командиру СКРа, командир - помохе, а тот кулак под нос летехе вахтенному - вот как тебе, показал на мгновенно еще более истончавшего соседа-торпедиста, "румынской"* душе сунул - и тоже храпака дал. А летеху укачало, он и сам уснул. Так они и въехали в песочек всем корпусом. Помнишь? - пнул кулаком под бок засыпающего Анфимова.
- Гд-де?
- А-а, ты ж тогда на классах был в Питере... Так вот: его океанским буксиром тащили, песок с-под дна вымывали - ни хрена не шел. Пока артбашни не срезали. Во-о. Тогда всех поснимали. А сча-ас... - Махнул рукой в потолок, словно именно там, сверху, всего лишь за палубой находились люди, которые снимали, назначали и вообще правили судьбами тех, кто служил на кораблях.
Разлитая по кают-компании тоска не улетучилась. Сладкий чай лишь на время сменял во рту противный, тошнотворный привкус соли. На рукавах и плечах всех, кроме, пожалуй, Бурыги да жителя трюмов Клепинина мучной притруской белела все та же соль. Пересидели бы солнце в каютах - не было бы этих белых эполет, а так почти весь бешеный день - на жаре.
- Лады, - опять попытался разбить невидимые перегородки между офицерами Бурыга. - Чтоб чай был слаще, а сон легче, ставлю задачу: каждому "продать" по одной истории флотского, скажем так, типа. Анекдоты тоже принимаются... ------- *"Румыны" ( флот. жарг.) - матросы минно-торпедной боевой части.
В провисшей под потолком тишине забасил первым:
- Вертолетчики из Качи - а в Каче, как известно, все иначе - на противолодочном патрулировании над морем решили искупаться. Снизились до десяти метров, а штиль был еще тот, поставили "вертуху" на автопилот, спустили трап, разделись, слезли по нему и давай плескаться. И вот то ли давление над морем скакануло, то ли еще какая закавыка, но только автопилот отработал на изменение в атмосфере и поднял вертолет на десяток метров еще. Ну эти вот кулибины поплавали-поплавали кругами да и рванули к берегу. Так в семейных трусах и приползли в полк. Те подняли две или там три машины в воздух, полетали вокруг нашего бесхозника - а что сделаешь? Так и прождали, пока топливо не выработает да в море шлепнется...
На довольное гыканье Бурыги несколько человек ответили робкими носовыми смешками. Только сидящий напротив комбрига замповосп - он же бывший замполит - покачал вперед-назад в низком утробном смехе свои засаленные кап-лейские погоны. Он всегда был готов угодить любому начальнику, лишь бы никто не пытался лишить его возможности выполнить главную цель жизни - доспать в каюте оставшиеся до ближайшей пенсии три с небольшим года. В бригаде его уже давно звали "пятнадцатилетним капитаном", хотя четыре масеньких звездочки на погонах он носил не пятнадцать, а где-то около двенадцати лет. Фамилия у него была историческая - Кравчук, но, в отличие от своего знаменитого тезки, ни к каким вершинам власти он никогда не рвался, от предложенных должностей на большие корабли и другие флота отказывался, и никто не знал, что главной причиной всего этого была не бешеная принципиальность, не преданность до мозга костей своему кораблю, а то, что от штатного места стоянки "Альбатроса" у причала до квартиры его дома в "хрущевской" пятиэтахе было ровно семьсот десять шагов. В замполитские годы он хоть со скрипом, с задержками, но все же со страху проводил партсобрания, политинформации и единые политдни, а сейчас, когда все это оказалось, судя по голосам с экрана, позорным прошлым, он и вовсе утратил последний стимул в службе, хотя кусочком того страха все же осталось его преклонение перед любым начальством, преклонение, с которым, может быть, и не сравнить было обожание ацтеками своих каменных божеств. И оттого, когда Бурыга, сидящий напротив него, бросил навстречу ему последний "гык", он посмеялся еще чуть-чуть, ровно столько, чтоб его заметил комбриг, и только после этого заговорил быстро-быстро, словно боясь, что кто-то встрянет в разговор и первым поддержит начатую комбригом "травлю":
- У нас хохма в Средиземке была. В конце семидесятых. Помнишь, мех? и погнал дальше, даже не удосужившись выслушать, что скажет еще один ветеран "Альбатроса": - Нам в Латакии загрузили на борт арбузы. Часть нам, часть на эскадру еще завезти нужно было, к шестой точке. Вышли в море, а нам "вводняк" - комиссия из Москвы, идет навстречу на белом пароходе...
- На "гидрографии", что ли? - с деланным недовольством пробурчал Бурыга.
- Ну да...
- Так ты прямо и говори. А то я уж думал - на лайнере "Максим Горький", - и озорно пнул локтем опять закунявшего Анфимова.
- Гд-де?
- Ну так вот: на гидрографии. На борту у нас, естественно, паника. Аврал полный. Пошел я по постам, захожу в провизионку и только тут вижу, что арбузы нам загрузили не обычные, а с наклейками. На каждой надпись "Израиль". Ну, думаю, хана мне, не доглядел в порту, политическую бдительность утратил. . Я беру у "кэпа" с десяток моряков и сажаю их обдирать эту гадость. Успели еле-еле. Прямо к приезду. Гляжу - а среди комиссии капитан первого ранга по контрпропаганде. "Ну как, - говорит, - вы тут ненависть к капиталистам воспитываете?" Пошли смотреть: наглядка на месте, плакаты - как положено: "Флот США - угроза миру", "Сионизм - враг освободившихся стран Ближнего Востока", "Зверства апартеида в ЮАР". Бумаги - все есть, на любой вкус. Столько поназаписал проведенных мероприятий, что и пяти жизней на их осуществление не хватит. Смотрю: расслабился капитан первого ранга, подобрел. Тут мы и в провизионку забрели. Чтоб еще сильнее любил, я ему арбуз подарил. И вот заходим мы с этим арбузом в рубку к гидроакустикам, и я вижу, что у моего проверяющего лицо начинает вытягиваться. Как размахнется он арбузом и - ш-шмяк! - по переборке. "Два балла тебе, - кричит, - Кравчук за контрпропаганду!" Я на переборку, куда он шмякнул арбузом, посмотрел и обомлел: сплошные наклейки "Израиль"...
- А-гы-гы. Хар-рошие моряки. - Покачал в смехе животом красный от трех стаканов чая Бурыга. - Матроса куда ни целуй - везде задница.
- По нашей линии потом не трогали? - тихо озвучил свое присутствие за столом Молчи-Молчи.
- Не-ет, - довольно ответил Кравчук. - Я с особистом душа в душу жил. Стакан "шила" - и факта нет. - Махнул над остывающими стаканами ладонью, и прозрачный, вывинчивающийся из бледно подкрашенного кипятка пар словно олицетворение превратившегося в дымку, исчезающего "факта", качнулся в сторону Молчи-Молчи. Тот злобно сощурил синие льдистые глаза и, воткнув взгляд в стол в то место, где исчез обрывок пара, мрачно подытожил:
- Стран-но.
- Мех, а ты про крыс еще не забыл? - поднял Бурыга пустой стакан в самом красивом, гостевом подстаканнике. - Гарсон, а ну фугани еще чайку! Ох и хорош он у тебя! Цейлонский?
- Так точно, - бодро ответил заткнутый в белую форменку с надорванным синим гюйсом упитанный матрос с белой, похожей на мучную присыпку, щетиной на бледном лице и сыпанул в заварник из пачки с надписью "Грузинский, второй сорт".
- Ну что, вспомнил? Мы с тобой еще на эсминце служили.
- А-а, ну да: это когда крыс развелось столько, что был приказ по флоту за сто хвостов от убитых тварей отправлять моряков в отпуск... болезненно сощурился Клепинин, у которого каждое слово в голове отдавалось ударом кувалды.
- Точно. И что?..
- И через неделю только у нас на эсминце нужно было отправлять двадцать с лишком человек...
- О! - прервал его Бурыга. - И долго командир не мог врубиться, как они успели на нашей лоханке за неделю дивизию крыс укокошить. Ну, штурман, - навалившись грудью на стол, повернул в его сторону уже не просто красное, а какое-то буро-фиолетово-красное лицо, - вопрос из "Что? Где? Когда?" Два лимона на кону. И не наших купонов-фантиков, а рублей. Минуту на размышление дать?
- Не н-надо. Все равно не отгадаю...
- А-а! - блаженно отвалился на спинку сразу хрустнувшего, застонавшего дивана. - Хвосты кто сосчитывал? Нач медслужбы, капитан. Он их считал, связывал и - в иллюминатор. Чтоб утонули. Так бойцы под его иллюминатором повесили марлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27