..
- Вот мы и встретились, Беннетт, - изрек я идиотскую фразу, кочующую из кинофильма в кинофильм. И продолжил: - Отчего бы не отнять у меня оружие? Только и требуется - два шага сделать и руку протянуть. При мне даже булавки не осталось, вот оно, все: на капоте. Но ты руку не протянешь - ноги протянуть боишься.
Состроив презрительную мину, я добавил в речи немного перца:
- Не пора ли счеты свести, amigo? Ты ведь не потому за мной гоняешься, что предателем считаешь - эдакой галиматье даже последний сосунок не поверит. Но я когда-то макнул тебя рожей прямо в дерьмо, в лужу свинячьего поноса, и потом заставил принести Маку формальные извинения. Ты не запамятовал этого, Беннетт. Не любишь казаться обгаженным с ног до головы... Ты ненавидишь меня за то, что я подстерег тебя на горной дороге, захватил, передал группе допроса и смотрел, как ты сидишь перепуганный вдрызг, щелкаешь челюстью да соловьем разливаешься, хороня заживо всех соучастников до единого. И этих ребяток похоронил бы, пускай не сомневаются, голубчики... А я оказался набитым дураком и не потрудился всадить тебе пулю в лоб, как полагалось. Пожалел: уж больно зрелище было прискорбное. Такого, как ты, и убивать зазорным считалось... Морда зареванная, штаны мокрые - тьфу!.. А-а, уже лучше! Яришься, тварь? Хватай мое оружие, amigo. И пристрели меня, точно собаку - ежели сумеешь.
Бросив последнюю реплику, я нешуточно всполошился: вдруг натолкнул Беннетта на единственно верную при данных обстоятельствах мысль? Но рука противника не метнулась к пистолетной рукояти, которая торчала из кобуры, подвешенной справа на поясе. Очень удобно, при условии, что правая рука цела и вы можете пользоваться ею. Я предпочитаю носить револьвер на левой стороне, откуда его при достаточном желании можно вытащить хоть зубами.
Глубоко вздохнув, Беннетт процедил:
- Стареешь, Хелм. Отчаянная уловка в последнюю минуту... Пытаешься вовлечь меня в дурацкий поединок...
И Беннетт внезапно принялся обдумывать собственные слова. Я и предполагать не осмеливался, что дело выгорит столь просто и легко. Думал, придется плюнуть на Беннетта или даже помочиться - но узурпатор дошел до нужного каления самостоятельно.
Беннетт прочистил глотку.
- Правильно. Самое время утрясти наши былые счеты. Навсегда.
- И что предлагаешь, amigo?
Я заранее знал, что именно предложит олух, зовущийся Беннеттом. Старая добрая ковбойская дуэль... Но пускай выдвинет условия сам: большее впечатление получат молчаливо ждущие развязки агенты.
Со всевозможным презрением Беннетт изрек:
- Получается, можно вывалить на капот кучу неизвестно где и как добытого оружия и объявлять себя сверхчеловеком? Очень остроумно... Только многих ли ты встретил открыто, в честном бою? Насколько понимаю, все револьверы и пистолеты отняты после подлейшего нападения врасплох или сзади!
Иногда Беннетт бывал просто ясновидящим.
- Господи, помилуй! - сказал я. - Это ведь не мыльная опера! Прикажешь всякий раз учинять поединок с участием секундантов? Лишь потому, что безмозглый кретин, просидевший брюки в канцелярском кресле, высылает по моим следам неумелого идиота?
- Глядя в дуло, направленное умелым стрелком, ты держался бы немного скромнее.
Беннетт привел себя в надлежащее расположение духа. И просто алкал схватки один на один. Ему позарез нужно было поправить увядавшую на глазах репутацию бесстрашного диверсантиссимуса: иначе молодежь начала бы хихикать за спиною начальника, превращая надменный величественный образ в посмешище.
Возможно, впрочем, он и впрямь неплохо управлялся с пистолетом. А досье мое, хранимое в картотеках агентства, сообщало: выдергивает оружие отнюдь не молниеносно. Пожалуй, Беннетт учел это. Вспомнил, что моим коньком, в сущности, числилась только снайперская стрельба из дальнобойной винтовки с оптическим прицелом.
Но в поединке не только меткость важна, а по части вооруженных стычек опыта у меня было неизмеримо больше.
- Тобою, что ли направленное? - осклабился я. - О, боги бессмертные! Хоть лицом к лицу, хоть задницей к заднице - как скажешь, так и сойдемся. Ежели ты решил предстать перед Творцом сегодня, рад помочь.
Пожал плечами, прибавил:
- Разумеется, я не столь тупоголовый субъект, чтобы не знать: в лесу оставили снайпера. Но так и быть, уважу. Ребятки, смотрите внимательно: этот навозный жук похваляется напропалую, и, коль скоро велит в итоге кокнуть меня из-за угла - виноват, из-за ствола древесного, - сами судите, кому служить подрядились.
- Никакого снайпера не будет! - заорал Беннетт благим матом, окончательно убеждая меня в истинности высказанного предположения. Обернулся, грозно заявил:
- Внимание! Мы с Хелмом утрясаем личные дела; никому не вмешиваться! Ни в коем случае! Понятно?
Выдержал короткую паузу, дабы подчиненные уразумели получше, добавил:
- А теперь оговорим подробности нашей дурацкой дуэли...
* * *
Десять минут спустя мы шагали бок-о-бок в сторону от заброшенного хутора, к топкому лугу, покрытому изрядным слоем воды. Именно так - неспешно, с чувством собственного достоинства шли в старину ковбои, собиравшиеся уложить какого-нибудь "подлого койота" и навеки прославить свое имя... Жаль только, что все это выдумали голливудские киномартышки.
Прежде, сочиняя романы о Дальнем Западе, я поневоле перерыл груды источников и нигде не обнаружил ни малейшего намека на знаменитую "американскую дуэль". Крепко подозреваю: эту разновидность схватки придумал незабвенный капитан Томас Майн-Рид, заставив действующих лиц полузабытого ныне "Всадника без головы" прилежно дырявить друг друга в новомексиканском салуне. Тем самым он сотворил расхожий миф. Никаких свидетельств, хронологически предшествующих "Всаднику без головы", сыскать не удалось. Равно как и упоминаний документального свойства...
Сырая почва чавкала, подошвы неудержимо скользили. Новенькие ботинки Беннетта являли зрелище удручающее. Беннетт негромко бранился и явно спешил покончить с неприятной процедурой.
- Выбирай место, Хелм, - сказал он. - Человек не всегда в состоянии определить, где умрет, но тебе эта редкая привилегия даруется.
- От машин мы уже удалились, - ответил я. - Приготовишься - помаши ребяткам рукой.
Сигналом к началу стрельбы должен был послужить отрывистый гудок "ауди". Гробовая тишина, которую нарушало только хлюпанье раскисшей почвы, действовала на мои нервы. Птицы не щебетали в лапах угрюмых мачтовых сосен, и белки не цокали. Унылая, безмолвная, промокшая насквозь арктическая страна стыла и дремала под низкими серыми тучами. Земля предков...
Да я променял бы ее на солнечную, жаркую Новую Мексику в любой будний день недели, а в воскресенье - променял бы дважды. Мерзкое местечко... Глядя на Беннетта, я вспомнил, что люди погибали в местах неизмеримо худших; жаловаться диверсантиссимусу не приходилось.
Но, черт возьми, откуда столько отваги у этого слизняка?
Противник уже занял свой огневой рубеж. Коль скоро Беннетт обращается с пистолетом так сноровисто, как заявляет, и черпает уверенность в сознании полного преимущества передо мною, сыну матушки Хелм не поздоровится. Только неужто кабинетная крыса палит не хуже Билла Хикока? Быть того не может!
Рука Беннетта поднялась, опустилась, и я обратил внимание на выбившуюся из-за пояса рубаху. И внезапно понял...
Сосчитав до трех, один из агентов огласил арктический - ежели совсем точно, субарктический - воздух резким автомобильным гудком. Я немедля крутнулся вправо, чтобы дуло выдергиваемого револьвера заранее было направлено в нужную сторону. Схватил кобуру одной рукой, револьвер - другой; выдернул тридцативосьмикалиберный смит-и-вессон и нажал на гашетку в то же мгновение, когда освободилось дуло.
Хитрый прием и ненадежный: ни прицела, ни даже ствола не видишь. Видишь смутный белесый овал - неприятельскую физиономию; вот и все.
Но такую же технику пальбы с немалым успехом используют охотники-аквалангисты. На ружье не смотрят, смотрят лишь на рыбу. Руки направляют оружие инстинктивно, загадочные нервные окончания сами, независимо от стрелка, следят за тем, чтобы ствол поворачивался именно туда, куда глаза глядят.
Попадание подводному пловцу почти гарантируется.
Но под водою бьют на расстоянии трех, четырех, от силы пяти ярдов. От Беннетта же меня отделяло никак не меньше двадцати. А кроме этого, стрельба навскидку требует упорных, долгих, ежедневных упражнений.
О коих я, разумеется, давным-давно забыл. На Ранчо я не бывал целую вечность, но там, кстати, подобным трюкам и не учат. Инструкторы заставляют палить с обеих рук и требуют хотя бы символического прицеливания. Любителей циркового искусства - особенно из числа курсантов - наставники отнюдь не жалуют.
Пороховые газы обожгли мне левое запястье. Пуля прошла мимо.
"Сосредоточься, болван! - мысленно прикрикнул я на себя. - Следи за мишенью и бей!"
А вот господин Беннетт особо не торопился. Он преспокойно извлек пистолет из кобуры и уже подымал уверенную руку, беря прицел чисто по-дуэлянтски. Подставил под пистолет левую ладонь. Беннетт и впрямь выглядел весьма внушительно: спокойный, уверенный, хладнокровно берущий противника на мушку детектив. Киногерой, да и только!
С расстояния пятнадцати ярдов, имея возможность прицелиться, узурпатор навряд ли промахнулся бы. Я вознамерился было прочесть отходную молитву, но предварительно выпустил вторую пулю.
И Беннетт промазал! Отшатнулся.
Ибо пуля свистнула в опасной близости от уха!
Так высоко я не брал. В положении подобного рода стреляют в самую обширную поверхность человеческого тела: в грудь или в живот. Все наставления требуют поступать именно так...
На это и рассчитывал Беннетт, когда надевал под рубаху бронежилет.
* * *
Я-то думал, сукин сын пополнел, раздобрел на отменных своих харчах! И двигался немного неловко; но я приписал это возрасту и сидячему образу жизни!
Вот он, тайный источник нежданного мужества. Келвар надежно защищал Беннеттовские брюхо и ребра, но физиономия оставалась уязвимой по-прежнему. И шарахнулся, голубчик, от зыкнувшей у самого уха пули, точно встрепанный. И понял, что я понял...
И разом утратил необходимое при стрельбе самообладание. И промахнулся.
Револьвер дернулся в моей руке сызнова. Легкие оружейные системы, из которых палишь зарядами повышенной мощности, брыкаются не хуже остервеневших лошадей. Нервы мои внезапно успокоились, мозговые локаторы начали работать исправно и все импульсы, поступавшие от сетчатки, немедля передавались мышцам рук.
С челюстью Беннетта приключилось неладное. От нее внезапно осталась только левая половина.
Чуть повыше!
Четвертым выстрелом я раздробил ему правую скулу. Пятым - снес темя, и Беннетт повалился, точно подрубленный. Тридцативосьмикалиберная пуля на таком расстоянии не заставляет жертву катиться кубарем; для этого нужен патрон покрупнее.
Сведенные предсмертной судорогой пальцы Беннетта еще исхитрились выжать из пистолета последний выстрел, ушедший неведомо куда. Потом убитый опрокинулся, подняв немало брызг над промокшим лугом.
Целую минуту я стоял недвижно и разглядывал покойника, ощущая безмерную усталость. Но всегда приятно сознавать, что нелегкая и долгая работа - пускай даже грязная - завершена успешно. Разумеется, нынче очень модно гуманное сострадание к жертвам, но я субъект весьма старомодный и особей, подобных Беннетту, жалеть не склонен.
Отчего-то никто не спешил ни поздравлять, ни проклинать меня.
Я обернулся.
Восемь агентов сгрудились у чего-то, лежавшего подле "ауди". Обступили маленькую, свернувшуюся комочком фигуру.
И я понял, куда полетела последняя, всецело шальная пуля Беннетта...
Глава 28
Гибель маленькой светловолосой девушки и американского бюрократа, приключившиеся на севере Швеции, не сделалась достоянием общественности, как предполагал я. Вероятно, благодаря энергичным стараниям кузена Олафа. Получалось, операция, провернутая мною, не провалилась от начала и до конца; даже невзирая на то, что Мэттиас Стьернхьельм, сиречь, Мэтт Хелм, дозволил убить человека, вверенного его попечению.
О шведской демонстрации протеста, сопровождавшейся применением противотанковых гранат, американские газеты, купленные мною в аэропорту, почему-то не писали. У газетчиков появилась милая, вожделенная, сногсшибательная новость - какие там, к лешему, демонстрации!
Не знаю, что именно творится с Америкой. Ежегодно сотни людей умирают от СПИДа, и количество это растет, и всем наплевать. По пятьдесят тысяч ближних ежегодно отправляются в лучший мир, попадая в дорожные катастрофы. Плевать. Смертность от рака, если не ошибаюсь, ныне исчисляется миллионами... Никто и ухом не ведет.
Но если. Боже, упаси, кучка людей - в последнем случае, пятьдесят голов - оказывается захвачена еще меньшей кучкой, потрудившейся вооружиться и требующей выкупа, не сомневайтесь: прогноза погоды не услышите. Все телевизоры только и будут орать о судьбе злополучных заложников.
Пожалуй, звучит грубовато. Но все же не могу сдержаться и замечаю: интерес и возмущение здесь начисто не соответствуют поводу. Если готовы душу вывернуть наизнанку, сострадая пятидесяти заложникам, что станете делать, размышляя о миллионах, пропадающих с голоду в социалистической Африке?
Описание злодейства я прочел на борту самолета, гораздо меньшего, нежели монстр, переправивший меня через Атлантический океан. Я проносился к северу над штатом Висконсин, правя путь в Вашингтон, округ Колумбия. Одна из газет приводила на первой полосе поименный список захваченных бедолаг. Три личности были мне знакомы. Одна - давно и близко, две другие - понаслышке.
"Джэнет Ревекка Бельштейн; Артур Мак-Джилливрэй Борден... Эмиль Франц Йернеган".
Репортер услужливо пояснял, что Эмиль Франц Йернеган уже обретался не в компании товарищей по несчастью, а в благословенном обществе ангелов. Четыре дня тому назад бедолагу зверски убили, а потом позвонили в полицию и любезно уведомили, где подобрать изуродованное тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27