— Работа будет отнимать у него лучшие часы. У вас останется и время, и место для встреч с поклонниками. Вот еще одна удача: достойные мужчины этой страны заняты работой меньше, чем наши супруги. Вы водите машину?— Да, но я боюсь запутаться в этих улочках, это какой-то лабиринт. Жан, пока я не научусь ориентироваться, нанял мне шофера.— Ну, этому вы быстро научитесь. Я вам помогу.— Ариана научит! Она вас такому научит…— Ерунда, — отпарировала Ариана удар невидимой собеседницы. — В этом Эммануэль учительницы не нужны. А вот я сгораю от нетерпения послушать ее рассказы о парижских забавах; Минут права — только в Париже можно распутничать как следует.— Но мне не о чем рассказывать, — еле слышно проговорила Эммануэль и почему-то почувствовала себя глубоко несчастной.— Ну, не надо скромничать. Вы можете на нас вполне рассчитывать. Мы все немы, как могила.— А что рассказывать? За все время, что я оставалась одна в Париже, — тон Эммануэль был очень серьезен, — я ни разу не изменила мужу.Наступила тишина. Та искренность, с какой Эммануэль сделала свое признание, подействовала на женщин. Графиня взглянула на Эммануэль с подозрением: неужели эта малютка — ханжа? Однако, судя по ее костюму…— А давно вы замужем? — продолжала она допрос.— Уже год, — ответила Эммануэль и, желая вызвать у собеседниц зависть, добавила:— вышла замуж, когда мне только исполнилось восемнадцать…И поспешила закончить свое объяснение:— Год замужем и половину этого срока в разлуке с мужем. Представляете, как я счастлива снова увидеть Жана.И на ее глаза, к ее собственному удивлению, набежали слезинки.Общество закивало головами сочувственно и понимающе. «Да, видно, это не нашего поля ягода», — подумали все.— Не хотите ли пойти ко мне, попробовать мильк-шейк?Эммануэль даже не заметила, кто оказался рядом с ней и задал этот вопрос. Но, взглянув на вопрошавшую, она улыбнулась: лицо ее выражало желание покровительствовать Эммануэль, быть ее руководительницей в новой жизни. И в то же время это было лицо совсем маленькой девочки.«Ну, не такой уж маленькой, — тут же одернула себя Эммануэль, детство уже закончилось». Тринадцать лет, никак не меньше, но ростом уже почти с Эммануэль. Конечно, до зрелости еще далековато, может быть, это заметнее всего по коже, сохраняющей цвет детства: кожа еще не умеет загорать ровно, не покрывается той солнечной патиной, элегантной, цивилизованной, какой может похвалиться, к примеру, Ариана. Кожа даже кажется какой-то шершавой. Ну, как у цыпленка. Особенно на руках. На ногах она более отполировалась.На ногах… На прелестных мальчишеских ногах. Да, ноги были именно мальчишескими: с резко очерченными лодыжками, крепкими икрами и узкими бедрами. Их пропорциональность и легкая сила были на вид приятнее вызывающих смутные ощущения ног женщины. Их легче можно было представить бегущими по песку пляжа, отталкивающимися от трамплина, чем покорно расслабляющимися навстречу нетерпеливому желанию. Таким же, был и живот: спортивный, мускулистый, с четко обозначенными мышцами, и даже маленький треугольный клочок ткани внизу — вроде того, каким пользуются обнаженные танцовщицы — не казался здесь непристойным.Остроконечные груди были столь малы, что ленточке бикини и нечего было, собственно, скрывать. «Прекрасно, — подумала Эммануэль. — Но зачем она надевает что-то на грудь? С обнаженной грудью было бы куда лучше, и никому бы это не внушало нескромных мыслей». По правде говоря, она тут же усомнилась в правоте своего последнего суждения. Она спросила себя, что могут чувствовать эти маленькие груди, и ей вспомнилась она сама и та радость, которую она испытала, когда ее грудь только-только начала обозначаться. А ведь тогда ее груди были поменьше, чем эти.Они — теперь она пригляделась повнимательнее — и не так уж не заслуживают внимания. Просто подействовал контраст с бюстом графини де Сайн.А эти узкие бедра! А вся стать школьницы!А длинные густые косы, прикрывающие эту розовую грудь! Косы просто ошеломили Эммануэль. Она никогда не видела таких волос, таких светлых, таких воздушных — нельзя было понять, что это за цвет. Золото? Лен? Солома? Песок?Или рассветное небо?Или песцовая шкурка?Тут Эммануэль встретилась со взглядом зеленых глаз и забыла обо всем остальном.Все видела в этих глазах Эммануэль: и серьезность, и иронию, и ум. И даже какую-то властность, какой-то призыв… И тут же они становились тоскующими, задумчивыми, и опять — лукавство, фантазия, резвость светились в этих глазах.— Меня зовут Мари-Анж.Эммануэль молча любовалась ею, и девочка повторила приглашение:— Вы не хотите проводить меня домой?Теперь Эммануэль ответила улыбкой и поднялась с места. Ей пришлось объяснить, что сегодня это невозможно: Жан должен заехать за ней, предстоит несколько визитов и вернутся они слишком поздно.Но она была бы просто счастлива, если бы Мари-Анж смогла навестить ее завтра. Она знает, где живет Эммануэль?— Да, — бросила Мари-Анж. — Договорились. Завтра после обеда.Мари-Анж привез в белой американской машине шофер-индиец в тюрбане, с густой черной бородой. Высадив свою пассажирку, он тут же умчался.— Ты сможешь меня потом проводить, Эммануэль? — спросила Мари-Анж.Эммануэль тут же отметила это «ты». И еще отметила, и более отчетливо, чем накануне, как гармонировал голос с волосами и кожей. Ей отчаянно захотелось расцеловать девочку в обе щеки, но что-то удержало ее. Может быть, эти трогательные грудки под голубой блузкой? Да нет, чушь…Мари-Анж стояла совсем рядом:— Ты не обращай внимания на то, что болтают эти идиотки, — сказала она. — Они хвастают. На самом деле они не стоят и десятой доли того, на что претендуют.— Ну, конечно, — ответила Эммануэль после секундного замешательства — так-то аттестует этот ребенок своих старших подруг по бассейну!— Хотите пойти на террасу? — спросила Эммануэль и тут же пожалела об инстинктивно вырвавшемся «вы».Мари-Анж приняла приглашение величавым кивком головы.Проходя мимо своей комнаты, Эммануэль вспомнила о большой фотографии у изголовья постели. Она была изображена там абсолютно голой — вдруг гостья увидит этот портрет. Эммануэль ускорила шаги, но Мари-Анж остановилась перед бамбуковой занавеской, заменявшей дверь.— Это твоя комната? — спросила она. — Можно посмотреть? И, не дожидаясь ответа, откинула бамбук.— Какая огромная кровать! — расхохоталась гостья. — Сколько же вас умещается на ней? Эммануэль покраснела:— Да здесь, собственно, две кровати. Они придвинуты одна к другой.Мари-Анж увидела фотографию:— Какая ты красивая! Кто тебя снимал? Эммануэль хотела солгать, что это работа Жана, но сказала правду, ничего не приукрашивая:— Один художник, приятель моего мужа.— А у тебя есть другие портреты? Их надо тоже держать здесь. Ты ведь здесь занимаешься любовью?Эммануэль посмотрела на нее. Что же это за существо, которое, глядя таким незамутненным, чистым взглядом, с такой непринужденной улыбкой, по-дружески, без малейшего смущения задает подобные вопросы? И самое странное было то, что под этим взглядом Эммануэль чувствовала, что не может обманывать это существо, что попадает под его власть и готова рассказать самые интимные свои секреты. Словно защищаясь, она откинула занавеску:— Так мы идем?Мари-Анж слегка улыбнулась, и они прошли на террасу. Там, расположившись под навесом, защищавшим от палящего солнца, взглянув на реку, струящую свои воды совсем рядом, Мари-Анж всплеснула руками:— Ну и повезло тебе! Во всем Бангкоке нет дома, так хорошо расположенного. Какой отсюда вид и как здесь чудесно!Девочка замерла, любуясь расстилавшимся перед нею пейзажем. Затем, совершенно естественным жестом, она расстегнула высоко подвязанный пояс, стягивающий ее талию, и бросила его на красное плетеное кресло. Без промедления она сверкнула молнией пестрой юбки, и та упала к ее ногам. Переступив через юбку, бросилась в шезлонг и взяла один из журналов, лежавших на столике. На ней была только длинная блузка, доходившая до бедер, да узенькие, похожие на мужские, плавки-трусы.— Ой, я так давно не видела французские журналы! В шезлонге Мари-Анж устроилась быстро. Она вытянула благопристойно прижатые друг к дружке ноги и развернула журнал. Эммануэль вздохнула, стараясь прогнать смущающие ее мысли, и расположилась напротив Мари-Анж.— Что это за штука «Совиное масло»? Ничего, если я немного почитаю?— Пожалуйста, Мари-Анж.И та начала чтение, спрятав за журналом свое лицо. Но неподвижной она оставалась недолго. Вот ее тело начинает вздрагивать, словно начинает резвиться и взбрыкивать молодой жеребенок. Она подняла левую ногу и положила ее на подлокотник кресла. Эммануэль бросила взгляд на выглядывающие из-под блузки трусики. Рука Мари-Анж оторвалась от журнала, опустилась вниз, нашла под нейлоном трусиков какую-то точку и замерла там. Затем она снова задвигалась — трусов уже не было видно. Теперь средний палец был опущен, только он касался кожи, а другие пальцы образовали над ним как бы раскрытые надкрылья. Сердце Эммануэль забилось так сильно, что она испугалась, что этот стук услышат в доме. Она облизнула внезапно пересохшие губы.Мари-Анж продолжала свои забавы. Теперь опустился вниз и большой палец, опустился и раздвинул нежную плоть. Остановился, словно задумался и, помедлив немного, стал описывать круги, дрожа еле уловимой дрожью. Невольный стон вырвался из губ Эммануэль. Мари-Анж опустила журнал и улыбнулась.— А ты разве не ласкаешь себя? — Голова ее лежала на плече, в глазах светился огонек. — А я всегда это делаю, когда читаю.Эммануэль только кивнула головой, слов у нее не было. Мари-Анж отложила журнал, положила руки на бедра и одним рывком сдернула с себя трусики. Она поболтала в воздухе ногами, чтобы окончательно освободиться от этой части туалета. Затем она расслабилась, закрыла глаза и двумя пальцами раздвинула розовое влажное отверстие.— А-а, хорошо. Вот как раз в этом месте. Ты согласна со мной?Эммануэль не могла отвечать, и Мари-Анж продолжала тоном непринужденной светской беседы:— Я люблю это делать долго. Потому что я никогда не трогаю высоко. Самое лучшее — просто делать туда-сюда в дырочке.И она продемонстрировала этот способ. Через несколько минут ее поясница выгнулась дугой, и Эммануэль услышала стон, похожий на жалобу:— О, я не могу больше удержаться… Палец трепетал, как стрекоза над цветком. Стон превратился в крик. Бедра раскрылись и снова сжались, не выпуская руку из своих тисков. Она кричала долго и громко и, наконец, затихла, еле переводя дыхание, открыла глаза:— Это в самом деле очень хорошо, — прошептала она.И снова, наклонив голову, она начала медленно, осторожно вводить внутрь себя средний палец. Эммануэль кусала губы. Когда палец скрылся в глубине, Мари-Анж снова раздала протяжный стон. И вот она уже другая — она просто лучится здоровьем, удовлетворенностью, сознанием выполненного долга. — Поласкай и ты себя, — деловито предлагает она Эммануэль.Эммануэль колеблется, но колеблется недолго. Она встает и расстегивает шорты. Они падают на пол, Эммануэль вытягивается в кресле, а Мари-Анж располагается рядом, на мягком плюшевом пуфе. Обе теперь одеты совершенно одинаково: прикрыт только бюст. Мари-Анж почти касается губами щели своей подруги:— А как ты это делаешь?— Как все, — отвечает Эммануэль, думая о легком дыхании девочки, коснувшемся ее бедер. Если бы она положила на бедра руку, это разрядило бы напряжение, и Эммануэль не так бы стеснялась, может быть. Но Мари-Анж не прикоснулась к ней. Она сказала только:— Дай мне посмотреть.Мастурбация была для Эммануэль всегдашней помощью и успокоением. Это был самый надежный способ отъединится от мира, в эти минуты словно непроницаемый занавес опускался на нее, и по мере того, как ее пальцы делали свое дело, спокойствие нирваны воцарялось в ней. На этот раз она не собиралась оттягивать наслаждение. Ей хотелось поскорее найти знакомую страну и упасть на родную почву в сладком обмороке оргазма. Она очнулась и услышала новый вопрос Мари-Анж:— А кто тебя научил этому?— Я сама. Просто мои пальцы открыли, что они могут делать, — усмехнулась Эммануэль. Как всегда в такие минуты, настроение у нее было отличное.— И ты умела это делать уже в тринадцать лет? — недоверчиво осведомилась Мари-Анж.— О, гораздо раньше! А ты?— А где тебе приятней всего ласкать? В каком месте?— О, во многих! И везде, знаешь, ощущения разные: и вверху, и посередине, и совсем внизу. А разве с тобой не то же самое происходит?Опять Мари-Анж уклонилась от ответа. Она сказала:— А играешь ты только с клитором?— Нет, что ты! Ведь самая маленькая дырочка, уретра, тоже очень чувствительна. Я кончаю, как только прикоснусь к ней.— А еще что ты делаешь?— Ну, я люблю ласкать и губы и проникать за них туда, где самое мокрое место…— Пальцами?— Пальцами и еще бананами (в голосе Эммануэль послышалась даже гордость своей изобретательностью). Банан далеко может пробраться, до самого дна. Я их сначала очищаю. Только не нужно, чтобы они были созревшими. Лучше всего такие, какие продаются здесь на Плавучем рынке — длинные, зеленые…Воспоминания об этом удовольствии подействовали на нее так, что она, совсем забыв о свидетельнице, положила пальцы на свое лоно и начала мять его. И все-таки ей хотелось, чтобы в нее проникло сейчас что-нибудь более реальное. Она повернулась лицом к Мари-Анж, закрыла глаза, широко раскинула ноги и после нескольких секунд ожидания начала пронзать себя двумя сложенными вместе пальцами. Быстро. Сильно. Через три минуты все было кончено.— Видишь, я могу ласкать себя много раз подряд.— Ты это делаешь часто?— Да.— Сколько раз в день?— По-разному. Понимаешь ли, в Париже у меня было не так уже много свободного времени, надо было ходить на факультет, бегать по магазинам. Больше двух раз у меня не получалось: утром, под душем, ну и вечером, перед тем как заснуть, парочку раз. Ну и если ночью проснусь, тогда, конечно, тоже. А вот во время каникул я ничем другим не занималась, я могла радовать себя помногу.
1 2 3 4 5 6 7