Они отправились назад, в аэропорт. Водитель машины, много болтавший по дороге сюда, молчал. Патрик то и дело ловил его взгляд в зеркале заднего вида. Очевидно, я выгляжу ужасно, думал Он. Оскорблен. Подавлен.Дико стучало сердце. Дико роились мысли. Эта женщина – нет, тогда еще девушка – произвела его на свет и бросила, отказалась от него. Но ведь тогда она была еще совсем девочка, моложе его собственных Лорен и Мейзи! И он подумал, что начало его жизни ознаменовалось двойным бесчестием – позором девушки, если учесть ее время и классовую принадлежность, и смертью юноши. Разве бы он погиб, будь у него белая кожа? Ну да, конечно, так бы оно и было. Вероятнее всего. Бесспорно, существенным фактором при оценке этого преступления, если это было преступлением, стал бы экономический и социальный статус человека. Ведь каждый из нас знал и чувствовал на себе самом слишком многое, чтобы наша слабая плоть позволила нам точно и честно решить, кого и за что винить.Нужно пожалеть, пожалеть эту насмерть перепуганную тогда девчонку, которая меня родила!А в то же время, что сказать о «цветном» мальчишке, перед которым предстала дрожащая запретная прелесть, некая хрупкая белизна, с жемчужинами, какие, вероятно, были у Кэт Тэрбокс, и которые она носила небрежно, будто это была простая веревка… Цветастые юбки Кэт обнимали, лаская, ее соблазнительные ноги, и в моем воображении я снимал эту юбку, прикасался к плотной розовой коже, хотя при этом я полностью сознавал, что я для нее не больше, чем близкая душа, а тело, как бы она к этому не относилась, могло принадлежать и семидесятилетней женщине, и десятилетнему мальчику.Воображение развертывало перед ним одну картину за другой. Это воображение было для него и священным даром, и колдовством, дававшим ему возможность видеть сразу все стороны любой проблемы. Разве не был ему знаком тот интеллигентный мальчик, вечно тоскующий, каким он был когда-то и сам («Ты все время читаешь, все время хочешь узнать слишком многое!», – упрекала его Агнес)? И часто ли он встречал таких мечтателей на школьных скамейках, со страстными желаниями, вкрапленных в апатичную массу грубых простаков!Какое же это сумасшедшее занятие – жизнь! И вновь все завертелось в его мозгу: Тереза Фрэнсис в Элевтере, Верджил – честный и сильный, легендарный старик. Драммонд-холл. Великолепные, достойные места. Фрэнсис. Фрэнсис и я.Он подался вперед и слегка похлопал водителя по плечу:– Мне хочется пить.– Конечно, босс. Тут прямо по дороге есть бар.– Я хотел бы просто воды. Остановись там и принеси мне воды.Он выпил воду, и они поехали дальше, в направлении города, мимо голубых и желтых ветхих домов, обнесенных решетчатыми заборами и увенчанных остроконечными крышами, неким сказочным селением, о котором он читал своим девочкам вслух по вечерам. Они проехали по этому городу к аэропорту, откуда самолет доставит его через час домой. И ему вдруг вспомнилась небольшая каботажная шхуна, ходившая между островами, на которой он в невинные годы спал по ночам с мамой среди корзин с кокосовыми орехами и клеток с кудахчущими курами.Когда он вошел в дом, Дезире уже ждала его.– Как чувствует себя твоя мать? Она съела печенье? А свитер ей понравился?– Она благодарит тебя за все, что ты послала.Он отвернулся, желая скрыть свои чувства. Но потом, понимая, что Дезире ждет большего, сказал:– Она умирает. И это будет скоро.– Ой, прости меня, Патрик!Она так никогда и не простила Агнес по-настоящему, но она была доброй и мягкой в душе, и слова ее были искренни.Они сели обедать. Он все еще не свыкся с прохладной и просторной столовой с вентилятором, крутящимся под высоким потолком, и со слугами. Этим вечером он предпочел бы есть ужин, приготовленный его женой в их собственном старом доме. Когда они закончили трапезу, он поднялся наверх и сел с книгой, читать которую он был не в состоянии.Вместо этого перед его глазами встали словно начертанные огненными буквами невероятные открытия минувшего дня. Ему казалось, что если он не расскажет об этом кому-нибудь, они исторгнутся из него звездным каскадом, взорвутся и разлетятся повсюду, как это было с вулканом Монт-Пеле много лет тому назад. Это поднималось в нем так же мощно и неистово, как Лава в вулкане. И он слышал произносимые им самим слова:– А знаете, кто я такой?– Патрик, – сказала Дезире, входя в комнату. – Ты в порядке?– У меня болит голова, – ответил он. – Это обычное для меня дурное влияние солнца. Все обойдется.Она потрогала его лоб своими легкими пальцами:– Я тебе не верю. Случилось что-то плохое, что-то еще, помимо встречи с мамой. Что произошло?Он покачал головой:– Нет, ничего.Она отодвинулась от него с огорчением, тонко зазвенели ее браслеты.– Патрик, ты меня все еще любишь? Он улыбнулся.– Я всегда дурею от тебя с тех пор, как увидел в первый раз.– Ну, это же совсем не то. Я говорю не только о постели, ты же знаешь.– Дорогая моя, я тоже говорю не только об этом.– Я полагаю… А ты хочешь знать, о чем я думаю? Если бы твоя жизнь сложилась по-другому, ты женился бы на более образованной женщине.Он взглянул на нее, удивленный и тронутый до глубины души. Как же она могла хотя бы на йоту сомневаться в себе самой? Да, ни один из нас не знает другого.– Но все сложилось именно так, и ты единственная, кто у меня есть, и только тебя я всегда хочу, только тебя.Милая Дезире, самый надежный центр того мира, который вдруг дико завертелся в этот невероятный день. И он взял ее руку, прижал ее благоухающую ладонь к своей щеке, ища у нее привычного утешения.– Я так беспокоюсь за тебя, – сказала она.– Не надо. Я в полном порядке.– Все так много требуют от тебя…Она еще некоторое время стояла подле него. А когда он выпустил ее руку, она вышла из комнаты. Он же еще долго сидел, наблюдая за тем, как милосердный вечер постепенно накрывает бухту. И когда ночь опустила свою колышащуюся на ветру фиолетовую занавесь, он все еще сидел на том же месте.Он думал о многих, очень многих вещах: о том, как падает камень и как колышется вода в водоеме и как произносятся слова и сотрясаются стены. Он думал о своих темнокожих дочерях с их внешностью, полученной от аравакских женщин, родоначальниц нынешних карибов. А теперь ко всему этому добавилась еще и кровь хозяев Элевтеры! И откуда-то из самой глубины его души возник звук, похожий на стон, как будто в груди его что-то сжималось, выворачивая ее, а перед его мысленным взором в это время проходили похожие одна на другую фигуры дам из усадеб, складываясь в невероятно пеструю смесь из горделивых шей, нежных лиц, белизны тел, белокурых волос, шелка и жемчуга. Но кто же, кто из них была она? И как всегда случалось в минуты его самых глубоких стрессов, он поднес к лицу свою руку и стал внимательно рассматривать узоры на кончиках пальцев и линии на ладони, словно они могли что-то ему открыть. Странно все это, странно и печально! И почему это все так важно для него!Потом внезапно его губы изогнулись в слабой и кривой усмешке. Что должна бы сказать Марджори, холодная строгая Марджори, если бы она узнала? Он полагал, что она отнеслась бы к Фрэнсису довольно строго. И предчувствуя новые потери и одиночество, он подумал об отъезде Фрэнсиса. Возможно, это была причина для разговора?Давление, сказала Дезире, даже не понимая, какое оно и что собой представляет, какую причиняет боль!Ах, когда-нибудь он, конечно, должен будет рассказать о том, что узнал сегодня. Он не станет сохранять это до самой своей смерти невысказанным, не сможет позволить Фрэнсису уехать, не поведав ему правды. И не важно, кто при этом пострадает. Об этом следует сказать.Но шли часы, и он начинал понимать, что время для этого еще не пришло. В данный момент в жизни каждого из них было и без того достаточно неразберихи и напряженности, чтобы создавать новые. Зачем сжигать Элевтеру еще раз?Нет, пусть все останется как было, живое и мертвое, хотя бы на какое-то время. Пусть все успокоится. Глава 26 Патрик придвинул кресло поближе к столу и отставил телефонный аппарат в сторону. Он все еще считал смешным иметь сразу три телефона. Возможно, они и были необходимым дополнением к положению Николаса, придавая ему ощущение власти и создавая впечатление, что его письменный стол как раз и есть «руль управления» страной. Но Патрик в них не нуждался.Он снова взял свою ручку, возвращаясь мысленно к тому, что он считал своей «тронной речью» или докладом о «положении государства», первым после его прихода на эту должность, первым отчетом.«…Переговоры о кооперативных фабриках», – написал он. «Два канадца и один американец, поверив в стабильность экономического климата на нашем острове, хотят производить легкую хлопчатобумажную ткань определенных расцветок, используя наших местных талантливых мастеров. Производитель мебели…».Он встал из-за стола и подошел к высоким окнам, из которых можно было видеть за верхушками деревьев, плавно спускающихся по склону, гавань и старинные постройки вдоль Причальной улицы. Вон там и находится эта власть, думал он, там, в расположенных друг за другом банках с металлическими дощечками, на которых стоят названия крупнейших банков Лондона, Канады и Нью-Йорка. Если дадут нам займы, мы сможем… И пока он стоял так, у него в голове вспыхивали и исчезали ряды чисел.Одновременно он наблюдал за пульсировавшей в городе жизнью. Там, у причала грузили на судно бананы. Длинная вереница женщин вилась от стоявших в очередь грузовиков к причалу. Каждая женщина получала словно подарок большую гроздь бананов на голову и, покачиваясь как танцовщица, чтобы сохранить равновесие, несла ее в трюм судна. Здесь ничего не изменилось.Он прошелся взглядом по Причальной до низкого кирпичного здания, где Кэт будет, вероятно, допоздна работать над выпуском «Рупора», принимая все, что свалилось на ее голову с достоинством и природным тактом. Именно это ее достоинство и тревожило его более всего. Было бы легче, если бы она плакала. Но он понимал, что Фрэнсис не может избежать того, что ему предстояло. В жизни почти все непросто. Да и разве можно решить, кто для тебя важнее – ребенок или женщина! Особенно, если этой женщиной была Кэт!Вот через бухту пронеслось водное такси, легко скользящее точно морская чайка. Оно остановилось у причала прямо напротив дверей магазина Да Кунья. На Причальной теперь было несколько новых модных салонов. Эти маленькие лавочки-бутики появились вслед за постройкой отелей, но магазин Да Кунья все еще оставался королем среди таких заведений. Как нравились Дезире продававшиеся там платья и шали, а также всякая красивая мелочь! И вдруг ему вспомнилась она, вертящаяся в только что купленном там белом платье. О, это было, должно быть, еще до того, как родились девочки. Эта картина представилась ему совершенно отчетливо: платье было пышным с короткой юбкой, а по всему платью – алые маки. Ужасно дорогое, вспомнил он, непомерная цена за какие-то несколько ярдов материи! Она засмеялась и сказала, что он в этом ничего не смыслит. И это была правда. Но она была так хороша! Да она хороша и теперь. Когда его выбрали, Да Кунья предложил ей скидку, но он отказался от этой привилегии, несмотря на ее протесты, и запретил ей пользоваться ею. Это было дело принципа: не становиться чьим-либо должником за оказанные ему услуги.Он чувствовал, что взял хороший старт. Даже по прошествии столь короткого времени он уже мог убедиться в том, что плантаторы, относившиеся к нему поначалу, мягко говоря, прохладно, начинали с определенной уверенностью поддерживать его. Они видели, что он пытается вытянуть страну на хороший средний уровень. В прошлую субботу он обратился ко всем гражданам с призывом отработать день бесплатно на благо страны, сажая деревья, ремонтируя школы или очищая от мусора территорию больницы. Реакция была ну просто великолепной! Повсюду это начинание встречалось с энтузиазмом. Он тоже вышел из офиса и потрудился вместе со всеми, и это чудесным образом изменило моральный климат. Да, народ проникался добротой.Конечно, имели место и злобные выпады, отголоски эпохи Мибейна, и этого нужно было ожидать. Тем, кто делал себе состояния, торгуя наркотиками, например, новый режим был отнюдь не по душе. С ними и с левыми, неизменно совавшимися во все и подрывавшими любое дело, было всегда немало хлопот.На Кубе засели и окопались русские, и теперь кубинцы рассылали по всему региону не только своих советников и технических специалистов, Но и свое оружие. Было очень и очень трудно. Невозможно было патрулировать все укромные бухточки днем и ночью, особенно со стороны океана.Он знал, был почти уверен в том, что Билл серьезно участвует в этих аферах. Он не мог это доказать и тем более не сумел бы доказать, что именно Билл устроил пожар в Элевтере, однако эта ужасная мысль постоянно терзала его. Он чувствовал это печенкой, а ведь довольно часто такое чувство оказывалось верным. Билла в эти дни почти никто не видел. С тех пор, когда их пути наконец разошлись, установилось некое негласное правило – ни в чем не соглашаться друг с другом. И он вспомнил их последний разговор. Это было в прощальную ночь у них в доме. Они стояли на кухне. Патрик говорил что-то о кубинцах, пославших в Африку тридцать тысяч своих солдат, а когда Билл стал их защищать, Патрик заспорил:– Билл, ты заходишь слишком далеко в своем стремлении к социальной справедливости. И чересчур все упрощаешь, не так ли? Ты спроси у тех тысяч людей, которые бегут с Кубы; спроси, зачем устроили минное поле у берлинской стены, мешающее рабочим покидать рабочий рай. Да, Билл, у тебя все слишком просто! И вот еще что: ты вступаешь в конфронтацию со страной, которая несмотря на все россказни о ней, остается главной силой в борьбе за права человека и за свободу, которую мир когда-либо знал. Во все времена! Да, я говорю о Соединенных Штатах, – закончил он и стукнул кулаком по столу.Однако его слова повисли в воздухе, не найдя слушателя.Значит, мы снова двинулись в сторону насилия, думал он, глядя сверху на маленький сонный город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56