А сейчас у меня как раз каникулы!Так они долго еще болтали, довольные рождавшейся между ними близостью. Эммануэль была счастлива, что она может говорить о таких вещах. И особенное удовольствие заключалось для нее в том (хотя она не могла бы в этом признаться), что она мастурбировала перед этой девочкой, что та любит на это смотреть и знает толк в наслаждении. Господи! До чего же она хороша! Эти прекрасные волосы и бедра, так невинно и бесстыдно обнаженные перед старшей подругой!— Ты о чем задумалась, Мари-Анж? У тебя такой грустный вид… Эммануэль погладила девочку по волосам.— Я думаю о бананах, — вздохнула Мари-Анж. Она смешно наморщила нос, и обе они принялись хохотать, чуть не задохнувшись от смеха.— О нет, этот способ не для девушек! Что угодно, но только не это.— А как ты начала с мужчинами?— Меня лишил невинности Жан.— И у тебя никого не было до мужа! — воскликнула Мари-Анж с таким негодованием, что Эммануэль пришлось как бы просить у нее прощения.— Нет, то есть почти нет. Разумеется, были мальчики, которые меня ласкали, но это все было не по-настоящему.Эммануэль вздохнула и продолжала:— Вот Жан, он занялся со мной любовью сразу же.Потому что я его любила.— Прямо так и сразу?— На второй день нашего знакомства. Он пришел в гости к моим родителям, они у кого-то познакомились. Он сидел за столом и все время смотрел на меня, и видно было, что я ему очень понравилась. Потом, когда ему удалось остаться со мной вдвоем, он задал мне множество вопросов: сколько у меня поклонников, люблю ли я заниматься любовью. Я была ужасно смущена, но рассказала ему всю правду. И он тоже, как и ты, хотел знать все в точности и в подробностях. А на следующий день он пригласил меня покататься. Посадил меня рядом с собой и одной рукой вел машину, а другой обнимал меня и начал ласкать, сначала плечи, потом грудь. А когда мы остановились на лесной дороге в Фонтенбло, он первый раз поцеловал меня. И сказал мне таким, знаешь, строгим тоном: «Ты девушка, сейчас я сделаю из тебя женщину». И мы сидели в машине прижавшись друг к другу долго-долго. Сердце у меня билось сильно-сильно, а потом успокоилось. Я была счастлива. Все произошло именно так, как мне представлялось. Жан велел мне стянуть с себя штанишки, и я сразу же его послушалась — мне хотелось помогать ему, не быть пассивной участницей своей собственной дефлорации. Он положил меня на сиденье, а сам встал в раскрытой дверце. И совсем не играл со мной, вошел сразу и так умело, что ничуть не было больно. Наоборот, почти тут же стало так приятно, что я отключилась. И пришла в себя полностью, когда мы уже сидели в лесном ресторане за столиком на двоих. Потом Жан спросил номер, и мы занимались любовью до самой полуночи. Я быстро всему научилась.— А что сказали твои родители?— Да ничего. Назавтра я всем растрезвонила, что я уже не девушка, что у меня есть любовник. И они нашли это совершенно нормальным.— И Жан попросил твоей руки?— Да вовсе нет! Мы и не помышляли о женитьбе. Мне было неполных семнадцать, я только что сдала свой «бак» и была страшно горда, что я любовница, метресса солидного взрослого мужчины.— Так почему же ты оказалась замужем?— В один прекрасный день Жан сказал таким обычным спокойным тоном, что фирма посылает его в Сиам. Я чуть не упала со стула от огорчения. Но он так же спокойно объявил:«Я на тебе женюсь перед отъездом. А ты прилетишь ко мне попозже, когда я найду для нас дом».— Ну и как ты на это?..— Мне показалось это сказкой, слишком чудесной, чтобы осуществиться. Я радовалась и смеялась, как безумная. И через месяц мы поженились. И, представь себе, мои родители ничего не имели против того, что я была любовницей Жана, но просто встали на дыбы, узнав, что я буду его женой. Они говорили ему, что он слишком стар для меня, что я еще невинный ребенок.Как тебе это нравится, а? Но он сумел их убедить. Мне бы очень хотелось знать, что он им сказал. У моего папы чуть не случился инфаркт: он никак не мог примириться с тем, что я должна бросить вышмат.— Бросить что?— Высшую математику. Я занималась ею на факе. Мари-Анж рассмеялась. Эммануэль продолжала:— Это была папина идея — дочка будет крупным математиком… Ну ладно, Жан должен был улететь сразу же после свадьбы. Но вышло так, что, к счастью, его отъезд задержался на целых полгода. И потому я была законной супругой почти столько же времени, сколько была его любовницей. И знаешь, заниматься любовью законно не менее интересно, чем грешить. Хотя сначала мне было чудно, что мы занимаемся этим по ночам.— Где ты жила, когда он уехал? У родителей?— Да нет! В нашей квартире, в нашей собственной квартире на Рю Доттор Бланш.— И он не побоялся оставить тебя одну?— А чего тут бояться?— Как чего? Что ты будешь ему изменять. Эммануэль фыркнула:— Н-ну, не думаю. Мы никогда не говорили об этом. Эта мысль никому из нас и в голову не приходила.— Но потом ты все-таки изменяла ему?— Зачем? Около меня крутилась уйма всяких мужчин, но мне они казались ужасно смешными.— Значит, это правда, то, что ты говорила бабам…— Бабам?— Вчера, в бассейне. Ты разве забыла, что ты сказала, что никогда не спала ни с одним мужчиной, кроме своего мужа. Эммануэль задумалась едва ли на долю секунды, но этого хватило, чтобы встревожить Мари-Анж. Она привстала на коленях и вперила в Эммануэль недоверчивый взгляд.— Ни слова правды нет в том, что ты говоришь, — провозгласила она тоном обвинителя. — Стоит только посмотреть на твое лицо.Эммануэль довольно неумело постаралась спрятать свое смущение.— Начнем с того, что ничего такого я не говорила…— Как! Разве ты не сказала Ариане, что ты никогда не обманывала мужа, не изменяла ему? Вот об этом я тебе и говорю. Потому что я тебе не поверила. К счастью!Эммануэль ответила ей в тон, как адвокат отвечает наседающему на подзащитного прокурору:— Нет, ты ошибаешься. И я повторю, что я говорила совсем не то, что тебе кажется. Я всего-навсего сказала, что я была верной Жану все время, пока была в Париже. Вот и все.— Ну вот, а я что говорю!Мари-Анж пытливо всматривалась в лицо Эммануэль, но та смотрела на нее так обескураживающе правдиво! Однако недоверие Мари-Анж не исчезло. Девочка переменила тактику. В ее голосе послышалось лукавство:— Знаешь, я спрашиваю себя: почему же ты оставалась верной. И вот я поняла — это ты себя за что-то наказала.— Ничего подобного! Просто мне никто не был нужен. Мари-Анж немного помолчала.— Значит, если бы тебе кто-нибудь понравился, ты бы отдалась ему?— Ну, разумеется.— А как это можно доказать? — теперь Мари-Анж говорила, как обиженный ребенок.— А я так и поступила!Мари-Анж как током ударило. Она подалась вперед:— Вот видишь, — сказала она торжествуя. — А ты пыталась меня уверить, что не делала этого!— Я не делала этого в Париже, — терпеливо объяснила Эммануэль. — Я сделала это в самолете. В самолете, которым летела сюда. Ты поняла наконец?— А с кем? — оживилась Мари-Анж.— С двумя мужчинами, которых я никогда не знала раньше. Я даже не знаю, как их зовут.Если она думала удивить Мари-Анж, то ей пришлось разочароваться. Та продолжала деловито выяснять подробности:— Они все получили от тебя?— Да!— А сначала они поиграли с тобой?«Да!— А они вошли в тебя глубоко?— О да! Очень глубоко!Эммануэль инстинктивно прижала ладонь к низу живота.— Поласкай себя, пока будешь рассказывать, — распорядилась Мари-Анж.Эммануэль отрицательно покачала головой. На лице ее появилось выражение какого-то безразличия, апатии. Мари-Анж всматривалась в нее настороженно.И Эммануэль подчинилась. Она начала рассказывать, сначала через силу, скрепя сердце, но постепенно оживилась, вспоминая свое приключение, и старалась не пропустить ни одной детали. Она остановилась, рассказав, как ее похитила греческая статуя. Мари-Анж слушала ее с видом внимательной ученицы, но все же время от времени как-то ерзала, словно стремясь найти место поудобнее.— Ты рассказала об этом Жану? — спросила она.— Нет.— Ты видела потом этих мужчин?— Нет.На этом вопросы Мари-Анж как будто иссякли. Захотелось чаю. На зов Эммануэль явилась служанка — прямой стан, черные волосы с цветком в прическе, пестрый саронг — подлинная мечта Гогена. Обе собеседницы немного приоделись: Эммануэль влезла в свои шорты, Мари-Анж натянула трусики. Пестрая юбка по-прежнему лежала в кресле. Потом, вняв настойчивым просьбам Мари-Анж, Эммануэль принесла все свои голые фотографии. И тогда вопросы возобновились:— Послушай, а ты мне ничего не говорила о том, что у тебя было с этим фотографом.— А ничего, — призналась Эммануэль. — Он ко мне даже не прикоснулся — добавила она с легкой досадой:— Впрочем, нечего было надеяться. Он — педик. Мари-Анж сделала скептическую гримаску, потом принялась рассуждать:— Я считаю, что художник, прежде чем писать портрет, должен полюбить свою модель или позаниматься с нею любовью. Что за бред позировать тому, кто не интересуется женщинами!— Я тут ни при чем, — Эммануэль уже немного устала от расспросов. — Он сам предложил мне снять меня. Я тебе говорила, он был приятелем Жана.Мари-Анж взмахом руки словно отогнала прошлое:— Теперь надо постараться, чтобы тебя изобразил кто-нибудь настоящий. Не ждать же, пока ты состаришься.Образ этого «настоящего», о котором так серьезно говорила девочка, и неминуемая близость собственной старости рассмешили Эммануэль:— Я не люблю позировать даже для фотографов, а ты думаешь о живописце!— А с тех пор как ты здесь, у тебя ничего не было с мужчинами?Эммануэль возмутилась:— Ты с ума сошла! Мари-Анж озабоченно нахмурилась:— Надо, чтобы ты поскорее нашла любовника.— Это так необходимо? — усмехнулась Эммануэль. Но девочка вовсе не собиралась шутить. С серьезным видом она пожала плечами:— Ты странная, Эммануэль. Помолчала и снова спросила:— Ты же не собираешься провести всю свою жизнь старой девой?И повторила:— Нет, ты очень странная.— Но, — удивилась Эммануэль, — я же не старая дева. У меня есть муж.На этот раз Мари-Анж ограничилась только холодным взглядом. Аргумент показался ей таким нелепым, что дискутировать дальше ей явно не хотелось. Наступило молчание. И Эммануэль пожалела о прежней атмосфере:— А может, ты снова снимешь штанишки, Мари-Анж? Девчонка встряхнула косами:— Нет, мне пора. Она встала.— Ты проводишь меня?— Ты так спешишь, — недовольно протянула Эммануэль, но ей было уже ясно, что своего решения Мари-Анж не переменит.Машина с бородатым шофером уже ждала ее. Девочка еще раз посмотрела на Эммануэль внимательно и строго:— Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь. Ты такая красивая. Это ужас, если ты останешься такой же недотрогой, как сейчас.Эммануэль было расхохоталась, но Мари-Анж прервала этот смех:— Это ведь и вправду ужасно, что у тебя в твоем возрасте ничего не было, кроме этих пустяков в ночном самолете. Ты в самом деле ведешь себя, как последняя кретинка.Она с сожалением покачала головой:— Я уверена, ты не совсем нормальная.— Мари-Анж…— Ладно, что говорить о том, что прошло… Зеленые глаза впились в Эммануэль:— Я уезжаю, но сделаешь ли ты то, о чем я тебя попрошу?— Что именно?— Все, что попрошу!— Еще бы! — Эммануэль была зачарована этим взглядом.— Поклянись!— Клянусь, если тебе этого хочется. Она хотела снова рассмеяться, но Мари-Анж не дала сбить себя с серьезного тона:— Сегодня ровно в полночь ласкай себя. Я в это время буду делать то же самое.Ресницы Эммануэль дрогнули. Она наклонилась и нежно поцеловала свою новую подругу. Машина тронулась, и Эммануэль услышала на прощанье: «Не забудь же! Ровно в полночь!».Оставшись одна и вспоминая этот чудесный день, Эммануэль вдруг отметила, что она-то не задала девочке ни одного вопроса. Если прелестное светлокосое создание узнало до мельчайших подробностей интимную жизнь своей старшей подруги, то та не узнала ничего.Она даже не спросила, девственница ли Мари-Анж.Когда вечером свежий, только что из-под душа, Жан вошел в комнату жены, он увидел ее сидящей нагишом на кровати. Он подошел к ней, она обняла его за бедра и потянулась вперед, жадно раскрыв рот. Она припала к бедрам мужа, и в считанные секунды изящный жезл превратился в могучую палицу. Эммануэль втянула ее в себя, и она окончательно отвердела. Тогда Эммануэль принялась лизать эту дубинку по всей длине, проводя языком по голубым вздувшимся венам. Жан пошутил:«Ты напоминаешь мне человека, жующего кукурузный початок». И тогда, чтобы сходство было полным, Эммануэль пустила в ход свои маленькие зубы. А чтобы загладить боль, она стала дуть на кожицу, поглаживать тестикулы, проводя по ним языком. Она заглатывала фаллос все больше и больше, не боясь задохнуться. Делала она все это расторопно, с наслаждением.То, что чувствовали ее язык и губы, передавалось грудям и лону. Она постанывала, на мгновение выпускала фаллос изо рта, щекотала его языком и снова проглатывала трепещущую плоть.Жан обеими руками сжимал голову жены. Но вовсе не для того, чтобы руководить ее движениями и регулировать их ритм. Он великолепно знал, что вполне может положиться на ее умение. Она научилась этому как-то сразу и исполняла это лучше других. В иные часы Эммануэль заставляла мужа просто изнемогать от наслаждения: она не останавливалась подолгу ни на одной определенной точке, собирала нектар с любого цветка, заставляя свою жертву издавать отчаянные стоны, жалкие мольбы, заставляя извиваться, исступленно кричать, пока, наконец, она не завершала свой шедевр. Но сегодня ей хотелось дарить более безмятежные радости. Она только добавляла к губам и языку ритмические движения рукой, чтобы выжать из Жана все, до последней капельки. И когда поток хлынул, Эммануэль пила из него медленно, глубокими глотками, а последнюю, самую драгоценную каплю, она слизнула языком.И она была так готова к оргазму, что пролилась, едва только Жан склонился к ее лону и коснулся губами маленького напряженного бутона плоти.— Теперь я тебя возьму, — пробормотал Жан.— Нет, нет! Я хочу пить тебя снова. Скажи, что ты дашь мне этот напиток. О, ты прольешься ко мне в рот опять, скажи, скажи мне это, я тебя прошу.
1 2 3 4 5 6 7