– Что вам угодно, милостивый государь? – спросил я его тотчас же. Незнакомец, не удостоив меня ответом, обратил взор на госпожу де Ферваль, но тут же успокоился, почтительно снял шляпу, не скрывая, впрочем, удивления, и сказал ей:
– О, сударыня, тысяча извинений; я в отчаянии от того, что обеспокоил вас; я предполагал, что увижу здесь другую даму, в которой принимаю живейшее участие; я ничуть не сомневался, что застану здесь именно ее.
– Ах, право же, вот оказия! – запричитала мадам Реми. – Теперь он просит извинений. Ну, что вы натворили! Эта дама пришла сюда, чтобы решить кое-какие семейные вопросы; ей нужно переговорить со своим племянником так, чтобы об этом никто не узнал; очень ей нужны ваши извинения, да и мне тоже!
– Вы сами виноваты, – отвечал тот хозяйке, – зачем вы скрывали, что у вас устраивают свидания и другие люди, а не только я и моя дама. Я обедал за городом; проезжаю мимо, вижу карету в переулке, думаю, естественно, что это экипаж моей приятельницы, а ведь сегодня я ей свидания не назначал; я удивлен, вижу лакея в ливрее, которая издали показалась мне знакомой, велю кучеру остановиться и выхожу взглянуть, что делает у вас моя знакомая; вы уверяете, что ее здесь нет, вид у вас смущенный – всякий бы подумал, что дело нечисто. Впрочем, успокойте эту даму и считайте, что ничего не случилось; еще раз умоляю вас о прощении, сударыня, – продолжал он, подходя все ближе и ближе к госпоже де Ферваль с весьма галантным и даже ласковым видом.
Госпожа де Ферваль покраснела и стала отнимать у него руку, которую он поцеловал с излишним увлечением.
Тогда я шагнул вслед за ним и счел своим долгом вмешаться.
– Дама, по-моему, ничуть не сердится, – сказал я этому шевалье, – каждый может ошибиться, вы приняли ее за другую, никакой беды из-за этого не случилось, она вас извиняет, и самое простое – ретироваться, да поскорее, ведь теперь вам все стало ясно, не так ли, сударь?
Тогда он повернулся ко мне и всмотрелся в меня довольно внимательно.
– Ваше лицо мне знакомо, – сказал он, – не у госпожи ли такой-то я вас видел?
И он назвал – можете себе представить! – супругу нашего покойного сеньора, у которого мой отец арендовал виноградники.
– Возможно, – отвечал я, невольно краснея; я и сам начал припоминать его лицо.
– Э, да ведь это Жакоб! – воскликнул он вдруг. – Ну да, так и есть, я сразу узнал. Ха-ха, дружок, да ты – молодчина, сделал изрядные успехи; видно, фортуна обратилась к тебе лицом, если ты умудрился завязать интригу с этой дамой; даже я не могу не позавидовать такой чести: вот уже четыре месяца, как я добиваюсь ее дружбы; она имела случай заметить мои старания, хотя мы виделись всего три или четыре раза; взгляды мои несомненно дали ей понять, что она восхитительна, я питаю к ней врожденную склонность и абсолютно уверен, любезнейший Жакоб, что моя любовь старее твоей.
Мадам Реми не слышала этих речей, она ушла в прихожую, предоставив нам выпутываться самим.
Я же совершенно потерялся и, как дурачок, отвешивал поклоны этому господину в ответ на каждое обращенное ко мне слово; я то шаркал ножкой, то склонял голову, сам того не замечая, – я поистине не сознавал, что делаю. Убийственные воспоминания о тех временах, когда мы с ним впервые познакомились, обращение на ты, внезапное превращение счастливого любовника светской дамы в лакея Жакоба – все это сразило меня наповал.
Что до моей дамы, ее состояние трудно описать.
Если припомните, мадам Реми отрекомендовала меня как племянника госпожи де Ферваль; к тому же дама слыла благочестивой, а я был молод; наряд ее в тот вечер был не в пример кокетливей, чем обычно, корсаж куда соблазнительней, грудь открыта. Мало того: нас застали в запертом помещении, в доме мамаши Реми, женщины более чем покладистого нрава, склонной предоставлять свой дом для интимных встреч, как мы только что узнали; не следует забывать и того, что заставший нас там шевалье знал госпожу де Ферваль, был знаком с ее друзьями; и что хуже всего, в сколь неожиданном свете являлось поведение госпожи де Ферваль! Какое суждение можно было составить о ее нравственности, сколько грешков выплыло наружу, да каких еще грешков! Тех самых, что способны навеки опозорить набожную даму; тех, которые недвусмысленно говорят, что она лицемерка, что она просто-напросто обманщица. Благочестивая дама может быть зла, мстительна, надменна, злоречива, – все это не мешает ей молиться богу и сохранять постный и самодовольный вид, все это ничуть не противоречит жестким требованиям ее высокомерного благочестия. Но быть уличенной в слабости к красивым мужчинам, быть пойманной в минуту любовного свидания – о, это конец всему; за это ее безжалостно освищут, этому невозможно придать благовидный оборот.
Госпожа де Ферваль все же попыталась прибегнуть к подобной уловке и стала лепетать что-то в свое оправдание; но вид у нее при этом был такой сконфуженный, что всякому стало бы ясно: она сама считает свое положение безнадежным.
И потому боролась она недолго.
– Вы ошибаетесь, сударь мой, уверяю вас, это недоразумение; цель моего прихода сюда вполне невинна: мне нужно было поговорить с этим молодым человеком об одном деле, я хотела оказать ему услугу.
Но тут голос ее ослабел, на глазах выступили слезы, и судорожный вздох вырвался из груди.
Я не мог рта раскрыть. Это имя – Жакоб, – которое употребил шевалье, принуждало меня к почтительному молчанию, я в страхе ждал, что меня еще раз так назовут. Я помышлял лишь об одном: как бы поскорее отсюда удрать. В самом деле, что прикажете делать с соперником, для которого ты не больше, чем «Жакоб» – и это в присутствии женщины, которую подобная бесцеремонность унижала не меньше, чем меня самого? Иметь любовника уже само по себе было для нее постыдно, а любовника по имени «Жакоб» – вдвойне; можно ли питать возвышенную любовь к «Жакобу»?
Кроме собственного позора, я краснел за нее и чувствовал себя прескверно. Я искал лишь предлога, чтобы удалиться как можно благопристойнее, когда госпожа де Ферваль надумала сказать, что пришла сюда с целью оказать мне услугу и покровительство.
Воспользовавшись этим, я вставил, раньше чем ворвавшийся к нам господин успел что-либо ответить:
– Отложим это дело до другого раза, сударыня; не лишите меня своего участия; я буду ждать дальнейших ваших решений; коль скоро вы знаете этого господина, а он знает вас, я могу считать себя свободным, тем более, что решительно не понимаю, о какой любви он говорит.
Госпожа де Ферваль не промолвила ни слова и не поднимала глаз; лицо у нее было расстроенное, униженное, по щекам потекли две слезинки. Кавалер же, так грубо нарушивший наше уединение, снова взял ее руку, она не отняла ее – как видно, не смела отнять. Этот дерзкий господин стал чем-то вроде вершителя ее судьбы: он мог ее покарать, а мог и помиловать. Словом, у него было право вести себя бесцеремонно, а у нее не было права быть этим недовольной.
– Так прощай, любезнейший Жакоб, до скорой встречи! – прокричал он мне вслед, когда я собрался уходить. Тут меня взорвало, пришел конец моему терпению, и я вдруг осмелел, ибо стоял уже в дверях комнаты.
– Да ладно уж, ладно! – крикнул я ему в ответ, вздергивая голову. – «Прощай, любезнейший Жакоб!». Ну и что?! Прощай, любезнейший Пьер; покорный слуга, любезнейший Никола; сколько шуму из-за обыкновенного христианского имени!
Он расхохотался на мою выходку, а я выскочил вон, в сердцах хлопнув дверью.
У ворот на улицу стояла мадам Реми.
– Как, вы уходите? – воскликнула она.
– Еще бы! Конечно, ухожу! – огрызнулся я. – А что мне тут делать, если возле дамы водворился этот господин? И с какой стати вы приводили его в дом? Это просто из рук вон, мадам Реми: скачешь во весь опор из Версаля в Париж, чтобы побеседовать без задних мыслей с уважаемой дамой, занимаешь комнату, рассчитываешь, что никто тебе не помешает. Какое! Ты все равно что посреди улицы. Спрашивается, стоило ли так спешить! Дело даже не во мне, а в госпоже де Ферваль. Что этот полоумный подумает о ней? Дверь на замке, ключа нигде нет, светская женщина заперта в комнате с молодым человеком. Красиво, нечего сказать!
– Ах ты, голубчик мой, да что ж теперь делать? Ключ от вашей комнаты был у меня в руках; вдруг является он, как снег на голову, и выхватывает у меня ключ! Да чего вы беспокоитесь: человек знакомый, притом очень порядочный; он изредка встречается у меня с одной дамой. Между нами говоря, этот повеса питает к ней нежные чувства. Ну, приревновал, ну, ворвался к вам в комнату. Ничего тут нет страшного. Останьтесь; я уверена, что он скоро уйдет.
– Уйдет! – проворчал я. – Он уйдет, другой придет. У вас слишком обширное знакомство, мадам Реми.
– Ах, боже мой! – воскликнула она. – Что ж тут такого? Дом для меня велик, я вдова, живу одна. Порядочные люди говорят мне: нам нужно побеседовать наедине, чтобы посторонние об этом не знали; нельзя ли воспользоваться одной из ваших комнат? Неужто я должна отказать, тем более если это мои приятели, мои друзья? Неужто моя лачуга такая ценность, чтобы мне ее беречь и скаредничать? Допустим, он застал госпожу де Ферваль с вами. Что тут плохого? Теперь я даже раскаиваюсь, что не открыла дверь сразу: ничего предосудительного в доме не происходило. Разберемся хладнокровно. Ну да, ко мне приезжает дама, затем молодой человек, я впускаю их обоих; стало быть, они оказываются вместе – не принимать же их по отдельности? Юноша молод, ну и что? Разве он обязан быть стариком? Правда, дверь была заперта. Но что особенного? В другой раз она будет отперта. Дверь бывает либо открыта, либо закрыта, ничего в этом нет мудреного. Входя, ее открывают, войдя, закрывают. А что касается меня, то раз я не была с вами, значит, я была в другом месте, нельзя же быть повсюду одновременно. Я хожу туда, сюда, хлопочу по хозяйству, дел не оберешься, а гости пока беседуют. В конце концов, я бы все равно к вам вернулась. И не понимаю, чего госпожа де Ферваль беспокоится. К тому же я ведь сказала, что она ваша тетка.
– Э, лучше бы не говорили. Он отлично знает, что это неправда.
– Ах, господи, – отвечала она, – он знает! Подумаешь! Или вы боитесь, что он подаст на вас в суд?
Пока мамаша Реми рассуждала, я думал о тех двоих, оставшихся в комнате. Хотя я и рад был убраться оттуда из-за «Жакоба», все же я ужасно сердился на то, что прервали мою беседу с госпожей де Ферваль. Я сожалел о том, что могло бы быть дальше. Не то, чтобы я был влюблен – любви я к ней не питал никогда, хотя одно время мне казалось, что это так, – впрочем, я уже объяснял, какого рода чувства влекли меня к ней. Даже и в самый день свидания, направляясь в предместье, я не так уж сильно желал встречи; знакомство с молодой дамой в Версале значительно ослабило мой пыл.
Но госпожа де Ферваль была дама из лучшего общества и еще очень и очень недурна собой – я хорошо помнил, какая у нее белая кожа, какие красивые руки; еще совсем недавно она полулежала передо мной на софе и бросала на меня нежные взоры. В мои годы нет нужды испытываю нежность, чтобы быть влюбленным и чтобы огорчаться, если кто-то нарушил свидание вроде того, какое было мне назначено.
Есть много разновидностей любви, в которых сердце совершенно не при чем. Таких, в сущности, даже больше, чем других. Собственно говоря, на них и стоит свет, а вовсе не на нежных чувствах, которые природе совершенно не нужны. Мы по собственной воле украшаем нежностью свои страсти, но сами-то эти страсти порождены природой. Именно она дарует нам любовь, которую мы стремимся облагородить нежными чувствами. Правда, в наше время и это вышло из моды; ныне мы уже ничего не облагораживаем, это старо.
Как бы то ни было, чувство мое не было возвышенным, но и такой любви ведомы тревоги, и мне было крайне досадно, что нашему свиданию помешали.
Шевалье взял ее руку и поцеловал весьма бесцеремонным образом; этот самоуверенный господин способен обнаглеть и воспользоваться ее проступком – говорил я себе, ибо отлично понимал, как он сможет зло употребить создавшимся положением. Ведь госпожа де Ферваль, еще недавно признанный образец благочестия, теперь уличена в легкомыслии и безрассудстве! Может ли она позволить себе держаться с ним высокомерно? К тому же кавалер, сколько я успел заметить, был отнюдь не безобразен, высок ростом и красив лицом. Уже четыре месяца, как он ухаживал за дамой, чьи проделки теперь стали ему известны. Он может отомстить ей, если будет отвергнут, и может промолчать, если с ним обойдутся поласковей. Госпожа де Ферваль была и вообще-то уступчива по натуре, а тут у нее двойное основание не проявлять суровости. Сдастся она? Или устоит? Волнение мое по этому поводу достигло крайней степени; мною овладело какое-то беспокойное любопытство, ревнивое, даже, если угодно, не очень благородное, – не берусь ясно описать вам мое состояние. Мы ревнуем не сердце женщины, а саму женщину; мы тревожимся не об ее чувствах, но об ее поведении; мы не спрашиваем: «Верна ли она?», но «Будет ли она благоразумна?»
Обуреваемый подобными мыслями, я вдруг вспомнил, что у меня с собой немало денег, что мамаша Реми до них жадна и что если она не брезгует сдавать за деньги помещение в своем доме на два-три часа, то не побрезгует сдать и мне на несколько минут какой-нибудь чуланчик, смежный с интересовавшей меня комнатой, если только он там имеется.
– Я решил, что и в самом деле мне не стоит сейчас уходить, – сказал я ей. – Лучше подождать, когда этот нежданный посетитель уйдет; нет ли какого-нибудь укромного уголка рядом с комнатой, где они остались, чтобы мне там пока посидеть? Вы меня премного обяжете, а я не останусь в долгу.
И с этими словами я вынул из кармана деньги.
– Как не быть? – отвечала она, глядя на полулуидор, который блестел у меня на ладони. – Имеется коридорчик, отделенный от комнаты легкой перегородкой, я держу там всякую всячину. Но не лучше ли вам подняться на чердак? Там будет все же попривольней.
– Нет, нет, – возразил я, – коридорчик вполне меня устраивает. Так я буду ближе к госпоже де Ферваль и сразу услышу, когда этот господин будет откланиваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64