https://wodolei.ru/catalog/mebel/navesnye_shkafy/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


- Больше не выжму, - и склонился под гневным взглядом Анфимова.
Клепинин тоже никогда не видел командира таким и потому непроизвольно, совсем не желая этого, вдруг сказал то, во что сам не верил:
- Хорошо. Двадцать восемь узлов сделаю.
Кравчук вытаращил глаза на еще более погрустневшего Клепинина и уже хотел спросить его, как можно из престарелого, пятнадцать лет шныряющего по морям и волнам, по штилям и штормам "Альбатроса" выжать двадцать восемь узлов, если он в лучшие годы чуть ли не разваливался от вибрации на двадцати шести, но по лицу Анфимова мелькнула тень успокоения, и ему расхотелось освобождать командира от этого заблуждения.
- Выполняйте! - почему-то на "вы" приказал Анфимов.
Клепинин стрельнул маленькими красными глазками на безразлично сидящего в углу рубки Бурыгу, согнул худенькие плечи с засаленными и закопченными до смоляной черноты, уже совсем не кажущимися золотыми погоны и молча унес в трюма свои чувства.
Кравчуку стало жаль седого, измочаленого службой меха, и он подумал, что есть какая-то несправедливость в жизни от того, что хорошим людям не удается ничего достичь, а плохие непонятно какими силами выносятся судьбой наверх. И еще он подумал, что все на земле так похоже на пирамиду. А внутри этой огромной пирамиды - тысячи других, помельче. И вот на их "коробке" тоже - пирамида. Наверху - командир, ниже - замы, еще ниже - веером командиры боевых частей и служб и так далее до самых трюмов, до толпы матросов. А не будь пирамиды - исчезнет дисциплина, разбегутся моряки. И в стране так же, и в любом городе. А вспомнив о городе, стал думать о своей квартире, о том, что он купит, когда вернется с моря. И думая, он как бы спал, не существуя в ходовой рубке.
А в это самое время началось необычное: яхта вдруг резко повернула вправо и бабочкой скользнула по носу у пустого, высоко-высоко задравшего ватерлинию над морем танкера. Анфимов рванул ручки машинного телеграфа и, прохрипев "Лево руля", остановившимся взглядом впился в борт танкера, который все тянулся и тянулся бесконечной китайской стеной. "Альбатрос" с креном входил в циркуляцию, но сейчас никто не дал бы гарантий, что борт танкера окажется касательной, а не хордой к дуге этой циркуляции. Вылетевший из кресла Бурыга тошнотворным чесночным духом дышал у самого уха, пухленький матрос-рулевой вытянул лицо с такой силой, словно превращался из Санчо Панса в Дон-Кихота, и только Кравчук смотрел на наплывающую красно-черную стену танкера с таким безразличием, будто ему каждый день приходилось участвовать в столкновениях. "Сто лет проживет," подумал о нем Анфимов, не знавший, что Кравчук глубоко-глубоко спит, а взгляд сам собой давил и давил в страшную, бульдозерным отвалом надвигающуюся стену. Конечно, у глаз не было таких сил, чтобы совладать с тушей танкера, но у глаз были уголки, и один из них, левый, вдруг поймал просвет. Из-за кормы пузатого танкера блеснула синева, и "Альбатрос" на довороте циркуляции пересек кильватерный след "чудовища", на котором, кажется, никто даже не заметил чуть не случившегося столкновения.
- Х-хде они? - прохрипел Анфимов.
На море, утыканном разнокалиберными судами, не было даже воспоминания о яхте. Сухогрузы, рыбацкие траулеры, еще один танкер вдали, но идущий, в отличие от того злополучного, на север, а, значит, отяжелевший от нефти, спрятавший ватерлинию под воду. Так, может, и не было яхты?
Анфимов мотнул головой, сбрасывая наваждение. Он никогда не верил ни в НЛО, ни в астрологов, ни в приметы, и потому не нашел в душе места для фантастики.
- Потерял? - внес вопрос из ходовой на ГКП, где сидел у индикатора целей Перепаденко.
Моряк не вскочил, потому что на вахте строевой устав как бы временно отменялся самой вахтой, а только ткнул длинным, с широкими веретенообразными узлами на сгибах, пальцем в желтую каплю:
- Ось за цим бортом вин сховався!
- Не ошибаешься?
- Як у каси, товарыш командыр!
Сощуренные глаза Анфимова впечатали точку в мозг,но не одну, а с россыпью других, медленно тающих в отбитом стрелкой секторе, потом окунулись в голубизну моря уже наверху и, наложив этот желтый горох, так похожий на кусок звездного неба, на разбросанные вокруг корабли, вспыхнули уже забытым яростным огнем.
- Вон они где - за сухогрузом спрятались! Лево руля!
- Слушай, ну тебя на хрен с твоими маневрами! - бабахнул из угла Бурыга. - А если корабль угробим? Кто отвечать будет? Комбриг, что ли?
- Теперь - право руля!
- Анфимов, ты что - забыл: я - старший на борту!
- Держи прямо! Вот они, гады! Кравчук, полный вперед!
- Анфимов!
- Одерживай, одерживай! Ага-а-а! Лево руля! Держи, сынок, за ним, держи. Вот как за задницу девицу держишь - так и его держи, не отпускай.
- От мать твою! - грохнул в ярости тяжеленной, чуть ли не сейфовой дверью Бурыга и что-то еще прокричал с левого крыла мостика, куда он унес из ходовой свою ярость.
- Держи, сынок, держи, - скорее попросил, чем приказал Анфимов.
Яхта рванула из укрытия зайцем, уже было подумавшим, что удалось спастись от разъяренного волка, и так же, как заяц, запетляла по морю, то прижимаясь к лениво плетущимся по фарватеру судам, то отбегая от них мористее, по бескрайней синей целине. Наверное, она могла бы запросить помощь от охотящегося за ней "Альбатроса" у больших судов, но что-то мешало ей: то ли страх перед все равно неостановимой расплатой, то ли въевшийся в кровь ее хозяев с детства железный закон капитализма - каждый сам за себя. Однажды она даже пошла к берегу, точнее, в направлении к берегу, который отсюда был не виден, и у Анфимова похолодело внутри от одной мысли, что придется юлить рифовым полем, но и у яхты нервишки оказались слабоваты. Как только вдали мутным бурым пятном проступил явный предвестник доросшего почти до пленки воды красного кораллового рифа, и снизу, из ГКП, прошлепал в ходовую озабоченый штурман, яхта переложила рули влево и пошла параллельно берегу. Судов здесь почти не было, и преследование стало еще сильнее похоже на гон в чистом поле.
Стрелка тахометра, судя по числу указываемых оборотов в минуту, дрожала между двадцатью четырьмя и двадцатью пятью узлами и раздражала Анфимова сильнее, чем яхта. Меряя ходовой широкими шагами, он то и дело бросал на нее просительные взгляды, но стрелка была безразлична к ним. Беглецы все шли и шли на одной дистанции. Рука сама потянулась к тумблеру связи с ПЭЖем - постом энергетики и живучести, механическим "мозгом" корабля, но тут сзади кто-то обозначил себя робким покашливанием.
- А-а, Клепинин! Легок на помине. Ты это видишь? - и ткнул коротким пальцем в диск тахометра.
Клепинин исполнил меховский обряд вынимания лампочек из ушей, со стоном выдохнул, и почему-то именно в этот момент Анфимов ощутил муторный запах соляра, масел и еще чего-то, который растекался от щупленькой, сгорбленной фигуры механика по ходовому мостику.
- Ты что обещал?
В плотно сжатом кулаке Клепинина прохрустели трущиеся боками лампочки.
- Машина еще минут десять выдержит - и все, - обреченно довел Клепинин до сведения командира.
Из трюмов он нес такую уверенность в том, что потребует вот сейчас, вот тут же прекратить эту гонку на износ, но, пока шел, она по каплям вытекла из него, и он опять стал мягким и податливым как нагретый пластилин.
- Каких десять минут! За ними еще, может, с час гоняться. А ты?
- Ну двенадцать... пятнадцать...
- Товарищ командир, - напомнил о себе проснувшийся Кравчук.
- Почему десять, а не полчаса, час? - подступал Анфимов все ближе к Клепинину, и тот с каждым шагом вроде бы уменьшался и уменьшался.
- Так топливо, сами ж знаете, какое...
- Какое - такое?
- Эль-ноль-два...
- Что ты мне своими меховскими премудростями мозги пудришь! Что: ноль-два?..
- Ну серы - ноль две десятых процента в нем. Из тюменской же нефти топливо...
- Ну и что?
- Так ведь все фильтры уже почитай позасоряло. Теперь часа два будем стоять, пока не прочищу да воздухом не продую. А фильтров - восемь, а под машиной - семьдесят градусов выше нуля...
- Тов-варищ командир, - опять влез Кравчук.
- Это раньше, когда нефть бакинская шла, таких проблем не было, товарищ командир. А сейчас... Вы утром на северную сторону
Севастополя посмотрите: если идет проворачивание оружия и техники на больших кораблях, то смог висит, как в центре Москвы...
- Анфимов! - под писк распахнувшейся двери влетел на ходовой хриплый окрик Бурыги. - Посмотри туда!..
- Товарищ командир, я вам о том же хотел доложить, а вы не замечаете, - обиженно проговорил Кравчук, хотя, скорее всего, обижался не на то, что его не замечали, а на то, что новость первым сказал все-таки не он. - С яхты белым флагом машут.
- А-а! Сдаются, засранцы! - торжествующе обернулся к яхте Анфимов.
Клепинин беззвучно исчез из рубки. Только едкий запах солярки остался напоминанием о нем, но напоминанием настолько сильным, что Кравчук и, отвернувшись, представлял себе, что сзади кто-то стоит и пахнет.
- Держать строго на яхту, - зачем-то сказал Анфимов рулевому, хотя моряк и без того понимал, что нужно делать.
"Альбатрос" сбросил скорость, но по инерции все еще ходко шел по безмятежному морю. С борта яхты махали белым флагом, сделанным из майки.
Ноги сами вынесли Анфимова на то же крыло мостика, где уже давно терпел жару Бурыга. Молча посмотрел на сжираемое носом корабля расстояние до обреченной, ставшей каким-то игрушечным корабликом, яхты. Шарахнуть по ней со всех стволов? Обернулся к юту. Стволы кормовой артбашни смотрели на яхту и, чем ближе становилась она, чем резче менялся угол направления на нее, тем чаще дергалась и сама башня, и стволы, цепко держащие хрупкое, скорлупочное тельце яхты на прицеле. А ведь Ким только и ждет команды. Уж и не вспомнить, когда последний раз стреляли. А что такое пару залпов для артиллериста? Музыка, бальзам на душу.
С грузом раздумий вернулся в рубку. Отщелкнул из держателя рожок микрофона, взвесил его в руке и вдруг ощутил напряженное молчание вокруг. Нет, молчали во время этой бешеной гонки и Кравчук, и рулевой, и по пояс высунувшийся из ГКП штурман, но то молчание не ощущалось так угнетенно, как это. В душе двумя камушками толкались ярость и жалость. Жалость ко все-таки живым людям, хоть и к подонкам, мерзавцам, убийцам, но ведь все-таки живым, чего-то хотящим, чувствующим, теплым людям. А сейчас... в корабельном холодильнике... С-сволочи!
Он все-таки щелкнул тумблером.
- Ким? Ходовой.
И замер.
- Кэ-пэ-два слушает, товарищ командир.
- Ким?
Нет, не ложатся на язык страшные слова. И толкает, толкает тяжелеющий камушек жалости своего врага.
- Кэ-пэ-два слушает.
И мешают глаза. Ведь они видят то, по чему он должен полоснуть огнем. Предательские глаза. Может, как раз из-за них и тяжелеет, тяжелеет под сердцем жалость. И что-то еще не нравится глазам. Но что? "Господи!" - про себя охнул Анфимов и остекленел глазами: перила на яхте, за которой они гонялись почти час, были из лакированого дерева, а на той, бандитской, он точно помнил, - белые, из пластика.
- Анфимов, - заставил вздрогнуть пушечный голос Бурыги. - Гляди: у итальянца - борода. А у того, вроде, не было. И малец какой-то с ним рядом стоит.
Лоб ткнулся в липкий обод бинокуляра. Точно: перила - не те, и хозяин яхты - с бородой, с окладистой смоляной бородой в промоинах седины, а у ноги - ребенок лет пяти, обнял волосатую отцовскую ногу и с ужасом смотрит на наплывающее серое чудовище.
- Ходовой. Кэ-пэ-два, - не вовремя напомнил о себе исполнительный Ким.
- Вот придурки, - прошипел в палубу Анфимов. - А чего ж они от нас убегали?
Отвечать на этот вопрос никому из присутствующих в рубке не хотелось.
- Вахтенный офицер, - заставил одним лишь обращением Анфимов подобрать живот Кравчуку, - боевая готовность номер два. Вариант ПЛО.
Кравчук вновь сыграл на звонках нечто похожее на "Спартак" - чемпион", но уже без тревожного бесконечного сигнала, попугаем повторил анфимовские слова и уже от себя добавил:
- Подвахтенным от мест отойти, - перещелкнул тумблерами. - ПЭЖ? Вода подана? Что? Ага, понял, - снова подключился к корабельной сети и осчастливил экипаж приятным сообщением: - Приборщикам внутренних помещений набрать воду в расходные бачки. Бачковым накрыть столы...
- В бэ-чэ-пять боевая готовность номер два установлена, - первым начал доклады с постов Клепинин. Наверное, потому, что не было на корабле человека, который бы с большим облегчением воспринял окончание этой бешеной гонки.
За ним горохом посыпались с постов доклады на ходовой. Анфимов слушал их и не слышал.
В рубку затолкал свое китовье тело Бурыга и, не взирая на присутствие рядом подчиненных Анфимова, гаркнул на него:
- Сто медуз тебе в задний проход! Обосрался ты, Анфимов, с этой гребеной яхтой. Иди, - показал на нос "Альбатроса" скомканной в трубку газетой, - иди извиняйся перед итальянцами. И воды ведро прихвати для них. Им тоже, небось, надо задницы отмывать...
- А какое право вы имеете... какое право орать на меня! - наконец, собрался с духом Анфимов и, вздернув маленький острый подбородок, шагнул к сопящему громко, по-бычьи, Бурыге.
Тот враз - от усеянной потом лысины до ямки на шее - стал красным, будто сверху на него вывернули ведро алой эмали. Обезумевшие глаза начали разбухать и вот-вот должны были вылезть из орбит и ударить по лицу Анфимову.
- Да я тебя, мля! Я тебя!..
- Что - меня?..
- Да я тебя!..
- Прошу извинить, - толкнулся в накаленную, готовую вот-вот лопнуть взрывом атомной бомбы, атмосферу рубки тихий-тихий, бесцветный-бесцветный голос. Толкнулся и иглой проколол ее. Бурыга и Анфимов, забыв о том, что только что чуть не сошлись врукопашную, неотрывно смотрели на вялое, безразличное ко всему, вытянутое дыней лицо особиста, который почти никогда в своей жизни не поднимался на ходовой, и, кажется, даже явственно ощущали, как сквозь маленькую проколотую дырочку со свистом истекает пар их яростного спора.
- По моей линии, - еще тише промямлил Молчи-Молчи и дал паузу, подчеркивающую особую важность уже сказанных слов, и вдруг протараторил быстро-быстро, словно именно это уже не имело ну вот абсолютно никакого значения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27


А-П

П-Я