И все же за рабочую гипотезу он был готов принять тезис, что Эмилио Сандос считал себя искренне верующим – душой, ищущей Бога, как выразился Эд Бер. И, должно быть, в какой-то момент Сандос почувствовал, что нашел Бога и что был предан Им. А самое плохое, сказал Сандос, что он любил Господа. Поняв это, Джулиани смог оценить трагизм его положения: приблизиться к святости – и пасть, воспылать верой в Господа – и дать этому чувству обратиться в золу. Обрести Божье благословение – и дойти до блуда и убийства.
Конечно, был какой-нибудь иной путь! – подумал Джулиани. Почему Сандос докатился до проституции? Даже безрукий мог найти другой путь. Попрошайничать, красть еду – что угодно.
Части головоломки были ему понятны. Эмилио чувствовал себя несправедливо осужденным людьми, которые никогда не подвергались проверке в таких нечеловеческих условиях изоляции и одиночества. Джулиани сознавал, что даже провал в подобном испытании наделяет человека определенным моральным авторитетом. И поэтому ему было нетрудно просить у Эмилио прощения и проявлять к нему определенное уважение. Похоже, эта тактика срабатывала. Время от времени возникали моменты искреннего контакта, когда Сандос готов был рискнуть, слегка раскрывшись, – в надежде быть понятым или самому что-то понять. Но Джулиани знал, что его держат на дистанции, словно было нечто, на что и сам Сандос не мог смотреть, не говоря о том, чтобы показывать. Нечто, что могло являться в снах, но о чем нельзя говорить даже во мраке ночи. Нечто, что нужно вывести на свет.
Необходимо было рассмотреть возможность, что Эд Бер неправ, а прав Йоханнес Фолькер. Оказавшись в изоляции, Сандос обратился к проституции, потому что наслаждался этим. Он любил Господа, но находил грубый секс… приятным. Такая правда, скрытая в глубине его личности и выставленная под испытующий взор общества, могла посещать его сны, вызывая приступы тошноты. Как любит говорить Джон Кандотти: иногда лучшим решением является самое простое. А такой знаток человеческой натуры, как Иисус, однажды молвил: «Просторны ворота и широка тропа, ведущие к погибели, и многие идут этим путем».
Терпение – добродетель старого моряка, подумал Джулиани. Сперва один галс, затем другой.
Его штат в Риме, заботливо воспитанный и обученный за эти последние десять лет, был достаточно компетентным. Давно пора делегировать туда больше полномочий, позволяя более молодым делаться сильней, пока он будет держать румпель легкой рукой. Пришло время именно этому старому священнику, Винчу Джулиани, обратить опыт и знание всей своей жизни на решение одной человеческой проблемы, призвать всю свою мудрость, чтобы помочь одной человечьей душе, одному человеку, который с горечью зовет себя шлюхой Господа. Терпение. Это будет длиться столько, сколько потребуется.
Винченцо Джулиани наконец поднялся и направился к окну, рядом с которым все это время стоял, глядя на дождь, Сандос, серый, как нынешняя погода. Остановившись перед ним, Джулиани подождал, пока Сандос его заметит, ибо научился не пугать этого человека, подходя к нему со спины.
– Пойдем, Эмилио, – тихо сказал Винч Джулиани. – Я куплю тебе пива.
23
Город Гайджур: Вторая Наалпа
Деревня Кашан: семь недель после контакта
Супаари Ва Гайджур получил выгоду от присутствия иезуитской группы на Ракхате еще до того, как узнал о ее существовании. Для него это было и характерным, и необычным сразу. Характерным – потому что он распознавал новых партнеров руна раньше, чем кто-либо еще, и принимал меры, дабы захватить рынок как раз перед тем, как цены в Гайджуре начнут расти. Необычным – потому что он не располагал фактами, определявшими рынок, прежде чем начал действовать. Ему было не свойственно так рисковать, не получив сперва сведений. Эта опасная игра принесла изрядные барыши, но даже когда доходы были подсчитаны, у него осталось ощущение неловкости: словно он только что избежал смерти в хааран – дуэли, затеянной в сильном подпитии.
Следуя через торговый склад вместе с Ауиджан, своим руна-секретарем, которая записывала его приказы и вопросы, Супаари заметил одну из жительниц деревни Кашан, женщину по имени Чайпас, стоявшую у входа и ожидавшую разрешения говорить с ним. Она носила каскад лент, прикрепленных к кольцу, охватывавшему голову, – водопад красок, изящно струившийся по ее спине. Красиво, подумал Супаари. И это впятеро увеличит количество лент двойной длины, необходимое каждому, кто захочет перенять моду. Он повернулся к Ауиджан:
– Созови посыльных. Скупи ленты, все, что есть. Получи контракты на все поставки, действительные…
Супаари помедлил. Сколько это продлится?
– Кое-кто считает, что эти контракты истекут не позднее Восьмой Наалпы.
Супаари Ва Гайджур остерегался оспаривать суждения Ауиджан по таким вопросам.
– Да. Когда вернешься, прикажи Саралле выбросить какие-нибудь товары, чтобы освободить место для этих грузов, – даже если нам придется потерять на бериндже. Доставка после наступления красного света, понятно?
Одним из многих преимуществ работы с руна, как выяснил Супаари за эти годы, было то, что джанаата плохо видят в красном свете – в отличие от руна. Это обеспечивало секретность сделок, о которых его конкуренты, дрыхнувшие в красные и черные часы, даже не подозревали.
Он проследил, как Ауиджан выходит во двор, собирая посыльных. Запустив эту операцию, Супаари плавно двинулся к Чайпас, женщине-Ва Кашани, и приветствовал гостью на ее языке, протянув к ней обе руки:
– Чаллама кхаери, Чайпас.
Наклонившись вперед, он вдохнул ее запах, смешанный с ароматом лент.
Необычная селянка, готовая путешествовать в одиночку и вести дела с Супаари Ва Гайджур напрямую, на его территории, Чайпас Ва Кашани ответила на это приветствие без страха. Если не обращать пристального внимания на их облачение и глядеть издали, особо не вглядываясь, они были похожи, как близкие родственники. Супаари был массивней и чуть крупнее – впечатление, усиленное нарядом из жесткой стеганой ткани; башмаками на деревянной подошве, на ширину ладони прибавлявшими ему роста; головным убором, который делал Супаари еще выше и обозначал его как торговца, а значит, и третьерожденного ребенка. Его нынешняя одежда подчеркивала разницу в образе их жизни, но когда он хотел, то мог сойти за руна, надевая свисающие нарукавники и ботинки городского рунао. Это не было незаконным, но никто так не делал. Большинство джанаата, даже третьих по рождению, скорее предпочли бы умереть, чем быть принятыми за руна. Но большинство джанаата, даже большинство третьих, не были столь богаты, как Супаари Ва Гайджур. Это богатство было его позором и его утешением.
Супаари увлек Чайпас внутрь помещения, подальше от прохожих, чтобы ее ленты не были замечены другими руна до того, как он получит возможность захватить рынок. Непринужденно болтая, Супаари проследовал впереди нее через склад, показывая дорогу в свой кабинет, словно она была тут впервые, и позволил ей разложить подушки по своему усмотрению, пока готовил йасапа – чай, который, как он знал, ей нравится. Сам обслужил гостью, даже сам налил, выказывая уважение, – Супаари Ва Гайджур двигался собственным путем, приносящим выгоду.
Заняв место напротив Чайпас, он удобно откинулся на подушки, стараясь поточнее скопировать ее позу. Они дружелюбно поговорили о видах на урожай синонджа, о здоровье ее мужа, Манужаи, и перспективах решения возможного спора между Кашан и Ланджери по поводу поля кджип. Супаари предложил себя на роль посредника – в случае если старшие не смогут договориться. У него не было желания навязываться, а долгая и утомительная поездка в Кашан его не прельщала, но на такие неудобства стоит идти, дабы держать свой запах свежим в чужих ноздрях.
– Сипадж, Супаари, – сказала Чайпас, наконец подойдя к цели своего визита. – Кое-кто привез тебе диковинку.
Потянувшись к плетеной сумке, она вынула маленький пакет, сделанный из причудливо согнутых листьев. Затем протянула его Супаари, но он с сожалением опустил уши: его руки были неспособны аккуратно развернуть этот предмет. В смущении Чайпас сама резко прижала уши, но Супаари воспринял ее жест как комплимент. Жители Кашани иногда забывали, что он джанаата. Учитывая его стиль жизни, это высокая похвала, подумал Супаари, хотя старший его брат убил бы Чайпас за такое, а средний упек бы ее в тюрьму.
Он смотрел, как Чайпас грациозно разворачивает упаковку своими ловкими длинными пальцами. Закончив, она протянула ему семь предметов, которые Супаари сперва принял за жуков или за необычно маленькие кинтаи. Затем, наклонившись вперед, он вдохнул.
Эта была самая удивительная вещь, с которой Супаари когда-либо сталкивался. Он знал, что вдыхает сложный эфир, альдегиды, запах жженого сахара, но аромат был ошеломляюще сложным. И все это исходило от нескольких маленьких коричневых овальных предметов, сквозь которые был продет шнур. Супаари спрятал свое волнение с легкостью человека, зарабатывавшего на скрытности. Но даже так он вздрогнул от мысли: вот наконец то, что может заинтересовать Хлавина Кизери, Реш-тара Галатны.
– Кое-кто возрадовался, – произнес он, подняв хвост, чтобы показать Чайпас свое удовольствие, но не желая ее насторожить. – Замечательный аромат, полный, как ты сказала, диковинного.
– Сипадж, Супаари! Эти кафай были даны кое-кому чужеземцами.
Она применила слово руанджа, означавшее «люди из соседней речной долины», но ее глаза были широко открыты, а хвост подергивался. Здесь какая-то презабавная шутка, догадался Супаари, но позволил ей развлекаться за его счет.
– Аскама переводит! – сказала Чайпас.
– Аскама! – воскликнул он, в восхищении вскидывая руки и элегантно клацая когтями. – Хороший ребенок, быстрый в обучении.
И уродливый, как белая вода в узком ущелье, хотя это неважно. Раз для корпорации Кашана переводит семья Чайпас, то у Супаари будут с новой делегацией эксклюзивные торговые отношения – если не по закону джанаата, то по обычаю руна, а в подобных случаях гораздо важней именно обычай. Он построил свою жизнь на понимании таких тонкостей, и хотя это не принесло ему почестей, зато обеспечило многим, к чему он имел вкус: риск подкрадывания к добыче, интеллектуальный вызов и завистливое уважение среди своих.
Они поболтали еще немного. Супаари выяснил, что маленькие кафай – лишь образец из куда большего запаса необычных товаров, привезенных чужеземцами, которые остановились в Кашане, в собственном жилище Чайпас. С нарастающим интересом Супаари слушал, что они, похоже, понятия не имеют о ценах и выгоде, отдавая свои товары за еду и кров, которые им и так положены по праву временных жителей. Хитрость, спрашивал он себя, или это какая-нибудь кочевая, оставшаяся от прежних времен группа, все еще занимающаяся бартером в старых добрых традициях?
Отложив пакетик в сторону, Супаари дисциплинированно не позволил себе отследить и ухватить едва забрезжившую мысль: потомство и спасение от живой смерти, для которой он был рожден. Вместо этого Супаари встал и снова наполнил чашку Чайпас, спрашивая о ее планах. Она сказала, что намерена посетить торговых партнеров в районе Эзао. Возвращаться домой Чайпас не спешила. Все другие Ва Кашани вскоре оставят деревню, чтобы собрать урожай корней пик.
– А чужеземцы? – спросил Супаари.
Мысленно он уже планировал поездку – возможно, в середине Партан, после дождей. Но сперва Китери. Все это завязано на Хлавина Китери.
– Иногда они идут с нами, иногда остаются в Кашане. Они похожи на детей, – сказала Чайпас. Похоже, она сама была этим озадачена. – Слишком маленькие, чтобы путешествовать как взрослые, но есть только один, чтобы носить их. И он позволяет им ходить пешком!
Если раньше Супаари был заинтригован, то теперь не знал, что и думать. Но Чайпас уже проявляла нервозность, раскачиваясь из стороны в сторону, как она часто делала, когда проводила слишком много времени в домах с призраками.
– Сипадж, Чайпас, – сказал он, плавно поднимаясь с подушек. По его расчетам, у Ауиджан было достаточно времени, чтобы заключить соглашения с поставщиками лент. – У тебя было такое долгое путешествие! Сердце кое-кого будет радо отправить тебя в Эзао на кресле.
Ее хвост приподнялся от удовольствия, Чайпас даже задрожала слегка, а ее глаза скользнули в сторону и закрылись. Это уже граничило с флиртом, и в его сознании мелькнуло, что она весьма привлекательна. Но Супаари потушил искру раньше, чем занялся огонь. Третьерожденный, он все же имел свои идеалы, которые были значительно выше идеалов тех, кто превосходил его по положению. Изысканный и изощренный во многих отношениях, кое в чем Супаари Ва Гайджур оставался совершенно буржуазным.
Он отправил посыльного за креслом и, сдерживая зевоту, подождал вместе с Чайпас во дворе, пока оно не прибыло – вскоре после второго заката. Супаари едва мог видеть гостью, когда она забиралась в кресло, но аромат ее лент был превосходен; Чайпас обладала изумительным вкусом к запахам – природная утонченность, восхищавшая Супаари.
– Сипадж, Чайпас, – окликнул он тихо. – Безопасной поездки в Эзао, а оттуда – домой.
Она ответила на его прощание, хрипло засмеявшись, когда носильщики подняли кресло, качнув сиденье.
Это была роскошь, которую немногие руна когда-либо изведали: ехать по узким улицам города, словно господин. Супаари был искренне рад устроить Чайпас вечер, который она запомнит надолго, – ее пронесут через толпы городских руна, направляющихся по своим делам в розовом свете вечера, пока джанаата спят. Новые ленты за ее спиной перистым облаком поднимет бриз с залива, а их аромат будет восходить, точно туман над водопадом. К завтрашнему дню торговцы всего Гай-джура станут скупать ленты за любую цену, а владельцем каждого их клочка окажется Супаари Ва Гаджур.
Такая уж судьба выпала Софии Мендес: обогащать незнакомых ей людей. Густые черные волосы, вдохновившие Чайпас ввести новую моду, были сейчас небрежно откинуты назад, ленты, вплетенные в них Аскамой, смешались в беспорядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66