— Я готов, — заверил его Мехди, — а в чем дело?
— Переспи с сыном своего приятеля.
— Когда угодно. Но какого приятеля?
— Кхаледа Айаддина.
— О Господи! — воскликнул Яссерит, — кого из сыновей ты имеешь в виду?
— Как это «кого»? Того, который недавно женился. Мехди совершенно поник.
— Зачем тебе это? — уже без всякого энтузиазма спросил он.
— Красивый паренек. Он что, тебе не нравится?
— Симпатии тут ни при чем. Просто так не делается.
— Что не делается?
— Ты же сам прекрасно знаешь. Зачем притворяешься?
— Ты хочешь сказать, что после женитьбы сивахец уже никому не позволяет заезжать к себе, но сам пользуется чужими сыновьями?
— Примерно так.
— В чем проблема?-беспечно пожал плечами Гвидо. — Поменяйтесь с ним местами.
— Так тоже не годится, — криво усмехнулся Мехди. — Нельзя подставляться тому, кто младше тебя. И я уже сто раз говорил, что не люблю быть в «пассиве».
— Тем хуже для тебя. Хорошо, оставим этот разговор. Выше головы не прыгнешь!
Мехди страдальчески закатил глаза и вздохнул. Ему невыносимо было видеть разочарование друга.
— Представляешь, какой поднимется шум, если Кхалед узнает! — пытался оправдаться толстяк.
— А откуда он может узнать?
— Здесь ничего невозможно скрыть, особенно такие дела. Все про всех знают все.
— Правда? Что же ты знаешь обо мне?
— Ничего. Потому что ты ничего не делаешь. Гвидо заговорщически улыбнулся.
— У меня есть шикарный план. — Какой?
— Пока ты будешь вставлять Тахе, я займусь его женой.
— Час от часу не легче, — простонал Мехди.
— Опять что-то не так?
Яссерит попытался пуститься на хитрость.
— Что ты находишь привлекательного в этом маленьком глупом создании? Любой пацан даст ей сто очков вперед.
Но Гвидо не поддался на такой дешевый трюк.
— Что нахожу? Об этом я расскажу после того, как попробую.
Учитель попытался воззвать к его здравому смыслу:
— Я же за тебя переживаю. Мне бы не хотелось, чтобы ты имел неприятности.
— Какие там неприятности! Ты всегда поможешь мне выкрутиться. Уж я-то знаю, какой ты ловкач. Только приводи ко мне Илитис, а уж она сообразит, что к чему.
— Почему ты так уверен, что она согласится?
— Знаю по прежнему опыту.
— Но стоило ли проделывать такой путь, чтобы повторить то, чем ты занимался в Италии?
— Верно. Но у меня нет выбора. Насколько я понял из твоих объяснений, сивахцы признают только гомосексуализм и кровосмешение. А я слишком стар, чтобы переучиваться. Мужчины не привлекают меня, даже если ведут себя по-девичьи. Обратный вариант кажется еще менее соблазнительным, что бы я ни говорил. Однажды я дал собой попользоваться, но это не изменило мою сексуальную ориентацию. Что касается инцеста, то объясни, пожалуйста, с кем я могу его совершить? Ужасно, конечно. Но что мне остается? Добрый старый адюльтер. И мне придется пойти на это, независимо от согласия Амона.
— Можешь оставаться при своем мнении, — проворчал Мехди, — но не пытайся увлечь меня вашими европейскими идеями о новом мире.
— Я никогда никого не насилую, — заявил Гвидо, — И, пожалуйста, не путай мои взгляды с утопиями Ваны.

* * *
Ванесса между тем тоже не сидела сложа руки. Но ее путешествия по окрестностям оазиса не были столь увлекательны и результативны. Она посетила древние стоянки греков, римлян и египтян и не нашла там ничего интересного для себя. Ни одной подходящей площадки для раскопок, ни одних развалин, достойных внимания. Вана чувствовала, что даром теряет время.
И теперь, лежа на кровати в гостиничном номере, она пыталась разобраться в путанице своих мыслей и чувств. Она разочарована — это ясно. Дни проходят серо и скучно.
На кого обижаться? Сама рвалась в эту поездку. Но причиной тому была отнюдь не страсть к археологии. Вана ехала в Сивах с тайной надеждой вернуть себе отца, и, конечно, из-за Гвидо. Но сейчас она старалась не думать об отце. Что касается Гвидо… тут тоже не все гладко. Может, они постепенно стали уставать друг от друга? Днем они не виделись, потому что итальянец с утра до вечера пропадал в городе или окрестностях, но по вечерам встречались, любили друг друга, и это получалось так же хорошо, как в первый раз.
Но так ли уж хорошо? Почему же их физическая близость все реже сопровождалась долгими задушевными беседами, которые были прекрасны сами по себе и придавали любви изысканный привкус? Даже Гвидо заметил эту перемену.
— Может, я чем-то обидел тебя? — спросил он однажды ночью. — Ты больше не пытаешься шокировать меня Своими парадоксами.
— Просто раньше мы шутили, а теперь стали говорить серьезно.
— Это плохо… Давай предоставим право быть серьезными тем, кому нравится сомневаться.
— Мы стали серьезными помимо своей воли.
— Это еще хуже, — заметил Гвидо. — Чувствую, мы закончим тем, что составим серьезное послание будущим поколениям. Представляю его содержание: древние миражи в современной пустыне.
— Кстати, ты знаешь, почему жители Сиваха кажутся такими современными? — спросила Вана. — Потому что элементы, составляющие их существование, сложнее, чем где бы то ни было. История оставила здесь множество противоречивых следов, которые смогли каким-то образом слиться в единое целое.
— Думаю, противоречия должны были сгладиться за такой долгий срок. Во всяком случае, я их не вижу… или не понимаю.
— Наверное ты просто не способен понять некоторые вещи. — задумчиво сказала Вана. — Конечно, мое сознание тоже не безгранично. Мы с тобой схожи в плотских желаниях, в повседневных потребностях, во взглядах на мораль и общество. Но между нами есть отличие: мы по-разному понимаем смысл жизни.
— Как ты понимаешь его? Скажи!
— Смысл жизни — счастье. Учиться, познавать, зарабатывать деньги и тратить их на приятные вещи, танцевать, путешествовать, выращивать цветы, знакомиться с людьми и учиться уважать их и доставлять им наслаждение — все это для меня путь к счастью. А для тебя — к власти.
Она приложила палец к губам Гвидо, и продолжала:
— Тебе трудно понять, о чем я говорю. Для тебя важны только точность и эффективность. Мысли и поступки интересуют тебя лишь в той мере, в какой они способствуют завершению какого-то предопределенного действия. Они допускаются, если помогают достичь желаемого результата. Как же должны раздражать тебя мои смутные надежды, если ты живешь по плану, в котором нет места ошибке и случайности. Как можешь ты, преклоняющийся только перед силой, постичь мою хрупкую веру?
— Но я не имею отношения к сильным мира сего и не стремлюсь наверх, — возразил Гвидо.
— Возможно, но власть привлекает тебя. Если ты не имеешь возможности сам насладиться ею, то ценишь ее в других.
— Что-то я не узнаю себя в этом портрете. Вана печально улыбнулась:
— Я бы еще могла понять, если бы тобой руководило желание обладать реальной властью. Но тешить себя иллюзиями?
— Ты как-то говорила, что «нефер» означает на древнеегипетском «красивый», — напомнил Гвидо на следующий день после этого разговора. — Я считал, что это значит «хороший».
— Это слово имеет два значения, так же, как греческое «калос». Было время, когда люди не разделяли эти два понятия.
— А что значит «тити»?
— «Та, что явилась» Вана хитро улыбнулась:
— Я действительно не знаю, зачем явилась сюда. Пора бы понять — в этом мире невозможно ничего найти.
— Зачем же мы продолжаем поиски?
— У нас нет выбора. Что еще нам остается?
— Поэтому ты не оставляешь надежды найти отца через много недель после встречи с ним?
— Не знаю. Жизнь — это не задача, которую обязательно нужно решить, а опыт, который мы приобретаем.
Ровно через месяц после приезда Селим эль Фаттах пригласил Вану и Гвидо на завтрак.
Гвидо несколько раз встречал губернатора после свадьбы у Айаддина, и они перебросились несколькими фразами по поводу этого события. Гвидо, как всегда, поражался местным обычаям, а Фаттах отделывался обычными формулами вежливости. Поэтому итальянец не ожидал от этой встречи ничего нового. Ему просто любопытно было взглянуть на встречу отца с дочерью.
Селим встретил их без смущения или излишней чопорности. Прохладно, сдержанно, но без высокомерия. Создавалось впечатление, что он думал о чем-то своем, личном, не имевшем отношения к гостям.
Хозяин усадил их за стол и молча наполнил бокалы. Гвидо почувствовал, что должен начать разговор, причем сразу о Ване, без всяких светских условностей.
— Вы хотели увидеться с дочерью?
— Конечно, — ответил Селим. — Я знал, что увлечение археологией рано или поздно приведет ее в Сивах.
— А вам не кажется, что она приехала сюда, чтобы увидеть вас?
— Она не знала, что я здесь.
— Почему вы хранили вашу работу в секрете?
— Секрет? Это не то слово. Просто моя работа не нуждается в огласке.
— Правда ли, .что в ваши обязанности входит не допускать в Сивах иностранцев?
— Если бы это было правдой, о такой работе можно было бы только мечтать. У меня масса других забот.
— А вы можете выезжать отсюда?
— Для чего?
— Вам нравится здесь, в оазисе?
— Больше, чем в других местах.
— И все же вы не сивахец?
— Кого вы называете сивахцем?
— Того, кто мыслит по-сивахски.
— Тогда это относится ко мне в полной мере.
— Это невозможно, — сказал Гвидо.
— Почему? — удивленно спросил Селим.
— Потому что вы — прирожденный администратор.
— Это мешает мне быть сивахцем?
— Да.
— Признаюсь, я вас не понимаю.
— Рассказывайте! Вы прекрасно все понимаете.
Селим попытался неодобрительно нахмуриться, но это получилось как-то неуверенно.
— Я думаю, — рассмеялся Гвидо, — что вы всего-навсего вице-губернатор.
— Это верно, — согласился Фаттах, не моргнув глазом. — Здесь нет губернатора как такового.
— С каких пор?
— Его никогда не было.
Гвидо явно обрадовался такому ответу, но больше вопросов не задавал. Ему хотелось услышать Вану. Но жизнерадостная, разговорчивая девушка вела себя, точно глухонемая. Что случилось с ее блестящей речью, с ее веселой самоуверенностью, о которой столько рассказывал Ренато? Неужели она так изменилась с его, Гвидо, появлением? Итальянец чувствовал, что Вана все больше замыкается. А теперь еще Селим. Он, кажется, боится его и пугает ее.
В надежде разговорить Ванессу Гвидо попытался завести разговор о женщинах. Но прекрасный пол совершенно не интересовал Селима. Наверное, поэтому он был так холоден с Ваной. Как может человек, безразличный к женщинам, любить собственную дочь? Пожалуй, она права, что боится отца.
Девушка как-то рассказывала, что когда двадцать пять лет назад Селим узнал о лесбийских наклонностях жены, он не смог преодолеть отвращение и бросил ее. Может, после этого он стал гомосексуалистом? Хотя Гвидо был уверен, что человека старше десяти лет невозможно переделать. Может быть, египтянин возмутился именно потому, что жена невольно заставила его осознать в себе наклонности, которые он старательно подавлял?
Гвидо почувствовал, что пора прекратить психоаналитические упражнения. Он ведь хочет растопить лед между Ваной и отцом. Ему сейчас надо испробовать фамильярность, которую поощряет губернатор в отношениях с жителями Сиваха, и помочь девушке излить на Селима дочерние чувства.
— Начальство может позволить себе быть нелюбимым, — нахально заявил он. — Но не вызывать страха — это оскорбительно.
Впервые за время беседы эль-Фаттах улыбнулся. Он понял итальянца, но дал ему возможность продолжать, не поддерживая разговора. Его гостю надоело ходить вокруг да около, и он пошел напролом. Что ж, пускай.
— Вы, наверное, знаете, что я интересуюсь историей, — храбро продолжал Гвидо.
В ответ на его усилия в глазах Ваны мелькнула насмешка. Все же это лучше, чем выражение тупого безразличия, не сходившее с ее лица с первой минуты встречи.
— Задача историка тем более сложна, что он не видит особой разницы между прошлым и настоящим. Не в мелочах, а по сути, я имею в виду.
Селим кивнул, но не произнес ни звука. Гвидо мысленно поблагодарил его за эту скудную поддержку и продолжал:
— Итак, что же оставалось существенным во все времена? А вот что! На Земле всегда существовал только один тип общества. В нем одни люди стояли у власти, а другие мечтали о ней.
Наградой ему послужил блеск, появившийся в глазах Ваны.
— И такое положение вещей наблюдается везде, за исключением Сиваха.
При этих словах девушка удивленно взглянула на Гвидо
Человеческая реакция! Наконец-то он добился от нее живой человеческой реакции!
— Ну да! Здесь тоже есть господа и рабы.
— Но эти господа не стремились к власти, — возразил итальянец. — Их заставили выполнять административные функции. В этом нет сомнения!
— Но разве сивахцы им не подчиняются?
— Подчиняются. Пожалуй, они идут еще дальше: подчиняются всем подряд. Сущие ангелы! Но причины их послушания далеко не ангельского характера. Сивахцы безропотно воспринимают любые указания, потому что считают их не заслуживающими внимания. В их глазах любой приказ кажется таким естественным и тривиальным, что даже не стоит обсуждений; возражений или невыполнения. При такой точке зрения послушание легче непослушания. .
— Откуда такое спокойное безразличие?
— Это связано с исконным неприятием власти и неуважением к ней. У них это происходит автоматически, но в то же время подкрепляется доводами разума. Что-то вроде тихой забастовки. Сивахцы, по-моему, получают удовольствие в пренебрежении к власти, власть их не интересует.
— Что же, неглупо, — усмехнулась Вана.
— Таким образом, они не борются за власть с теми, кто к ней стремится, и не пытаются разделить ее с теми, кто ею обладает. Любой другой человек втайне сожалеет о том, что не имеет власти, или, по крайней мере, не имеет ее в достаточном количестве. Но не сивахцы! Они уверены, что власти им хватает с лихвой. Короче говоря, с ними пришлось бы бороться, чтобы они перестали делать вам подарки в виде отказа от тех жалких прав, которые они еще обязаны иметь.
— Почему ты так уверен в этом? — не выдержала Вана.
— Они никогда не желали власти. Это безразличие уходит корнями в глубокую древность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26