– Надо же! – наконец воскликнул техасец. – Вот уж не ожидал встретить тебя в таком захолустье!
Казалось, собака пожала плечами, словно говоря: «Подумаешь, что тут такого? Я часто болтаюсь тут».
– Что это вы имеете в виду? – спросил я, перегибаясь через стол, уже завороженный его действиями.
– Позвольте представиться, – сказал он, впервые посмотрев на меня как на человека, а не на неодушевленный предмет. – Я Джеймс Т. Уилкинсон. Собаки – моя жизнь и мой бизнес. Какая валюта вас устраивает?
Он вытащил толстенный бумажник, под завязку набитый банкнотами, так что казалось, будто кожа лопается от натуги.
– Даю за него пять тысяч здесь и сейчас, что скажете?
– Минутку, – уточнил я. – О чем вы говорите?
– Ты знаешь, о чем. Господи, да что у вас за язык, англичане, никогда не понимаете с первого раза. Я говорю – пять тысяч за эту собаку, здесь и сейчас – не сходя с этого места. Плачу наличными.
И в самом деле, вы не поверите, но этот тип стал «отслюнявливать» банкноты по пятьдесят фунтов и складывать на стол у меня перед носом.
– Что вы делаете? – спросил я, слегка ошарашенный.
– Пятьсот, шестьсот, семьсот… да ладно, отсчитай себе сам. Надоело возиться с этой мелочевкой.
Он бросил бумажник, я машинально подхватил. Портмоне было увесистым – я едва не вывихнул запястье. Оно было забито купюрами разного достоинства, причем преобладали пятидесятифунтовые бумажки. Мне тут же захотелось пригласить этого человека за покерный стол, но я воздержался.
– Послушайте, – сказал я, откладывая бумажник, – о чем вообще идет речь?
– Да, это забавно, – продолжал он, занимаясь собакой. – Вы знаете, мистер, я многого могу не понимать в этой жизни, но что касается собак… Поверьте, я знаю в них толк. И уж кто-кто, а Джеймс Т. Уилкинсон никогда не перепутает бошкенхаунда, да еще в таком прекрасном состоянии, ни с какой другой собакой. Да это будущий племенной король штата Теннесси!
Пес одарил его благосклонным взором. Похоже, он ничего не имел против такой профессии.
– Теннесси – это в Техасе? – осторожно поинтересовалась Люси.
– Как и Диснейленд, – отрезал он. – Да вы считайте, считайте деньги – и помните, вы наши должники. Если бы не американцы, вы бы сейчас говорили по-немецки.
– А если бы не французы, вы были бы сейчас англичанами, – сказала Люси.
– Это как?
– Лафайет, – сказала она не совсем уверенно, – не тот ли это француз, который выиграл войну за независимость?
Я вспомнил, что год назад Люси на отлично сдала экзамен по истории на гуманитарных курсах.
– Подумаешь, Лафайет, – недовольно пробурчал он. – Да вы считайте, считайте. Хоть понимаете, насколько это редкая порода? Слышали когда-нибудь о гончем бошкенхаунде?
– Кое-что, – солгал я, изображая эксперта. Он недоверчиво уставился на меня.
– Да ни черта вы не знаете. Впрочем, и не удивительно. Я тоже сначала принял его не то за болотную таксу, не то за крысохвата брехливого, а то и за кудлатого пепельшпица. Они здорово напоминают эту редкую породу, но там другая цена. Кое-кто мог ошибочно увидеть в нем и сквизершнауцера, но это совершенно точно вылитый бошкенхаунд. В мире существует всего две дюжины представителей этой породы, а это один из лучших экземпляров, что мне попадались, говорю как знаток. Вы только посмотрите на этот профиль!
Пес гордо выпятил челюсть.
– Знатная собака, – выдавил я одну из банальных фраз, которые обычно произносятся, когда при тебе расхваливают то, о чем представления не имеешь.
– Знатная? – хмыкнул Джеймс Т. Уилкинсон. – Да что вы знаете! Это просто суперстар в собачьем мире! Вы хоть понимаете, сколько может стоить такой экземплярчик? Ладно, черт с вами, берите десять тысяч. Вижу, вы понимаете кое-что в кобелях. Берите сколько влезет.
В тот момент, когда я уже собирался ответить, вмешалась Люси.
– Боюсь, ничего не получится! – Она рассмеялась.
Ценитель бошкенхаундов недоуменно воззрился на нас.
– В чем дело?
– Это не наша собака.
– Не ваша? Как не ваша? А чья же она?
– Хозяин ее, к сожалению, отсутствует.
– Где он? Назовите мне имя этого человека. Дайте адрес! Я хочу говорить с заводчиком, а не с пастухом. Вызовите его. Ну, быстрее, вы знаете, где он? – Покупатель суетливо обвел офис взором, точно суслик, высматривающий, нет ли поблизости ястребов.
– Понятия не имею, где он сейчас, – сказал я, – но если вы подождете, он обещал появиться в течение часа.
Уилкинсон перевел взгляд на запястье, хотя, как я заметил, никаких часов там опять же не было.
– Что за страна! Никого не найдешь на месте. Мне надо взять такси, съездить на пять минут по делам в город. – Он снова залез в карман и вытащил оттуда внушительных размеров кожаную визитницу. – Передайте ему, – метнул он карточку на стол.
Я поймал ее и взглянул. «Джеймс Т. Уилкинсон. Коровы, собаки, нефть – все для звезд», – гласила визитка.
Я передал карточку Люси.
– Интересно, какие это звезды имеются в виду? – полюбопытствовала она.
– Что? – недовольно рявкнул Джеймс Т.
– Каких это звезд, если я вас, верно понимаю, вы снабжаете нефтью, собаками и рогатым скотом?
– Коммерческая тайна. – Он снова тревожно осмотрелся, явно подозревая, что за ним следят. – Скажу одно, если бы мне задал такой вопрос вот этот джентльмен, я бы сказал только: «Папа, не надо нотаций!»
– Почему? – спросил я, и Люси пнула меня под столом. Я понял, что она уже знает ответ на этот вопрос.
– А почему папа не должен читать нотаций? – все равно спросил я.
– Мне пора! – заявил Уилкинсон и рванул к выходу, точно вихрь из прерий, известный под названием «пыльный дьявол».
– Он знаком с Мадонной! – воскликнула Люси, когда этот тип окончательно растворился.
– При чем тут Мадонна? Речь шла, по моему, о собаке.
– Да как вы не понимаете – он же намекал. Это ее песня «Папа, не надо нотаций».
– Вот как, – пробормотал я. – Ну да, конечно, конечно, речь шла о Мадонне, именно о Мадонне. Вот только зачем Мадонне нефть? – задумался я. – Ей что, мало бензоколонок?
– Представляю, сколько он слупит с нее за эту драгоценную собаку. А может, и не слупит…
– Ну да?
– Может, он собирается преподнести ей пса в подарок?
Пес посмотрел на нас так, будто его устраивал любой из предположенных вариантов.
Тут зазвонил телефон. Это была Линдси, моя подружка на протяжении последних четырех лет.
– Звоню, просто чтобы убедиться, что ты в порядке.
– Все в порядке. Только… немного голова кругом.
– Как я тебя понимаю.
Последовала пауза, я чувствовал, как сострадание и симпатия перетекают по телефонному проводу прямо в мое ухо.
– Слушай, – соболезнующим тоном заговорила она, – а ты не мог бы сегодня заехать по дороге домой в «Сэйнсбери» за анчоусами? Я вернусь с работы поздно, и там уже ничего не останется.
– Конечно. Ты хочешь, чтобы я их тебе завез?
– Но только завтра. И захвати красного винограда. Он тоже кончился.
Линдси помешана на антиоксидантах. В ее нежном возрасте она уже борется со старением.
– Ладно. Ничего, если я проведу сегодняшнюю ночь в одиночестве?
– Ничего. Я смогу встретиться с девчонками. Кстати, почему бы тебе не отправиться домой, нельзя в таком состоянии торчать в конторе до самого вечера.
– Я тут присматриваю за собакой.
– За какой еще собакой?
– Тут зашел один тип, у него умерла мать, и он попросил оставить собаку на десять минут. А потом, представь себе, появляется другой странный тип и говорит, что это не просто собака, а самый что ни на есть гончий блошкенхаунд.
– Бошкенхаунд, – подсказала Люси.
– Да, уточняю – бошкенхаунд, но – гончий. Этот второй тип предложил за пса десять тысяч фунтов. Вот чудик, да? Вообще, все это как-то странно. Он оставил свой номер телефона, чтобы мы передали хозяину собаки.
– На твоем месте я бы не стала этого делать, – заявила Линдси.
– Почему?
– Предложи хозяину тысячу, а девять оставишь себе за посредничество. Можешь купить мне на них новый «Клио».
Она вот уже год копила на новый «Клио», с тех пор как у старого стала выцветать обивка сидений, и поэтому ей приходилось подолгу торчать на работе.
– Ха-ха, – сказал я.
– Ха-ха, – вторила она. У нее хватало подобных шуточных предложений, и мое «ха-ха» было постоянным ответом на них.
– Я от тебя без ума! – воскликнула она.
Похоже, эту фразу она позаимствовала из какого-то фильма и все время ожидала от меня ответа в том же духе, что я обычно и делал. Все это прекрасно, потому что я в самом деле к ней неравнодушен, однако не всегда так просто ответить ей подобными словами. Не все женщины, насколько мне известно, мирятся с подобным отсутствием энтузиазма.
Мы чмокнули друг друга в трубку. От этого меня тоже коробило, но некоторым женщинам нравится такой способ проявления нежных чувств. И в этот момент я увидел хозяина собаки, который протискивался в дверь конторы.
– Приветствую, – сказал я. Пес не выразил особой радости при появлении хозяина. Казалось, его сейчас ничто не интересовало, кроме Люси и печенья. Если эта собака была из тех, что кормятся остатками со стола, то это должно было быть вечно голодное животное, судя по внешности мистера Джилберта. Такие люди едва ли оставляют слишком много в своих тарелках.
– Привет, – выдохнул он, пыхтя и отдуваясь. Вид у него был измученный, как у всех толстяков в жару. – Ничего, если я присяду?
– Милости прошу, – ответил я. Правду сказать, компания собаки была несколько отраднее, чем очередное появление в конторе ее хозяина. И уж конечно, хоть я и был полон сочувствия, но вовсе не собирался подставлять свою жилетку мистеру Джилберту, чтобы он в нее поплакался.
– Ее нашли сегодня утром, – заговорил он, прикуривая сигарету, несмотря на то, что Люси выразительно стукнула о мой стол уже второй табличкой «У нас не курят».
Я не ответил. А что тут ответишь?
– Она жила в квартале Кэтерхэм, – продолжал гость. – Ее забили до смерти, – сказал он, вяло толкнув кулаком воздух. – Кто-то залез в дом.
– А что же собака? Она не могла остановить грабителя?
– Собака была заперта в соседней комнате, – ответил Джилберт. – Он все слышал, с начала до самого конца. Бедняга.
Пес, по всей видимости, не нуждался в психологической реабилитации и тянулся лишь к печенью.
Джилберта стало слегка трясти, он опустил голову и закрыл толстое лицо руками.
– У меня нет денег даже на похороны, – глухо пробормотал он. – А теперь еще эта собака, я не знаю, куда ее девать… – Обильные крупные слезы потекли по его большому пухлому лицу. – Откуда мне взять эти две тысячи фунтов?
Люси принесла и поставила перед ним чашку кофе, на что он ответил благодарным кивком.
– Мне тоже недавно пришлось хоронить мать, – сказал я.
– Тоже грабители? – уточнил Джилберт, точно дачник, со знанием дела разглядывающий соседскую капусту после атаки слизней.
– Это долгая история.
Это, в самом деле, была долгая история. Она тянулась больше десяти лет и началась еще до смерти отца, до того, как я вступил в семейный бизнес, до Линдси, до многого, того и другого. «Болезнь хроническая», – известил ее доктор. «То есть вечная», – говорила она, восемь лет промучившись кашлем, сопровождавшимся приступами лихорадочного озноба, проходя один за другим бесконечные курсы «химии» и физиотерапии. Мне приходилось ухаживать за ней, но я не имел ничего против. После смерти отца у нее не осталось никого на свете, кроме меня, и вообще заботиться о ком-нибудь – дело стоящее.
– Если вам тяжело, расскажите, – подал голос Джилберт.
– Не думаю, что это поможет, – ответил я. – В общем, это связано с нервной системой. Она ушла в мир иной на прошлой неделе.
Теперь и меня стали душить слезы. «Вы снова будете вместе с отцом», – сказал я ей напоследок. «Я предпочла бы отправиться на небо», – прохрипела она.
Это был наш последний разговор. Она оставила меня одного в уже заложенной квартире, с долгами за сиделку и медицинское обслуживание и мыслями о том, куда теперь девать ее мебель эпохи восьмидесятых.
– Мне очень жаль, – сказал Джилберт, и я почувствовал, что теперь мы с ним связаны невидимыми узами.
– Со мной все в порядке, – ответил я, слегка ошалев от происходящего. – Думаю, я мог бы помочь вам.
– Неужели? – недоверчиво встрепенулся Джилберт, словно старый сеттер, которого дразнили куском пирога.
– Забавно, конечно, – сказал я, – но, если бы вы согласились продать эту собаку, я мог бы найти покупателя.
– Это ценная порода, – убежденно прокашлял Джилберт сквозь клуб табачного дыма. – Мне уже предлагали за него полсотни фунтов. Пригодились бы любые деньги для похорон, сколько удастся собрать.
Одно упоминание слова «похороны» вызывало у него боль, и он всхлипнул, затягиваясь сигаретой.
– Но мы могли бы дать и больше, не правда ли? – поспешила на помощь добрая Люси, которая была рада помочь страдальцу, несмотря на то, что все время направляла вентилятор в его сторону.
– У нас здесь только что был человек, который сказал, что заплатит…
Тут, не знаю почему, я пошел на поводу у своей любимой игры, выдержав драматическую паузу, которая предшествует объявлению ставок.
– Неужто больше пятидесяти фунтов? – удивился Джилберт, ставший похожим па мальчишку, который всю жизнь мечтал о велосипеде и вдруг получил его на день рождения. – Надеюсь, не слишком много, а то я опять запью, а пить мне сейчас никак нельзя, сами понимаете. Жизнь и так идет кувырком.
– Десять тысяч фунтов! – объявил я. (Не подскакивайте на месте, это все моя фамильная честность, я же говорил.)
Джилберт посмотрел на меня с таким глубоким недоверием, на какое он, вероятно, был только способен. Вентилятор отбрасывал дым ему в лицо, что производило впечатление, будто он мчится вперед на большой скорости.
– Это же гончий брехунхаунд, – убежденно сказал я ему.
– Бошкенхаунд, – напомнила Люси.
– Простите, бошкенхаунд, – поправился я. – И стоит он никак не меньше десяти тысяч.
Собака выразительно посмотрела на меня, словно подтверждая, что такова ее реальная цена.
Джилберт перестал плакать, и глаза его наполнились удивлением дачника, обнаружившего, что его капусту повредили не слизни, а крошечные летающие тарелки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52