– Осудить, может, и не осудят, да только засудят, – угрюмо пошутил я. – Ладно, опоздал я с этого поезда спрыгнуть – стало быть, судьба дальше ехать.
– Вот и хорошо, – сказала Кэролайн. – Керт ждет внизу, в машине.
Она вытащила из стопы одежды белую новенькую сорочку и протянула мне.
– Одевайся. Все на тебе было в крови. Особенно рубаха.
– Спасибо за хлопоты. Сколько я должен?
– Нисколько, если поможешь с Брекстоном.
Она говорила со мной сухо, «на автопилоте», без души.
Я досадливо крякнул и стал выбираться из постели.
– Слушай, Кэролайн, будь ты человеком! Можно мне поговорить с тобой минуту-другую наедине? По-людски поговорить?
Джон Келли тут же подхватился и стал извиняться – дескать, у него дела, ему нужно идти.
– Сиди! – прошипела Кэролайн.
Ее отец блеснул глазами, но покорился.
– Ладно, все ясненько, – сказал я. – Спасибо за шмотки.
Кэролайн достала сорочку из пакета и развернула ее.
– Подставляй руки. – По ее лицу скользнула улыбка – первая за утро, и она добавила: – Хотя, как правило, это привилегия не прокурора, а адвоката – надеть последнюю чистую рубаху на приговоренного убийцу.
30
В отделе по расследованию убийств нас четверых – Эдмунда Керта, Джона и Кэролайн Келли и меня – поджидали Гиттенс и Лауэри.
На Лауэри был другой роскошный костюм – уж не помню какого цвета – и соответствующие туфли. Он приветствовал меня мрачным кивком головы.
Зато Мартин Гиттенс крепко пожал мне руку и осведомился о самочувствии. Приятно, черт побери. В последнее время у меня наблюдался острый дефицит положительных эмоций.
Возможно, драма в церкви опять растопила сердце Гиттенса по отношению ко мне.
Возможно, он уже одумался и больше не верит в то, что именно я убил Данцигера.
Как-никак я пролил кровь в борьбе с преступниками. И, надеюсь, хоть этим какое-то уважение заслужил!
Так я тогда думал. Опять-таки весьма наивно.
Мы прошли в заставленную аудио– и видеоаппаратурой комнату. Отсюда, через прозрачное с нашей стороны зеркало, было видно соседнее помещение – кабинет для допросов.
Лауэри предупредил меня:
– Мы будем присутствовать с этой стороны. Плюс ваша беседа будет записываться.
Через несколько минут двое полицейских ввели в кабинет для допросов Брекстона. На нем были свободные джинсы и фланелевая сорочка. Из-за ножных кандалов он двигался короткими шажками гейши. Когда он сел, один из полицейских приковал его ногу к железной ножке стола, намертво закрепленного на полу. Брекстон повернул голову в сторону зеркальной стены. Казалось, он наблюдает за нами.
Сутки назад я видел Брекстона, но разглядеть его как следует мог только теперь.
Вроде бы никакой преступной ауры. Парень как парень. Щупловат. Не слишком высокий – метр семьдесят, а то и меньше. Правда, мускулистый. Все его телодвижения и мимика в считанные секунды указывали на уличное детство – шпана! И все же, несмотря на явную «приблатненность», он обладал неким «начальственным взглядом». Заметно, что он играет в «крутого». И с ролью неплохо справляется. Любопытно, какой он среди своих? Совсем не играет? Или тоже играет? Или еще больше играет?
– Чего ждем, ребята, поехали! – сказал Брекстон, обращаясь к зеркальной стене.
Эдмунд Керт провел меня в холл и на ходу проинструктировал:
– Зачитайте ему права, и пусть он подпишет бумажку, что знает свои права. Вот вам бланк. И помните, мы слышим каждое ваше слово.
Через несколько секунд я уже сидел напротив Брекстона.
– Добрый день, – сказал я.
Никакого ответа.
– Я обязан проинформировать вас о ваших правах. И подпишите это.
Он взял бланк, повертел его в руках и, словно недовольный фактурой бумаги, отбросил бланк в мою сторону.
– Без вашей подписи я не могу начать беседу.
– Я ничего не подписываю.
Я опять подвинул бланк в сторону Брекстона.
– Это пустая формальность. Но если вы не подпишете, я вынужден буду уйти.
Брекстон криво усмехнулся и поставил свою подпись. Весь его вид говорил – делаю это единственно из хорошего отношения лично к вам!
– Вы знаете человека по имени Рей Ратлефф?
– Знал такого, знал.
– Почему вы говорите в прошедшем времени?
– Я о покойниках всегда говорю в прошедшем времени. Разве вы не слышали, что он покойник?
– Что вам известно о его убийстве?
– То, что видел в новостях по телику.
– За что он был убит?
– Мне и самому интересно узнать.
– Но я спрашиваю об этом вас, Харолд.
– Рей был наркоманом. Возможно, его смерть как-то связана с наркотой.
– А конкретнее?
– А конкретнее... кто постоянно якшался с продавцами наркоты, с «подающими» и прочей шатией, тот не заживается. Я видел тысячу таких Реев. Будете в наших краях, я вам покажу – их у нас хоть отбавляй.
– А вы сами, вы работали «подающим»?
– А при чем тут Рей Ратлефф?
– Вы только что сказали: его убийцей мог быть один из «подающих».
Брекстон почти добродушно улыбнулся:
– Небось читали мою сказку. Так что знаете все мои грешки.
– Сказку?
– Ну, ваше досье на меня. Там ничего из ряда вон выходящего. Обычные мальчишеские шалости – мордобой, угон машины и прочая мутота. Ни разу не сидел. Всегда условно. Так что я со всех сторон чистенький, и вы меня в «подающие» или еще куда не записывайте. В сказке про это ничего не прописано.
– Чистенький? А как же Арчи Траделл?
Брекстон молча набычился.
– Харолд, вы забыли застреленного через дверь полицейского?
– К той старой истории я не имел никакого отношения. Дело давным-давно закрыто.
– Но вас почему-то обвиняли в его убийстве. С какой стати? Выбрали ваше имя наобум в телефонной книге?
– Спросите об этом вашего дружка Рауля.
– Кто такой Рауль?
Брекстон только ухмыльнулся.
– Возможно, вы сами и есть этот Рауль. Прошел и такой слушок.
Молчание.
Бессмысленно продолжать в том же духе.
– Слушайте, вы намерены отвечать на мои вопросы или нет? Вы мне не сообщили ничего ценного!
Брекстон пожал плечами.
– И рад бы, да только ничего ценного не знаю.
– В таком случае почему вы оказались здесь?
– Арестовали.
– Вы потребовали встречи со мной только для того, чтобы сказать мне: не знаю я ничего ценного?
– Они всерьез думают, что вы укокошили ту прокурорскую крысу?
– У них против меня только больная фантазия.
– А вы его действительно пришили?
– Нет.
– Клянетесь могилой вашей матери?
– Клянусь могилой моей матери.
– Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.
– Вы именно это «признание» желали мне сделать – что вы невиновны?
– Да.
– А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?
– Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.
– Вы хотите сказать, что тут любого... независимо от вины... – поначалу растерялся я. Потом нашелся: – Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.
Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.
– Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.
Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.
– Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.
Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».
Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им – уважаем!
– Вы были в штате Мэн?
– Какого хрена мне делать в тамошних степях?
– Это равнозначно «нет»?
– Равнозначно.
– Вы были знакомы с Робертом Данцигером?
– Разумеется.
– На почве чего?
– Да он мне раз пятьдесят всякие дела навешивал!
– Как вы относились к этому?
– Прямо тащился от такого его внимания!
– Отвечайте на вопрос серьезно. Как вы относились к тому, что Данцигер по разным поводам допрашивал вас снова и снова?
– А вам бы как такое понравилось?
– Зависит от обстоятельств.
– Верно сказано. Прокурор делает свою работу, ясно. Тут ничего личного. И я против него лично ничего не имел. А что время тратить на болтовню с прокурором жалко – так за это срок не дают.
Брекстон отлично понимал, что вопрос с подковыркой. И отвечал на него даром что не литературным языком, но юридически корректно.
Брекстон на протяжении всей беседы держался весьма дружелюбно. Даже немного по-отечески по отношению ко мне. Видимо, такова была его тактика при общении с полицейскими. Надеть лживую личину симпатии и дружелюбия, установить человеческий контакт. Хоть он и назвал меня разок «козлом», даже это было не больше чем фамильярность, еще один штришок «товарищества».
Однако меня не мог не раздражать его тон – высокомерный, поучающий. Возможно, он ощущал мою неопытность, мою скованность. За свою жизнь Брекстон успел пообщаться с десятками, если не с сотнями полицейских и видел меня насквозь, со всеми моими потугами выглядеть солидным, знающим и проницательным.
– Где вы находились в ночь со вторника на среду, когда был убит Рей Ратлефф?
– На вечеринке в Гроув-Парк. Там было человек двадцать. Хотите знать их имена?
Я положил перед ним лист бумаги и ручку.
Он быстро написал столбик фамилий.
– Еще что? – спросил Брекстон, возвращая листок.
– У меня все. А вы хотите что-нибудь добавить к сказанному?
– Я доволен, что поговорил с вами лично.
– Почему?
– Потому что мы друг другу нужны.
– Какая мне в вас нужда? – удивился я.
– Вы хотите доказать, что не убивали Данцигера. И я хочу доказать, что я не убивал Данцигера. Как видите, у нас есть кое-что общее. Мы вместе должны бороться против них – чтобы они не повесили это убийство на одного из нас. Если вы найдете настоящего убийцу, это выручит нас обоих. Хотите вы найти настоящего убийцу или нет?
Я затруднился с ответом.
Брекстон медленно огляделся, словно искал глазок камеры или микрофон. Потом наклонился ко мне и жестом показал – наклонитесь ко мне как можно ближе. Я отрицательно мотнул головой. Тогда он шепотом произнес:
– Давай сюда.
– Нет.
– Да я тебе вреда не причиню.
Я опять помотал головой.
– Ты что, тупой? – шепотом продолжал Брекстон. – Ты думаешь, я нападу на полицейского прямо в полиции? Ты меня за придурка принимаешь?
– Все, что вы хотите сказать мне, вы должны говорить громко и четко, – сказал я, кивнув головой в сторону зеркальной стены.
– Твое решение. Смотри не ошибись.
Я вдруг решил уступить. Я наклонился к нему с равнодушным видом укротителя, который сует голову в пасть льва.
То, что произошло затем, произошло мгновенно.
Соединенные наручниками руки Брекстона взлетели, моя голова оказалась между ними; он резко рванул руки вниз и прижал мое лицо к столешнице.
Было больно, страшно и унизительно.
Из-за зеркала донеслись возбужденные крики:
– Эй! Эй! Прекратить! Эй!
Рот Брекстона оказался в сантиметре от моего уха. У меня промелькнуло в голове: «Мать вашу, сейчас откусит!»
– Ты вчера в церкви помог мне. Почему? – быстро прошептал Брекстон.
– Не знаю. Я не хотел, чтобы...
– Они тебя, дурака, используют.
– Что?
– Используют тебя. Подставляют. И меня тоже.
– Хорошо, хорошо. Ты не виновен. Согласен. А теперь отпусти.
– Не виновен. Я тебе про совсем другое...
И в этот момент дверь в комнату распахнулась.
– Найди Рауля, – шепнул Брекстон. – Ратлефф тут ни при чем. Отследи Рауля. От Данцигера к Траделлу, а может, и дальше. До Фазуло. И...
Но его уже оттаскивали от меня.
Келли шарахнул своей дубинкой Брекстона по крестцу. Тот ахнул и обмяк. Двое полицейских оттащили его к стене и осыпали ударами. Келли оттолкнул их, прижал дубинкой горло Брекстона к стене. Его глаза горели ненавистью.
– Эй, остыньте, остыньте! – услышал я визгливый голос Макса Бека. – Я его адвокат. Я приказываю вам, остыньте!
– Он мне приказывает! – рявкнул Келли. Но Брекстона отпустил.
Лауэри подошел к нему и потрепал его по плечу.
– Правильно, Келли, не стоит руки марать. Трумэн, вы в порядке?
– Спасибо, все нормально.
Эдмунд Керт мрачно глянул на меня:
– Отлично. Имеем нападение на полицейского. Железная база для ареста.
Да, теперь они могут держать Брекстона сколько им нужно. Поскольку все произошло в присутствии бостонского прокурора, то формальности будут проделаны в мгновение ока.
Лауэри повернулся ко мне.
– Что скажете, шериф Трумэн? Ведь это вы подверглись нападению.
Гиттенс возмущенно рявкнул:
– Если ты, Харолд, еще когда-либо поднимешь руку на полицейского!..
– Детектив Гиттенс, успокойтесь, – приказал Лауэри. – Ну так что, шериф Трумэн, ваше решение.
Брекстон исподлобья внимательно смотрел на меня.
Келли тоже смотрел на меня. Мрачно, сурово.
Все смотрели на меня.
Лауэри, удивленный моим молчанием, повторил:
– Ну так что, шериф Трумэн?
– Я не имею претензий. Можете отпустить его.
31
Келли согласился составить мне компанию – снова съездить в Дорчестер и еще раз побеседовать с Хулио Вегой. Я сказал ему, что меня по-прежнему гложет вопрос, отчего Данцигер вернулся к делу об убийстве Траделла. И то, как Хулио Вега подозрительным образом уходил от ответов во время нашей встречи. Похоже, Келли этого объяснения оказалось достаточно.
На наш стук в дверь знакомой развалюшки в Дорчестере никто не отозвался.
– Что ж, придется подождать, – вздохнул Келли.
– Но мы понятия не имеем, где он сейчас.
– Именно поэтому и остается одно – ждать. Не гоняться же нам за ним по всем углам вселенной!
За тридцать лет работы в полиции Джон Келли, наверное, лет десять провел в ожидании.
Ждать – важная составная часть работы всякого полицейского. Киношные копы практически никогда не ждут. Оно и понятно – у них максимум два часа экранного времени на то, чтобы закруглить любое самое сложное дело. В реальности жизнь полицейского состоит из ожидания: ждешь команды диспетчера, ждешь в засаде, ждешь в наблюдении, ждешь в суде, когда вызовут для дачи свидетельских показаний, ждешь в придорожных кустах шоссейного лихача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47