В памяти всплывали молодые ребята в белых фланелевых брюках и синих клубных пиджаках, девушки в кружевных пастельно-голубых платьях, но не могла припомнить, присутствовал ли при этом Кен или же он коротал время в одиночестве в своей комнате.– Помнишь, как… – начала было она, но вдруг замолчала, пожалев, что заговорила вообще.– Что? – спросил он.– Здесь мы гонялись за светлячками.– Помню, – сказал он. – Барт поспорил со мной на доллар, что поймает их так много, что можно будет читать при их свете.– И кто выиграл?– Я.В наступившей тишине было слышно, как квакают лягушки и стрекочут кузнечики. Далеко в лесу жалобно завыл козодой. Когда они вошли в кустарники роз, одна из веток зацепилась за ее платье. Он помог ей освободиться, и они продолжали идти молча. В центре газона расположился небольшой фонтан с мраморным купидоном, некогда поливавшим водой из сложенного трубочкой рта, а теперь словно целовавшим воздух, и застоявшейся водой, покрытой зеленой ряской. Несмотря на прохладный ветер с моря Кен начал потеть, и его спортивная рубашка скоро стала прилипать к груди. «Утонченность всегда была его слабым местом», – без тени презрения вспомнила Сильвия.«Ты хотел о чем-то со мной поговорить», – хотела было сказать она, но сдержалась. Его молчание и чувство неловкости говорили сами за себя. Сильвия подняла голову и в заходящих лучах солнца с ужасом увидела, что листья большого клена у северной стороны дома начинают желтеть. Осень не заставит себя ждать. Она вздрогнула. Вдалеке, где-то на побережье, послышались крики детей, и наступила полная тишина, если не считать шуршавших на ветру листьев.Молчание становилось гнетущим.– Я тут думал, – неожиданно выпалил Кен, причем его низкий голос прозвучал неестественно, – не могли бы мы в следующем году приехать на все лето?– Зачем тебе это? – она старалась придать своим словам интонацию вопроса, без каких-либо скрытых намеков.Он обернулся и посмотрел на нее.– А почему ты не уезжаешь отсюда? – спросил он.– Потому что я замужем, – голос ее оставался ровным.– Зимой здесь должно быть тяжело, – сказал он. – Если бы я мог помочь…– Конечно, тяжело! – произнесла она прерывающимся голосом и, внезапно разразившись потоком слов, стала рассказывать. Воспоминания о последних двух зимах, переполнявшие ее и слишком чудовищные, чтобы признаться в этом даже себе самой, вылились вдруг в приступе откровения. Она рассказала о своем угнетенном состоянии одиночества. О том, как росли дети, ущербные и тощие, как ее дочь Карла болела бронхитом с температурой до сорока и целых два дня пришлось ждать доктора. Она рассказала о своих опасениях, что Тодд Хаспер, угрюмый сторож, и вправду ненормален, о том, как он бормотал что-то себе под нос, начиная свой обход, как бешенство светилось в его глазах, когда он с ней говорил; очевидно, все из-за того, что они нарушили его зимнее уединение. Хаспер стал рассказывать детям мрачные истории – поначалу она думала, что им это приснилось, но, прибегая к ней в страхе поздними ночами, дети ссылались на Тодда.– Что за истории? – спросил Кен.– Он рассказывал им о своем брате, который удавился куском проволоки, – сказала она. – Я узнавала, все действительно было так; им не приснилось. Происходило это прошлой зимой, причем многократно.– Ты должна от него избавиться, – посоветовал Кен.– Кому-то нужно здесь находиться, и потом, Бог мой, он так много лет жил здесь! Не так просто заманить кого-нибудь работать на острове.Сильвия продолжала, позабыв об остатках сдержанности, и рассказала о пьянстве Барта, о его приступах извинений и упреков, мрачном настроении, припадках гнева, когда он возбужден, о том, как в состоянии сильного опьянения он обвинял ее в том, что в душе она – шлюха, не переставая повторять: «в душе – шлюха, в душе – шлюха», а однажды Джонни, когда ему было двенадцать лет, услышал это и набросился на отца – маленький мальчик, размахивающий сжатыми кулачками. Барт отбросил сына к стене, ударом сбил с ног, а потом стоял над ним и плакал, а закончилось все тем, что он сам повалился на пол, обнял его, и так они и лежали, всхлипывая вместе.Сильвия в замешательстве замолчала, закрыла лицо обеими руками и заплакала.– Я-то это заслужила, – сказала она. – А они нет.– Тебе надо уезжать отсюда, – предложил Кен.– Но как?– Что-нибудь можно придумать.– Что? – в ее голосе слышались трагические нотки.– Переезжать на зиму в Бостон или во Флориду.– Мы не можем себе этого позволить!– Что, он не может найти работу?– Он и не пытается.– Ты могла бы попытаться.– С детьми?– Да.– Какую, например? – силы возвращались к ней, и в словах зазвучала горечь.– Многие из штата Мэн зимой содержат гостиницы во Флориде.– Ты хочешь, чтобы я купила гостиницу на наши сбережения? – теперь интонация ее стала иронической. – Большой отель в Майами?– Нет. Может быть, небольшой мотель.– Господи, Боже мой, – сказала она. – Неужели ты не понимаешь, что мы разорены?– У меня есть деньги. Я дам вам взаймы. Наступила короткая пауза.– Барта ты могла бы взять с собой, – добавил он тяжело. – Я буду платить ему зарплату.– Нет, – произнесла она едва слышным голосом.– Вечно тебе мешает гордость.В этот момент ее дыхание участилось, с шумом прорываясь сквозь сжатые зубы. «О, черт!», – с мучением выдавила она и согнулась, крепко прижав к животу обе руки, словно ее ударили ножом. Кен был рядом. Она почувствовала, как он сильно сжал ее в своих объятиях, и обвила его шею обеими руками, словно спасаясь от падения с высокой кручи. Не поцеловав ее, он сказал ей в ухо странным, сдавленным голосом лишь одно слово, прозвучавшее то ли как рыдание, то ли как крик отчаяния:– Любишь?– Да! – воскликнула она.Послышались звуки смеха, высокие и чистые, и приближавшиеся голоса детей. В панике они отскочили друг от друга, и в это мгновение в сад ворвались Джон, Молли и Карла; в руках они держали электрические фонарики. Кен растворился в кустарнике. Не заметив его, дети подбежали к фонтану, встали у воды на колени и направили свет фонарей в темную воду.– Это здесь! – задыхаясь от волнения, воскликнула Карла. – Тут всегда их было полно!– Вы когда-нибудь их ловили? – спросила Молли.– Нет, – сказал Джон. – Мы и не собирались, но некоторые были огромные.– Ребята, привет! – окликнула детей Сильвия. – Что вы ищете?Изумленные дети подняли головы.– Золотых рыбок! – сказали они почти в один голос.– Боюсь, они все умерли прошлой зимой, – ответила Сильвия. – Мы забыли перенести их в аквариум, а фонтан промерзал до дна.– Бедняжки! – сказала Молли, и ее живое личико вдруг омрачилось от горя, как только она представила себе гладкий кусок льда с вмерзшей в него аккуратной золотой рыбкой.– Там что-то есть! – крикнул Джон, – я только что видел, как оно движется.Он пошарил по дну фонтана лучом фонаря и вдруг вытащил из воды лягушку с блестящими выпуклыми глазами. Он поднял ее перед собой и осветил фонарем. Изобразив на лице сильное удивление, Молли склонилась над лягушкой.– Не сжимай ее! – попросила она.– Поглядев на лягушку, Сильвия изобразила восхищение, повернулась и неуверенно пошла по тропинке. За кустами сирени к ней молча присоединился Кен. Он поцеловал ее, и она крепко прижалась к нему, но вскоре освободилась.– Кен, Кен! – прошептала она. – Это будет катастрофа для всех, а я не хочу.– Нет.– Они уже наверное нас хватились. Встретимся здесь в три утра. Это единственное время на всем проклятом острове, когда можно не бояться, что тебя станут искать.– Хорошо, – согласился он и вдруг исчез в тени сирени, словно его и не было. Глава 8 Ночью Сильвия лежала рядом с мужем, не смыкая глаз, и пыталась все обдумать трезво.«Существует только четыре возможности, – думала она. – Вся ситуация до предела ясна. Оставаясь верной женой, я могу прекратить роман с Кеном еще до того, как он начнется, и кое-как перебиться в предстоящие зимы на острове, но я не способна на это, а для детей ничего хуже не придумаешь. Еще я могу взять у Кена деньги и не давать ничего взамен, кроме четырех процентов по займу. Но в этом тоже есть что-то безнравственное. Гордость не даст мне пойти на это, да и все равно это не выход. Деньги свяжут по рукам и ногам, и мы не из тех, кого устроил бы платонический романчик».«Или же, разведясь, мы сможем пожениться», – думала она. Такая перспектива занимала ее мысли дольше всего. Но и это, конечно, не выход. По гордости Барта будет нанесен удар, а с уязвленным самолюбием Барт превратится в маленького раненого льва. Может, он будет настаивать, чтобы дети остались с ним, а это невозможно.Или они с Кеном заведут роман, самый цивилизованный, насколько это возможно, и самый что ни на есть приличный, но всего лишь роман – с вымышленными именами для регистрации в гостиницах, с извинениями, которые, возможно, придется приносить, лживыми объяснениями отлучек и постоянными увертками. «Я никогда не считала себя человеком самых высоких моральных принципов, – думала Сильвия. – Но роман – это не то, чего я хотела бы сейчас; я слишком стара для подобных вещей, я этого совсем не хочу! Слишком мерзко».«Еще мы могли бы поступить так, как сделало бы большинство на нашем месте, – продолжался ход ее мыслей. – Плыть по течению, не принимая серьезных решений и оставаясь как порочными, так и неудовлетворенными. Можно завести роман безо всякого плана – короткие ночные объятия на скорую руку. Пусть будут сплетни, взаимные упреки… Нам не придется расхлебывать кашу; проще погрузиться в нее».«Нет, – думала она. – Я этого не сделаю, а Кен – не тот мужчина, который пошел бы на такое. Если мы и заведем роман, то он будет настоящим, тщательно спланированным на всю жизнь и приносящим как можно меньше боли окружающим. Я не хочу бродить ночами на ощупь».Развод и повторный брак. Мысли все время возвращались к этому варианту. Могут же четверо цивилизованных взрослых сесть и выработать разумное решение проблемы? Она представила себе, как они с Бартом, Кеном и Хелен сидят в торжественных позах за столом для игры в бридж и она лепечет высоким «карточным» голосом: «Просто в юности я была глупа, а теперь я уже не молода и хотела бы выйти замуж за человека, которого всегда любила. Есть ли у кого-нибудь возражения?» «Что ты, ну конечно нет! – вообразила она ответ Барта. – Ты совершенно права!» «Я – пас», – сказала бы Хелен, но, разумеется, все это смахивало на пародию. Что же на самом деле она могла сказать Барту, что написать в письме, какую правду?«Дорогой Барт, – представила она себе свое письмо, опять же пародию на классическую записку, приколотую булавкой к подушке, – хочу открыть тебе правду: я никогда не любила тебя, я просто запуталась. Я любила то, за кого тебя принимала, или что-то в этом роде. Родители тогда заморочили мне голову, но сейчас, видишь ли, мы должны посмотреть правде в глаза, а правда в том, дорогой Барт, что ты становишься алкоголиком и немножко ненормальным. Надеюсь, ты не против таких выражений, ты же понимаешь, мы должны быть откровенными. Одним словом, я хочу расстаться с тобой и забрать детей. Мне не хотелось бы расстраивать тебя, хотя я осознаю – эта записка не совсем тактична; пожалуйста, не принимай все близко к сердцу».В постели рядом с ней во сне беспокойно заворочался Барт. Слабый лунный свет из окна осветил его лицо с тонкими заостренными чертами, и она подумала: «Бедный Барт, помоги ему, Господи. Помоги всем нам, Господи, мне вовсе не нравится, что я задумала».– «Развод, – с содроганием подумала она. – Я даже не знаю, захочет ли его Кен. Он потеряет дочь, а они любят друг друга – это совершенно очевидно; я еще никогда не видела мужчины, у которого лицо озарялось бы таким светом при виде своего ребенка. Они все время сидят вместе и разговаривают. И я хочу разрушить эту прекрасную пару отца с дочерью. И, странное дело, девочка смотрит на меня своими большими глазами с тревогой, словно чувствует во мне врага».Сильвия повернулась на бок, сердце ее колотилось; в какой-то момент ею овладела паника: «Что случилось, что мы делаем, как мы попали в такую ситуацию? Почему мы все не можем угомониться, позаботиться о своих детях…»«Потому, что я влюблена, – объясняла она себе самой. – Пусть это звучит глупо и сентиментально, но это правда, и слава Богу. Лишь мертвым душой добродетель представляется легким делом. Или тем счастливчикам, кто выходит замуж или женится по любви и ухитряется сохранить свое чувство».«„Легкая добродетель", – думала она. – Что за странное словосочетание, означающее, конечно, отсутствие добродетели. Наверное, священник сказал бы мне, что добродетель не может быть легкой, что я должна сжать зубы и оставаться зимой на острове с Бартом, поддерживая его всеми силами».«Дело в том, – рассуждала она про себя, чуть ли не кожей запястья ощущая, как стрелки часов медленно приближаются к цифре три, – дело в том, что из этой ситуации нет выхода, потому что отпущения грехов не будет, потому что в итоге я добралась до ада. Мои грехи совершены. Я беспокоилась о будущем, но грехи лежат в прошлом, и я совершила их сотни, а теперь наступил момент расплаты и для меня, и для Барта. Леди и джентльмены, сюда пожалуйста, по ступенечкам вверх – расплата производится здесь».«Помоги нам, Господи, – думала она. – Настает утро, когда придет пора молиться и платить; услышит ли Бог эту короткую молитву, сложенную в голове, в которой царит полная путаница? Господи, я ничего не понимаю».В половине третьего Сильвия встала и, не зажигая света, оделась. Барт не пошевелился, и тяжелый ритм его дыхания не прервался. Сильвия прокралась вниз по лестнице на первый этаж и спустилась во двор. Трава на газоне была серой от росы. Дул мягкий ночной ветер, в воздухе стоял легкий аромат цветов и приятный запах морской воды, легкие и понятные, как и золотистый свет полумесяца или отдаленные звуки разбивающихся о скалы волн. Она подбежала к кустам сирени; поцелуй Кена также легко было понять, как и внезапное ощущение радости. «Несмотря на мизерные шансы победить, это триумф, – вертелось у нее в голове. – Может быть, небольшая победа накануне великого поражения, но мне наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33