душевая кабина 90х90 угловая с высоким поддоном 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Но ведь женщина, державшая на руках раненого ребенка, не была плодом его воображения. И то, как она шептала: «О, моя детка, моя милая детка. Я хочу умереть», – тоже. И он не вообразил сумку со школьными учебниками и морковку, безобидную морковку в плетеной кошелке.
– Конечно, ты расстроен тем, что увидел сегодня, – добавил Тим. – К несчастью, в подобных ситуациях страдают не только виноватые, но и невинные, не только злодеи, но и хорошие люди. Но это не новость. Так было всегда.
У Пола застучало в висках. Много лет назад, за другим обеденным столом, в Нью-Йорке, он спорил с отцом этого молодого человека. Он и сейчас мог ясно представить себе эту картину – хрусталь, масса цветов, бриллианты Лии, испуганные лица присутствующих.
– Добро, – сказал тогда отец Тима, отметая все их возражения пожатием плеч, обтянутых дорогим, безукоризненно скроенным костюмом, – должно страдать вместе со злом.
Массовое истребление людей в концентрационных лагерях он оправдывал, используя те же слова, которые сейчас повторил его сын, столь на него непохожий. В этом совпадении было что-то жуткое. Сын презирал своего отца и его богатство; сын был интеллектуалом, очаровательным, солнечным человеком.
Вслух Пол сказал:
– Все это лишено смысла.
– Любой спор, как правило, лишен смысла, если вдуматься. Людей невозможно переубедить, когда затронуты эмоции, особенно когда обсуждается такая взрывоопасная проблема, как расизм.
Тим намазывал масло на булочку. Спокойные неторопливые движения его пальцев и то, как он откусил хрустящую корочку, вызвало у Пола странное ощущение. Ему показалось, что сама обыденность этих действий была насмешкой над его чувствами. Он наполнил свой бокал. Вообще-то, он уже выпил больше своей нормы и чувствовал, что вино начинает ударять ему в голову, но сейчас ему было все равно.
– Расизм? – повторил он. – А он тут при чем?
– А как же сионизм? Это ведь форма расизма, разве не так? Неужели ты не признаешь, что это так?
Ильза судорожно вздохнула и перегнулась через стол, словно желая схватить Тима.
– Ничего подобного мы никогда не признаем. Это возмутительно! Ты слышал, Пол? Ты слышал, что он сказал?
– Тимоти, я не понимаю, – заговорил Пол, стараясь не выходить из себя. – Сама Ильза и все эти люди, – он махнул рукой в направлении окна, будто относя свои слова ко всему городу, – лучше, чем кто-либо другой, знают, что такое расизм. Да и ты сам… Возможно, тебе неизвестно, что некоторые родственники твоей матери стали жертвами расизма. Поэтому как ты можешь так говорить!
Ильза встала.
– Прекрати, Пол. Ты ничего не докажешь. Ты говоришь не с тем человеком. Мы сегодня и так достаточно напереживались. – Она дрожала и плакала. – Я иду наверх. Извините.
Пол тоже поднялся из-за стола.
– Ничего страшного. Она неважно себя чувствует. Извини нас. Я не могу оставить ее одну. Ужин пусть запишут на мой счет. – И, повторив несколько смущенно: – Жаль, извини, – он последовал за Ильзой.
В номере Ильза отдернула шторы. Он обнял ее, и они стояли, глядя на ночное небо, по которому плыли облака, и на Кедронскую долину, где в темноте золотыми точками светились огни.
– Неужели не будет конца ненависти? Никогда? – сказала она. – Даже этот молодой человек, этот твой распрекрасный кузен, заражен ею.
– Ненависть? По-твоему, это ненависть?
– Незнание и равнодушие к насилию. А это, в конечном счете, то же самое.
– Да, – согласился Пол. – Какое безумие, – продолжал он, – что весь запутанный клубок проблем этой маленькой бедной страны в глазах всего мира сводится прежде всего к проблеме нефти, что бы там ни заявляли политики и дипломаты. Вот что беспокоит больше всего. Отец Тима сделал состояние на нефти. Для него было вполне естественным встать на сторону арабов. Но Тим? Опять же – безумие, что отец и сын, между которыми нет ничего общего, оказались в одном лагере по совершенно разным причинам. Ах! – громко воскликнул он, – мне так жаль, что я поссорился с Тимом. До боли в сердце, Ильза. Я знал его ребенком, следил, как он растет. Как могло случиться, что он вырос таким холодным. Холодным и… низким. Но я ни в коем случае не хочу, чтобы страдала его мать. Не упоминай обо всем этом, когда мы вернемся домой, хорошо?
– Конечно, не буду. Только, я думаю, тебе не придется часто видеться с Тимом. Он вернется в университет, да и в любом случае последнее время вы редко встречались.
– Мне кажется… я вдруг ощутил, что потерял его навсегда. Того юношу, которого я знал и любил. – Глубокая печаль стеснила ему грудь. Помолчав, Пол добавил: – Жду не дождусь, когда мы снова будем дома. После нашего ужина, после всего сегодняшнего – с меня довольно. – Он повернулся спиной к окну. – Пойдем. Давай отдохнем вместе. Нам это необходимо.
– Мне совсем не хочется спать, сна ни в одном глазу.
– Может, тебе поможет заснуть, если ты еще выпьешь. Я позвоню, чтобы принесли вина.
– Нет, не надо. Не хочу одурманивать себя.
– Ну ладно. Тогда я буду держать тебя, пока ты не заснешь. Будем вместе считать овец.
Выскользнув из объятий, она повернулась к нему лицом.
– Ты так добр ко мне, Поп. Иногда я спрашиваю себя: достаточно ли часто я говорю тебе о своей любви?
– Да. Но я не против услышать это еще раз. Это доставляет мне удовольствие.
Она легко прикоснулась к его лицу, нежно провела по щеке.
– Я люблю тебя, Пол. Я хочу, чтобы ты запомнил, что я сказала это сегодня вечером, что бы там потом ни случилось.
– Что может случиться? Пока мы вместе…
– Я не знаю. Как можно знать заранее? Но ты обещаешь запомнить?
Ее блестящие глаза наполнились слезами.
– Обещаю, – ответил он мягко. – А теперь пойдем спать.
* * *
Утром Полу пришла в голову новая мысль. Конечно, они никогда не смогут стереть из памяти вчерашний ужас, но жизнь должна идти своим чередом, и немного развлечений им не помешает. Например, можно по пути домой завернуть в Испанию. Они снимут номер в «Ритце» в Мадриде. Сходят в «Прадо», побродят по парку «Ретиро», где гуляют с колясками няни в темно-голубых накидках, посидят на зимнем солнце, наблюдая за любовными парочками, попробуют испанские закуски в «Плаза Майор»…
Под предлогом встречи с сотрудником из отдела беженцев Пол отправился заказывать билеты в Испанию и номер в «Ритце». Сделав заказ, он пошел назад в гостиницу, радуясь при мысли, как удивится Ильза завтра в аэропорту.
Он медленно шел по улице короля Георга, в который раз восхищаясь прекрасными магазинами и ресторанами и вообще скоростью, с какой разрастался этот находящийся на осадном положении город. Внезапно его внимание привлекли серебряные браслеты и кольца, блеснувшие в витрине ювелирного магазина с вывеской «А.Хеммендингер и братья», мимо которого он проходил. Украшения были ручной работы, очень красивые, если кому нравятся такие вещи. Сам он их не любил, но знал, что они понравятся Ильзе. Он представил один из этих широких простых браслетов на ее руке; такой браслет можно не снимать даже во время приема больных. И он вошел в магазин.
Владельцем оказался старик в пенсне на шнурке, очень обходительный, говоривший по-английски с заметным европейским акцентом. Наверняка это был один из братьев Хеммендингер. Он вынес подносик с браслетами, Пол выбрал один и уже был на полпути к двери, когда взгляд его упал на маленькую витрину, и он остановился.
На витрине лежала массивная плетеная золотая цепь, которая по замыслу должна плотно облегать женскую шею, с прикрепленным к ней медальоном. В медальон была вделана миниатюра из слоновой кости с изображением прекрасной молодой женщины, обрамленная крупными бриллиантами. У Пола невольно расширились глаза.
– О, вам понравилось? Это настоящее сокровище, самая красивая из моих вещей. Я покажу вам. Идите сюда. Возьмите ее в руки.
Пол почувствовал на ладони тяжесть колье. Прикосновение к нему вызывало те же ощущения, что прикосновение к шелку или отполированному дорогому дереву. Он сразу же пришел к выводу, что это работа мастера, не уступающего талантом Челлинни или мастерам Фаберже.
– Судя по фасону, я бы отнес его к 1870 году. Я прав?
– Пожалуй, лет на тридцать-сорок позднее. В Вене бальные платья с соответствующим вырезом носили вплоть до первой мировой войны. Это украшение для дворцовых приемов. Кто-нибудь из приближенных Франца Иосифа заказал его для своей молодой жены или возлюбленной. Кто знает?
Золото в руке Пола стало теплым.
– Да, это произведение искусства.
– Я по вашим глазам вижу, что вы ценитель прекрасного. Я угадал?
– Немного разбираюсь в живописи и антиквариате, но я всего лишь любитель.
– Позвольте рассказать вам про это ожерелье. Бриллианты в нем голубовато-белые, чистейшей воды. А цепь… если мастер работал один, то ему потребовалось не меньше месяца, чтобы сплести такую цепь из золотых нитей. Миниатюра – работа первоклассного портретиста. – Господин Хеммендингер был почти в экстазе.
Пол положил ожерелье в футляр.
– Чудесная вещь, – пробормотал он. – Но мы с женой не ходим на балы.
– О, но здесь же основу составляет золото, и такое украшение можно носить с простым вечерним платьем. Не нужно дожидаться приглашения на бал. Но, конечно, это вам решать. Я никогда ничего не навязываю. Оно находится у меня со времени моего приезда сюда из Вены двадцать пять лет назад, может и еще полежать.
Это разбудило любопытство Пола. Старик чем-то привлекал его.
– Почему же вы держите его двадцать пять лет?
– Ну, скажем, я сентиментален и хотел сохранить его для подходящего покупателя.
– Но что заставляет вас думать, что я именно такой покупатель? – изумился Пол.
– Разве можно ответить на подобный вопрос? У нас у всех бывают импульсы, впечатления, объяснить которые мы не в состоянии. Но это не означает, что они неверны.
– Вы, наверное, дорого за него запросите?
– Столько, сколько оно стоит, не больше. Цена указана на маленьком ярлычке под вельветовой подушечкой.
Пол посмотрел.
– Дорого, господин Хеммендингер.
– Да, дорого. Но здесь в городе есть несколько заслуживающих доверия оценщиков. Если вы заинтересованы, можете взять его, чтобы удостовериться, что оно стоит таких денег.
Пол колебался, и Хеммендингер продолжал:
– Почти у каждой старинной вещи есть своя история. Присядьте, я расскажу вам. Я ювелир. У меня был один из лучших магазинов недалеко от Рингштрассе. Мы – ювелиры в третьем поколении. Это не так уж необычно в Европе. Потом дела пошли плохо. Мне не надо объяснять вам, почему это случилось, вы и сами это знаете.
Пол кивнул.
– Да, знаю.
– Так вот, когда дела пошли плохо и я понял, что придется эмигрировать, я начал собирать бриллианты. Мне повезло – в том смысле, что я нашел способ вывезти их из страны. У меня были связи, неважно какие. Я обошел всех своих старых клиентов, скупая драгоценности. Большинство были рады получить наличные.
Пол слышал про взятки. Если вам удавалось завязать знакомство с нужным нацистом, который был бы еще и чрезмерно корыстолюбивым, то иной раз можно было кое-что устроить. Но не часто, видит Бог, не часто.
– Я был вхож в лучшие дома Вены. У меня, как и у моего отца с дедом, была богатая клиентура. Так ко мне попало это ожерелье. – Он вздохнул. – Оно принадлежало аристократической семье. Еврейские аристократы. Не знаю, откуда оно у них. Возможно, какие-нибудь обедневшие дворяне продали его, чтобы спастись от нищеты. Во всяком случае, я прекрасно помню свои визиты в этот огромный дом. Фрау Штерн была гордой элегантной женщиной с большим вкусом, и у них в доме были прекрасные вещи – мраморная лестница, серебро, картины. Они уже готовились к отъезду, особенно спешили вывезти из страны молодых – внука и невестку. Сын уже был во Франции и собирался уехать в Америку, а она с малышом должна была присоединиться к нему. Кажется… я слышал, это им не удалось. Их схватили.
– Штерн, – повторил Пол.
– Да, это распространенная фамилия.
– В Америке тоже.
– Но я запомнил их именно из-за большого дома. Сын только что закончил медицинский институт. Теодор. Он собирался стать хирургом-косметологом. Они очень им гордились. – Да, да, я продал молодому человеку венчальное и обручальное кольца. Доктор Теодор Штерн.
Пол почувствовал, как кровь запульсировала у него в жилах.
– Что с ним стало? Вы не знаете?
– Я припоминаю, кто-то говорил, что он уехал в Нью-Йорк. А вы его знаете?
– Как ни странно, но, кажется, знаю.
– То-то будет удивительно, если это действительно он. Иной раз мир и вправду тесен.
Полу стало еще жарче.
– Да, очень тесен.
– Если вам нужно время подумать, пожалуйста. А если вы не хотите покупать его, я его уберу. Без обиды.
– Не убирайте, я возьму его, – сказал Пол.
Он поспешил в гостиницу с двумя бархатными коробочками.
Ильза была в номере, читала «Иерусалим пост». Он вручил ей браслет. Но настоящее сокровище, казалось, жгло его через ткань костюма. Пол был как ребенок, получивший в подарок новую игрушку и сгорающий от нетерпения показать ее друзьям. Зачем ждать до ужина? И он достал вторую коробочку.
– О, Пол, два подарка сразу? Хватило бы и браслета. Он чудесный.
– Это пустяк. Пустяк, который ты и сама смогла бы себе купить. А вот это действительно подарок. Мне хочется, чтобы ты носила эту вещь. Открой коробочку.
Было только естественно, что Ильзу ошеломило, даже озадачило чудесное украшение, переливающееся на черном бархате. Но Пол, внимательно всматривавшийся в лицо женщины в надежде увидеть на нем удовольствие, какое испытывал сам, тоже был озадачен. Неужели на какую-то долю секунды это лицо исказилось от боли – на переносице появилась мучительная складка, уголки губ задрожали?
– Какая прелесть! – воскликнула она. – Тебе не следовало…
– Этого делать, – закончил он за нее, смеясь. Услышав ее обычное возражение, он почувствовал облегчение. – Дай я надену его тебе. Только сначала сними свитер.
В одном лифчике, с обнаженными плечами и шеей, она стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Золотая цепочка охватывала шею правильным кругом, а в центре, в ложбинке у основания шеи, сиял медальон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55


А-П

П-Я