К тому же в качестве замены можно использовать растения Ракхата – раз уж об этом зашла речь.
Джордж заметно ободрился. У них появился шанс.
– А пока, – радостно сказал Джимми, – мы можем использовать «Стеллу Марис» как ресурс. У нас есть бортовые компьютерные системы и радиопередатчики.
Он посмотрел на Сандоса, который за время дискуссии не сказал почти ничего.
Эмилио был погружен в свои мысли, но следил за разговором. Внезапно он задрожал, но затем снова собрался.
– Мне кажется, эти соображения не отменяют нашу миссию. Мы прибыли сюда, дабы узнавать, и мы по-прежнему можем отсылать данные на Землю. – Он улыбался, но глаза оставались серьезными. – Ты верно сказал: все, в чем мы нуждаемся, и все, кого мы любим, находятся здесь.
– Веточки не так уж плохи, – решительно заявила Энн. – Возможно, они мне понравятся.
– К тому же, – прибавил Джордж, – в конце концов я просто вытащу кролика из шляпы.
София Мендес проснулась через двенадцать часов и не сразу пришла в себя. Почему-то ей снился Пуэрто-Рико, который она узнала больше по ощущению теплого воздуха, чем по какой-то географической подсказке. В этом сне была музыка, и София спросила: «Ни у кого не будет неприятностей из-за песен?» Но Алан Пейс ответил: «Нет, если вы принесете цветы», – что даже во сне показалось ей бессмысленным.
София открыла глаза. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, где она находится, а затем стенания каждого сустава и мускула напомнили о событиях последних двух дней. Она лежала неподвижно, ощущая более сильную боль, чем вчера утром в лесу, и пыталась понять, почему ей снился Пуэрто-Рико. Кто-то готовил софрито , и София уловила запах бобов, такой земной и родной. Музыка звучала и наяву. Видимо, наладили связь с фонотекой «Стеллы Марис». Руна ушли, вспомнила она, поэтому можно включать музыку, не опасаясь. С бесконечной осторожностью София села и вздрогнула, когда Джимми Квинн, сидевший поблизости, объявил:
– Спящая Красавица проснулась!
В комнату вошел Д. У. и уставился на нее, открыв рот.
– Никогда не думал, что доживу до этого, но, Мендес, ты выглядишь так, будто по тебе проехал каток. Как себя чувствуешь?
– Хуже, – ответила она. – Как Марк?
– Истекаю кровью, но не сдаюсь, – крикнул Марк с террасы. – И слишком задеревенел, чтобы подойти и пожелать вам, мадемуазель, доброго утра.
– Дитя, я восхищаюсь твоим контролем над мочевым пузырем, – произнесла Энн, входя в квартиру. – Позволь сопроводить тебя к ближайшему участку берега. Сможешь идти или вызвать «Квинн такси-сервис»?
Для пробы София перебросила ноги через край низкой походной кровати и несколько секунд подождала, пока перестанет кружиться голова. Джимми встал и, наклонившись, предложил ей руку, на которую она оперлась, чтобы подняться.
– Чувствую себя так, словно побывала в авиакатастрофе, – сказала София, поражаясь, насколько разбитой ощущает себя, хотя все кости целы.
Не разгибаясь, она сделала несколько шагов, застонала и рассмеялась, но тут же пожалела об этом из-за сильной боли в груди.
– Ужасно.
Вошел Джордж. Ветеран многих проигранных споров с непоколебимо недвижными объектами, такими как планеты, он со знанием дела посмотрел, как она ковыляет, и сообщил:
– Третий день всегда самый плохой.
София остановилась, согбенная точно старуха, и, прищурившись, оглядела его.
– А сегодня второй или третий? Джордж сочувственно улыбнулся:
– Ты узнаешь об этом завтра.
Она закатила глаза – только они и не болели – и медленно двинулась к террасе, опираясь на руку Джимми, как на костыль. Марк встретил ее сочувственным взглядом, но не шевельнулся, а его лицо так опухло, что даже улыбаться было больно.
– Робичокс, ты выглядишь чудовищно, – сказала она, в самом деле ужаснувшись.
– Спасибо. Ты тоже.
– Джордж разработал новый бизнес-проект, – с серьезным лицом сообщил Эмилио. – Мы построим кафедральный собор и наймем вас с Марком в качестве горгулий.
Он поднял кофейник.
– Гляди, Мендес: вот для чего стоит жить.
– Я не уверена, что это достаточная мотивация. София с сомнением посмотрела на длинный путь к реке. Джимми, чьи голубые глаза все это время следили за ней не отрываясь, заметил этот взгляд. Держать ее в своих руках раз в сутки – не так уж мало. Дружба, напомнил он себе, вот все, на что можно надеяться.
– Я носил вниз Марка, – произнес он небрежно.
– Это правда, Мендес, – заверил Эмилио; его лицо улыбалось, но глаза были непроницаемы.
Если бы не адская боль, София пожала бы плечами.
– Хорошо. Принимайте клиента, мистер Квинн.
И Джимми поднял ее с такой легкостью, будто она была ребенком.
Следующие несколько дней они просто отдыхали, и каждый самостоятельно привыкал к новой ситуации, учась умерять колебания между надеждой и отчаянием, стараясь уравновесить привычный оптимизм и благоразумное смирение. Помимо всего им нужно было собраться с силами для следующего этапа их жизни на Ракхате. Безмерно трудная работа, которой они занимались в течение последних лет, и безжалостное изменение их положения все же сказались; они были ближе к умственному и эмоциональному истощению, чем сознавал кто-либо из них, исключая Эмилио. Они оставили свои родные места и родной язык – кто раньше, кто позже – и ужились с культурами, отличавшимися от их собственных, но они работали внутри всемирной межнациональной культуры науки и технологии. Лишь Эмилио раз за разом попадал в совершенно незнакомую среду обитания, не имея никакого подспорья, кроме восприимчивости и ума, и он знал, насколько это выматывает.
Поэтому Эмилио был рад передышке, как подарку, и благодарил за нее Бога. Марк и София подолгу спали. Д. У. то же самое. Энн опасалась, что Ярбро подхватил какого-нибудь кишечного паразита. Вызывали тревогу цикличные приступы диареи, общая слабость, отсутствие аппетита. Теперь у Энн появился доступ к паразитотропным средствам из аптеки катера, и она начала давать их Д. У., надеясь, что какое-нибудь из них, избавлявшее от глистов на Земле, подействует и здесь. Энн волновалась за остальных товарищей, но пока, похоже, заболел только Д. У.
Джордж выглядел подавленным. Он находил утешение в работе над графическим отображением формулы катерного топлива – в ожидании кого-то, кто захотел бы и смог им помочь, когда они встретятся с горожанами. Джордж чувствовал себя хуже, чем показывал, но у него была Энн, которая поддерживала его взглядом, словом и делом, хотя и не тряслась над ним. С Джорджем, считал Эмилио, все будет в порядке.
Самым безмятежным казался Джимми, и сообразить, в чем тут причина, не составляло труда. Он был ненавязчиво внимателен к нуждам Софии, пока та поправлялась, но, как отметил Эмилио, и к нуждам Марка тоже. В его ухаживании – а было ясно, что это именно оно, – присутствовали обаятельная бесцеремонность и добродушие. Все, что Джимми сказал и сделал с момента возвращения Софии, так тщательно контролировалось, было столь великодушным и уважительным, что Эмилио не сомневался: это признают и оценят. И на любовь, окрылившую Джимми, возможно, когда-нибудь ответят взаимностью.
Тут ему пришло в голову, что на Ракхате может родиться ребенок – человеческое дитя. И это, подумал Эмилио, было бы хорошо. Для Софии и Джимми. Для всех них.
Поэтому в спокойные дни, последовавшие за крушением, Эмилио Сандос на какое-то время ушел в себя, исследуя природу грусти, нахлынувшей на него, и пытаясь понять, почему он с такой щемящей тоской ощущает умирание чего-то неназванного в своей душе.
Как и все, Эмилио был потрясен тем, что они, возможно, больше никогда не увидят Землю. Но когда шок прошел, чувство потери ослабло. Джимми был прав. Положение могло оказаться намного хуже; у них было все, в чем они нуждались. Они еще могли вернуться на «Стеллу Марис», а если это не удастся, оставалась реальная возможность длительного выживания здесь. И не просто выживания, но хорошей жизни, полной познания, полной любви, подумал Эмилио, сделав еще один шаг к смерти, которую ощущал внутри себя.
За месяцы, прошедшие с момента прибытия на Ракхат, он погрузился в безбрежный океан любви и был счастлив тем, что дрейфовал по нему, не пугаясь силы и глубины чувства. То, что ему доставляет удовольствие общество Софии, было неоспоримо, но едва ли ново. Эмилио всегда был порядочен в поступках и даже в мыслях. Он скрывал свои чувства и справлялся с ними, и не дрогнув подавил их, когда понял, что София в него влюбилась. Они были друзьями, вместе работали, вместе веселились, но оба контролировали каждый свой шаг, жест, взгляд. Его уважение к Софии росло, и не любить ее, как Джордж любит Энн, делалось все сложней.
Пришла непрошеная мысль. Раввины женятся. Протестантские священники женятся. И Эмилио сказал себе: да, будь он раввином или пастором, то любил бы ее, как самого родного человека, и благодарил бы Господа за каждый день, проведенный с нею. А если бы был ацтеком, подумал он безжалостно, то извлекал бы сердца из трепещущих грудных клеток ее врагов и приносил бы солнцу кровавые жертвы. А если бы был тибетским монахом, то вращал бы молитвенные барабаны. Но он иезуит, и путь его иной.
В эти спокойные часы Эмилио постиг: в нем умирала возможность стать мужем и отцом. Мужем Софии и отцом ее детей. Он не подозревал, что надежда на счастье теплилась в потаенных глубинах его души. Но увидал Софию в руках Джимми – тогда, под дождем, – и задохнулся от неистовой ревности.
Впервые, подумал он, целибат действительно у него что-то отнимает. Прежде Эмилио признавал целибат как обет непорочности, следования к единственной цели, сосредоточения сил, жесткой самодисциплины. Сейчас он гораздо глубже осознал не сексуальный голод, который был ему знаком, но утрату человеческой интимности, жертвование человеческой близостью. Он почти с физической болью ощутил, что это означает отказ от последней возможности любить Софию, что это означает ее свободу любить Джимми, который наверняка станет холить ее столь же нежно, как это мог делать сам Эмилио. Ибо он был честен с собой: прежде чем София обратится к другому, она будет ждать от Эмилио какого-нибудь знака. И если он хоть как-то поощрит ее любовь к себе, то должен быть готов принять ее во всей полноте. Он знал, что Д. У. и Марк смирятся с этим, что Джордж и Энн обрадуются. Даже Джимми, подумал Эмилио, возможно, примет это благосклонно…
Итак, вот оно. Время подтвердить или отвергнуть клятву, данную в юности и неведении, дабы следовать ей в зрелости и полном осознании. Время положить на чаши весов высшую, духовную, бездонную красоту, кою явил ему Господь, и обыкновенную, житейскую, неизмеримую сладость человеческой любви и семьи. Время рассмотреть, обменяет ли он все, на что надеялся и что было дано ему как священнику, на то, по чему он тосковал и чего желал как мужчина.
Он не стал уклоняться от ответа. Он разрубил этот узел – священник навечно. Господь был щедрым с ним. Эмилио не мог ответить скупостью. Ему в голову не пришло спросить себя, не является ли София Мендес даром Господа. Предположить, что он сам – подарок Софии от Бога, Эмилио не осмелился. Две тысячи лет христианства, пятьсот лет иезуитской традиции, его собственная жизнь до этой минуты – все подтверждало правильность его выбора.
Господь молчал.
Позднее в тот же день София встретилась с Эмилио взглядом, когда Джимми подавал ей чашку кофе и сэндвич, устроив из ритуала рыцарского ухаживания комическое представление. Эмилио понял, что София разгадала его мысли. Затем она поглядела на Джима – близкого друга, надежного и доброго, сильного и терпеливого. Она умолкла и задумалась, и Эмилио почувствовал себя в этот момент, как умирающая мать, отдающая свое дитя приемным родителям, – разумный поступок, наилучший для ее обожаемого ребенка, хороший для всех. Но горе его было неподдельным.
Приняв решение, Эмилио выжидал момент для следующего хода. Тот наступил во время тихого позднего утра, через неделю после того, как Марк и София, чьи синяки поблекли до желтых и зеленых тонов, смогли передвигаться почти без стонов, и цвет лица у Д. У. стал получше, а Джордж вышел из депрессии. Все выглядели отдохнувшими.
– Я обдумал свое нынешнее состояние, – объявил Эмилио Сандос.
Все поглядели на него с любопытством, удивленные таким личным заявлением. Лишь Энн уловила интонацию и улыбалась, ожидая кульминации.
– И понял, что никогда в жизни не был так счастлив. Однако, – заключил он с торжественной искренностью, – я бы переполз через ваши мертвые, обгорелые тела, если бы так смог добраться хоть до чего-нибудь, зажаренного во фритюре.
– Тресковые палочки, – предложил Джимми. Эмилио простонал в знак согласия.
– Пончики в сахарной пудре, – мечтательно произнес Марк.
– Картофель-фри, – вздохнул Джордж.
– Сырные слойки, – сказала Энн убежденно. – Я тоже скучаю по хрустящему и вкусному.
– Жареный стейк, – высказался Д. У. и добавил: – Дьявол! Стейк, и точка.
Жалобно кряхтя, София встала и направилась к террасе.
– Мендес, ты куда? – окликнул Д. У.
– В гастроном.
Д. У. посмотрел на Софию так, будто у нее только что выросла вторая голова. Но Энн уже присоединилась к ней.
– В самую высокотехнологичную кладовку этого мира, – туманно объяснила Энн, прежде чем разжевать: – В катер, Д. У! Подготовиться к вечеринке.
Сандос хлопнул в ладоши, в восторге от того, что его поняли; мужчины вскочили, чтобы примкнуть к Энн и Софии, – все, кроме Марка, который встал неспешно, хотя и с энтузиазмом. Это было именно то, что прописал бы доктор, – но придумал Эмилио. Всем нам необходимо, решил он, ощущение необузданности, свободы, дабы противостоять пораженческим настроениям невольных узников, лишенных права выбора.
Всей толпой они взобрались по обрыву и направились к катеру, по пути оживленно споря о меню, пока в конце концов не сошлись на африканской кухне. В процессе обсуждения Мэри Расселл стало ясно, что мясо на уме у каждого, не только у Д. У. В отсутствие руна, слава Богу, можно включать музыку, танцевать, есть мясо, и сейчас они горели от нетерпения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66