Иногда — слава Богу, только иногда — она проклятие, но всегда — неожиданность. Вот почему ее везде так почитают. Люди хотят иметь богов, которых можно ненавидеть, когда дела идут плохо.
— Хорошо говорите, — заметил Гвидо. — Что вы преподаете, когда не заняты административной деятельностью? Литературу? Психологию? Богословие?
— Логику, — ответил египтянин.
— Прекрасно, — внезапно смягчился Гвидо.
Мехди помолчал, прежде чем продолжить разговор.
— Лучше, если здесь не будут знать о вашей профессии, — сказал он наконец.
— Представляете, как засуетятся сивахцы, если пройдет слух о том, что здесь есть нефть.
— Ну и что? Кому это повредит? Вы боитесь, что они проклянут ее?
— Напротив. Но, по-моему, бесчеловечно подавать убогим несбыточную надежду.
— А что если сивахцы никак не отреагируют на это событие?
Мехди скептически нахмурился, давая понять, что их разговор был не более чем шутливой перепалкой и продолжать его не имеет смысла.
— Сигару?-предложил он.
— Спасибо. Я еще раз схожу в город.
— Не хотите отдохнуть? Сейчас самое время. Жара. .
— Нет. Я сплю очень мало.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
— Этот кретин появился как раз. Вовремя — пробормотал Гвидо, спускаясь по ступенькам. — Теперь я дам ему прикурить, да еще как!
Он углубился в лабиринт улочек, которые не успел осмотреть утром. Они были пустынны в это время дня, хотя особой жары не было.
Гвидо бродил по городу как беззаботный турист, останавливаясь то там, то здесь.
Он присматривался к каждой мелочи, попадающейся на глаза, словно это была музейная редкость. Он вступал в бесконечные разговоры с базарными торговцами, на удивление сносно говорившими по-английски и иногда вставлявшими и пару французских, итальянских или немецких фраз. Вана, окажись она в это время рядом, не узнала бы в этом внимательном, неутомимом, приветливом и разговорчивом ходоке праздного сноба, которым он старался казаться.
Гвидо было достаточно двух-трех сальных шуток, чтобы торговец чаем или фруктами охотно выложил ему свою нехитрую историю. Его случайные собеседники с энтузиазмом встречали предложение сфотографироваться. Гвидо щелкал фотоаппаратом, не слишком заботясь о том, чтобы навести резкость и установить экспозицию. Он вполне доверял «Олимпиусу», одолженному у Ваны, тем более, что тот был не заряжен.
«Интересно будет взглянуть на физиономии полицейских ищеек, когда они наткнутся на фотоаппарат», — подумал он.
Они бы подивились, как этот исследователь-одиночка обходится без каких-либо записей, карт, путеводителей, дневников, не говоря уже о магнитофоне или любой другой аппаратуре. У него не было ни листка бумаги, ни огрызка карандаша!
Тоненькие рубашки от Гуччи, пояса и брюки с наклейкой «Валентине», ботинки фирмы Баттисони и шелковые носки от Марина Ланте делла Побере — вот и все, что ожидало любителей пошарить по чужим чемоданам. Гвидо представил их реакцию:
— Классического шпиона к нам заслали, ребята! Какой-то безграмотный лопух без всякого оборудования. Да, это не Джеймс Бонд.
— Что ж, ребята, — притворно вздохнул Гвидо, заканчивая этот воображаемый спектакль. — Времена меняются. Даже нефтяные магнаты уже не те, что были когда-то.
Он дружески похлопал по затылку оборванного мальчишку, дергавшего его за штанину.
— Куда ты хочешь повести меня, малыш? Но мальчуган, казалось, не знал другого языка, кроме приветливых улыбок и кивков.
Гвидо последовал за ним. Держась за руки, они подошли к крыльцу старого деревянного дома, украшенному арабесками и вазами с цветущим жасмином. Мальчик провел итальянца через маленькую комнату, где лежали глиняные горшки, верблюжьи седла и большие восьмиугольные подносы, во внутренний дворик с выложенным мозаикой бассейном. По краям его били маленькие фонтаны, освежающие воздух. Бассейн окружали фруктовые деревья и розовые кусты. Во дворе сушились на солнце табачные листья.
По сторонам дворика находились две арки из белого и черного камня. Изящные колонны из темно-красного мрамора поддерживали их. Но местами мрамор раскрошился, и похоже было, что этому чуду осталось жить уже не столетия, а годы. И все же старые арки придавали дворику неизъяснимое очарование. В них было что-то от дворцов сарацинов в Гренаде, которые так притягивают взоры туристов.
Они пересекли дворик и очутились в комнате с разбросанными на ковре мягкими кожаными пуфами и множеством подушек. Слева от входа висело огромное зеркало в красной гипсовой раме. На противоположной стене между окнами располагалась коллекция старинного оружия. Дневной свет, проникая через цветные стекла, окрашивал комнату-музей в розовые тона. Дополнительно комната освещалась большими масляными лампами. На столе, инкрустированном перламутром, стояла шахматная доска с расставленными фигурами. Гвидо увидел огромные бронзовые вазы, голубые бокалы, шелковые шали, валявшиеся на ковре… И в самом темном углу — каменную скульптуру обнаженной девушки в натуральную величину. Волосы, заплетенные в мелкие косы, образовали на голове шлем, прикрывавший щеки и затылок, но оставлявший на виду покатые плечи. Точеные черты лица и прямой нос, чуть раскосые глаза и высокие скулы и эта легкая полуулыбка — сомнений быть не могло! Только Кармен, бессмертная жена Амона, могла быть так прекрасна. Гвидо всего один раз видел ее бронзовое изображение на выставке в Лувре, но забыть уже не смог.
Маленькие каменные груди с набухшими сосками, казалось, только что ласкала чья-то рука. Гвидо чувствовал, что столетия ласк отполировали нежный, гладкий живот. К своему изумлению, итальянец заметил, что из расщелины любовно выточенных половых губ выглядывает фаллос. Не увеличенный клитор, а именно мужской половой орган, которому не хватало только — кто знает, почему? — яичек. И хотя он был опущен, его длина невольно вызывала желание.
В комнату вошел высокий худой человек в тюрбане. Щ темном лице, покрытом густой сетью морщин, выделялись водянисто-зеленые глаза. Он с достоинством поклонился, жестом предложил Гвидо выпить и выкурить трубку. Затем еле слышно спросил, не говорит ли посетитель по-французски. Гвидо кивнул, тогда старик спросил о состоянии дел.
— Каких дел? — удивился Гвидо. Но тут же придал своему лицу прежнее сдержанное выражение. .
Хозяин указал на его карман. Гвидо вытащил бумажник и раскрыл его. Старик взял пачку купюр, пересчитал их, взял примерно половину, а остальное аккуратно положил в бумажник. Затем он элегантно поклонился, прижимая руку к сердцу, и исчез, оставив Гвидо с его маленьким проводником.
— Как ты думаешь, что он мне предложит за такую сумму? — весело спросил итальянец у мальчика. — Думаешь, я смогу порезвиться с богиней?
Поскольку в следующие десять минут ничего не произошло, Гвидо заподозрил неладное.
— Эй, — сказал он малышу. — Надеюсь, старый негодяй не хочет предложить мне тебя?
Внезапно портьеры, скрывавшие вторую дверь, раздвинулись, и в комнату вошли два босых юноши в длинных белых туниках. На шее у каждого из них висело золотое ожерелье, головы были украшены цветами. Сколько им лет? Пятнадцать, шестнадцать? Может, и меньше. Как можно было судить об. их возрасте, если даже пол их угадывался с трудом. Кудрявые волосы, белая кожа, ровные блестящие зубы, изящные руки. Карие глаза, скрывавшиеся под густыми томными ресницами. Один из них сел на подушку, вытянув ноги с браслетами. Второй налил в бокал какую-то жидкость из графина и предложил Гвидо. Тот обмакнул в нее губы и вернул бокал, покачав головой.
Легкий запах миндаля не могли заглушить ни вино. ни мел, добавленные в настойку. Это был не известный Гвидо возбудитель. Итальянец не удивился. Он вернул бокал юному Ганимеду, показав, что тот должен выпить это сам.
Юноша улыбнулся, спокойно проглотил половину жидкости и остальное предложил товарищу, который, не моргнув глазом, осушил бокал.
— Теперь дело, кажется, пойдет на лад, — прокомментировал Гвидо.
Молодцы были не из разговорчивых. Они молча встали друг напротив друга и начали кланяться и гримасничать, виляя бедрами и время от времени облизывая красивые губы.
— Тут и у покойника встанет, — сказал Гвидо. Но сам он смотрел на них совершенно хладнокровно. Когда эти педерасты пустыни попытались раздеть его, он вежливо, но твердо отказался и дал понять, что присутствует только в качестве зрителя.
Им не потребовалось объяснять дважды. В следующее мгновение они сцепились, точно одержимые, и стали лихорадочно терзать губы друг друга.
Казалось, это была их единственная и последняя возможность совокупиться. Теперь их туники задрались до пояса, и восставшая у обоих плоть была отнюдь не поддельная.
— Mamma mia, — прошептал итальянец, — вот это размеры!
Он обратился к малышу, по-прежнему державшему его за руку и не отрывавшему глаз от зрелища.
— Ты, видно, парень образованный. Скажи, они прихватили свое снаряжение из музея?
Но «музейные редкости» оправдали себя, когда пошли в ход. Для начала участники спектакля занялись такой неистовой мастурбацией, что Гвидо забеспокоился:
— Эй, ребята, потише, а то останетесь без потомства. Но это были железные парни. Не переводя дыхания, они принялись помогать друг другу губами и руками. Минут через десять Гвидо заскучал.
Юные артисты, точно почувствовавшие перемену в его настроении, немедленно сменили позы. Один встал на четвереньки, подрагивая напряженным задом.
— Очень аппетитно, — оценил Гвидо. Второй юнец немедленно воспользовался предоставленной ему возможностью. Он смазал слюной анальное отверстие приятеля и всадил туда свою огромную пику.
— Что значит практика! — восхищенно причмокнул Гвидо. — Нет предела человеческим возможностям! Но от бездействия даже член ржавеет. Хотя это всего лишь абстрактные рассуждения, а здесь, кажется, практикуются всерьез.
Такой длинный монолог не мог не произвести впечатления на маленького гида. Он звонко расхохотался, запрокинув голову, и этим совершенно покорил Гвидо.
— Лучше и я бы не смог, — продолжал итальянец. — Они, кажется, понимают друг друга.
Тем временем активный педераст продолжал таранить приятеля с той же яростью, с какой только что возбуждал самого себя.
— Эти парни совсем одурели! Тише, ради Бога! Но дуэт не собирался сбавлять темп. Гвидо взял на себя роль дирижера.
— Внимание! Сперва немного помедленнее… Отлично. Теперь вернемся к началу. Вот так! Плавно! Прекрасно. Так, так, продолжайте, но поспокойнее, с чувством, вот так! Идем дальше: глубокий бас, мягче, глубже, с душой. Тихо! Я бы сказал даже тихонечко!.. Он чувствовал, что произведение близится к финалу.
— Я дирижер, поэтому должен руководить до конца, — пояснил он малышу, ускоряя темп. — Теперь поехали! Быстрее! Сильнее! Вернулись в исходное положение — и скорей, скорей к финишу!
Артист кончил с криком издыхающего ишака и припал к инструменту. Тот передернулся, стряхнул его с себя, и актеры поменялись ролями. Теперь музыкант стал в позу. Партнер пристроил к нему свой разбухший смычок, который и на этот раз вошел гладко, как по маслу. Второе отделение проходило так же длительно и живо, как и первое. Но стиль был немного другой. По выражению лица и свистящему звуку, который парень время от времени издавал, чувствовалось, что он действительно наслаждается. Его партнер, только что выразивший себя столь сумбурно, замер с блуждающей улыбкой на губах.
Желая подбодрить его, Гвидо жестом показал, что глоток из фонтана, который вот-вот ударит, помог бы ему восстановить силы. Но юноша не понял и решил, что зритель захотел поучаствовать в спектакле. Он прикрыл глаза и застыл с открытым ртом, из которого капала слюна.
Второй тоже неверно истолковал жест итальянца, но решил во что бы то ни стало довести дело до конца.
— Браво, ребята! — воскликнул Гвидо, когда музыкант извлек свою флейту, почти не уменьшившуюся в размерах. Получив на чай, молодцы поклонились, грациозно приподняв подолы.
— Тебе понравилось? — спросил Гвидо малыша, когда они выходили из комнаты. — Когда начнешь этим заниматься сам? По-моему, ты кое-что уже знаешь.
Мальчуган с обожанием взирал на итальянца, вцепившись в его штанину.
— Что до меня, старик, — продолжал Гвидо, — то мне поздно этим заниматься. Я не выучился в детстве. Если ты не начнешь прямо сейчас, потом будет трудно привыкнуть. Поверь мне, я знаю, что говорю. — Он печально вздохнул и опустил руку на плечо маленького друга. — Вот почему я советую тебе не откладывать учебу, мышонок. Иначе ты вырастешь таким же глупым ублюдком, как и все остальные…

* * *
— Ты виделась с отцом? — спросил Гвидо, встретившись с Ваной за обедом.
Она сделала неопределенный жест.
— Все в порядке. Как ты?
— Женщин на улицах почти не видно. А те, что осмеливаются выйти, закутаны по самые глаза, ничего не разберешь. Кажется, свобода не распространяется на женщин в твоем благословенном Сивахе, а, Вана?
— Не более, чем в других местах.
— А где же хваленая сексуальная свобода сивахцев?
— Только в двух случаях здесь можно ею воспользоваться — гомосексуализм и кровосмешение, которые раньше были запрещены почти везде.
— А как же все остальное?
— Здесь действуют суровые законы Корана. Гвидо заметил Мехди Яссерита и поманил его.
— Кто это? — удивленно спросила Вана.
— Специалист по эпистолярной логике.
— Кого только здесь не встретишь, — рассмеялась девушка.
Представив гостя и предложив ему сесть (Мехди не заставил себя долго упрашивать), Гвидо сказал:
— Моя спутница утверждает, что в этом оазисе властвует ислам. А у меня сложилось впечатление, что это место отличается от всего остального Египта моралью и такой степенью эмансипации, которой позавидует любая передовая нация.
— Здесь существует такая поговорка, — ответил Мехди. — не знаю, смогу ли в точности передать ее по-английски: «Любое новшество без религиозной основы есть заблуждение, которому надо сопротивляться и которое надо подавлять всеми возможными способами. Вечная свежесть Корана может вместить бесконечное множество новшеств».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26