В итоге мы все списали на его `странности` и этим дело кончилось. Как оказалось на деле, все только этим начиналось. После долгой беседы мы приняли решение уехать. Это было далеко не просто, так как мы все еще находились под негласным наблюдением медицины, которая все более и более часто стала являться вместе с непонятными людьми в штатском.
Итак, бежать. Куда? Эти вопросы встали неожиданно и остро. Тем более, что ни я, ни Тори понятия не имели повторится ли ЭТО еще раз и когда это произойдет. Вообщем, мы сели на `бомбу`. Ночью мы сложили вещи и тщательно подготовились покинуть этот дом, который служил нам верой и правдой все это время. Больше всего было расстройств, конечно, у Кактуса. Ему никак не улыбалось покидать родной лес и трястись в машине черт знает куда. Но он, видимо, тоже `понял` всю серьезность положения и позволил себя запаковать в корзину, куда мы набросали отогретого мха и веток.
На следующий день я впервые оставил Тори одного, предварительно закрыв все окна и двери, и пошел искать покупателя на дом. Вечером того же дня мы продали за бесценок все, что смогли, и были готовы отчалить. Тори все воспринял мужественно и как должное. Воспоминание о мрачных людях в костюмах было еще свежо. А когда мы уверили Кактуса что искать место для дальнейшего проживания будет именно он, и его мнение о местоположении нашего дома будет ведущим, все неурядицы решились сами собой. Было половина второго ночи, когда мы выехали на дорогу и взяли курс на юго-запад.

Глава 5.

…Ветер стихал. Высокая зеленая трава начинала постепенно поднимать свои стебли навстречу ночному затишью. Голубые молнии еще продолжали чертить свои причудливые узоры на горизонте, но капли дождя уже редели и большая фиолетовая туча медленно уползала к Розовым скалам. Скалы эти стояли неприступной крепостью на пути всех возможных бурь и штормов. Маленький остров из розового пористого камня, который так мало весил, что сильный шторм иногда сдвигал двухсотметровые скалы, что доставляло немало хлопот степным кошкам, которые ютились под ними. Если темнота наваливалась быстро, им приходилось бежать до ближайших скал несколько десятков лиг. Бояться, конечно, было некого. Никому в голову-то не придет мысль напасть ночью, да и зачем? Уже много лет действовал Закон, распространяющийся на всю планету о неприкосновенности после захода второго солнца. Птицам-то было все равно, но кошкам и слепнякам приходилось трудновато с охотой. Зато ночью можно было спать где угодно, никого не боясь. Кошки же обладали неким стадным инстинктом, который и гнал их каждую ночь под громады скал, где жили Птицы.
Вот и сейчас, с высоты шестого яруса, Птица смотрела как бежали от надвигающейся тьмы стаи кошек. Некоторые метались посередине `меж двух огней`. Ближайшие скалы были на расстоянии сорока лиг и они не могли решить бежать ли до Розовых скал или до Желтых. Иногда приходилось брать в лапы `светляков` и лететь спасать замешкавшихся, а не то ночью они поднимут дикий вой.
На подходе была уже зима, и Птицы начинали готовиться к Межрайдерному перелету. Кошки на время зимы оставались хозяевами Скал и Птицы позволяли им селиться в теплых пещерах на первых двух ярусах, которых с лихвой хватало на количество зимующих. Шкура кошек была приспособлена для зимы, но они все равно предпочитали быть поближе к теплу.
— Кошки — они на всех райдерах кошки! Лишь бы поесть, погреться да помурлыкать, — подумала Птица, развернула огромные крылья и сорвалась вниз с карниза, держа в лапах двух ярко сиявших отдохнувших `светляков`. Далеко внизу, в долине, разнесся жалобный вой заплутавшей кошки. Тут же сверху раздался ответный крик и, освещенные двумя огнями, мелькнули серебрянные крылья, отразив последний зеленый луч уходящего второго солнца. Пятый райдер готовился встретить долгую двухдневную ночь.
— Где ты был?! — вскричал отец. Я и не увидел как он подбежал с другой стороны. Я удивленно посмотрел на него и переступил лыжами через сук, затем показал себе под ноги. Этим я говорил что был здесь.
— Тебя не было здесь! Что ты делал последнюю минуту?
Я `сказал` что смотрел на небо. Оно все еще было слегка оранжевым, но уже приобретало знакомый синий оттенок. Встающее солнце тоже постепенно становилось из зеленого привычно розово-голубым. Отец взял меня за руку и повел, вернее потащил домой. Я и понятия тогда не имел, что совершил свой первый Переход.
Лично для меня тогда ничего не показалось необычным. Мы шли по лесу. Все было до ужаса однотонным и скучным. Встречать солнце я, конечно, очень любил, но сейчас мне стало скучно, и я попробовал играть цветами. Вот розово-голубой снег стал постепенно желтым, встающее солнце стало зеленым и деревья окрасились бирюзой. Но отец все время что-то говорил и это меня сбивало с толку. Я теряла контроль над цветами все опять становилось хаотичным. Я впервые додумался попробовать застабилизировать вторую половину соцветия, но так как долгое время я старался держать перед глазами первую половину, которая была более-менее привычна отцу, теперь было очень сложно вспомнить как остановить ту. Я, сославшись на любознательность, разделился с отцом, зашел за бурелом и сосредоточился. Краски стали ярче и насыщенней. Тогда я `сделал` воздух слегка оранжевым и послал сильный сигнал застабилизировать эту гамму цветов. На секунду помутнело в глазах, воздух вокруг странно качнулся и все стало опять нормально. То есть был оранжевый воздух, очень насыщенный у земли и редеющий выше, желтый снег и темно-зеленое солнце, заливающее зеленью все вокруг и тысячью зеленых искр играющее на лимонном снегу. Единственное, что меня озадачило это то, что цвета были очень стабильны. Скажем чересчур. Я видел исключительно `вторичные’ цвета. И мертвая тишина. Я стоял и смотрел на чуть оранжевое небо. Не знаю сколько это продолжалось, как вдруг откуда-то послышался голос отца, зовущий меня по имени. Я опустил глаза и увидел перед собой его. И еще мне показалось; когда я опускал глаза воздух опять как-то странно дернулся. Он стоял и с неподдельным удивлением смотрел на меня. Цвета сразу же стали возвращаться к `двух цветности`.
— Где ты был?!
Вот уже год как мы живем на новом месте. Когда мы приехали сюда, я была в полной уверенности что это и есть `край света`. Три четверти взора занимали горы, тянувшиеся на неопределенное расстояние, четверть занимал океан, раскинувшийся куда хватало глаз, и лишь какую-нибудь сотую часть пейзажа занимала аллея, которая тянулась вдоль самого океана, отрезанная с одной стороны горами, с другой стороны водой и заканчивающаяся металлической сеткой примерно в двух километрах от дома. Дом был двухэтажный, с верандой, выходящей на побережье. Старый, тяжелый, деревянный дом. Это была родина моей матери. Это была ее земля, ее горы, ее океан. Впервые в жизни я вспомнила о матери. Рассказы отца о ней были всегда очень туманны, и он всячески старался уйти от этой темы, и было видно, что это доставляет ему неприятные воспоминания. Я недолго упорствовал. Не то чтобы я был совсем равнодушен к этому вопросу, но, поймите правильно, я никогда ее не видел, а поэтому моя мать была лишь частью прошлой жизни отца.
Я сразу полюбила море. Я могла часами сидеть на берегу и просто смотреть на волны. Иногда, когда отца рядом не было, я снова пробовала играть цветами, но с волнами это хуже получалось, так как они пребывали в постоянном движении. Зато закат! Видели ли вы когда ни будь темно-фиолетовый закат? Сначала небо было слегка фиолетовым, а солнце зеленым, а потом они начинали меняться цветами, и чем ниже спускалось солнце в горизонт, тем более фиолетовым оно становилось. А лиловые чайки! Ничего красивей я до сих пор не видела.
Кактус. Тот вообще потерял голову. Если перевести его возраст на человеческий, то ему уже было пора на пенсию. Но он как сбросил все свои года и чуть ли не с гиканьем носился вдоль берега, а то с победным шипением кидался на крабов или на маленьких черных змеек, которые вырывали себе норы в песчаных основаниях карьеров. Он был готов с утра до вечера не вылезать с берега, что, в принципе, и делал.
До ближайшего соседа было около четырех миль и, кроме как на моторной лодке, туда добраться было крайне трудно. Мы изредка ездили к старому Тому и ловили рыбу. Вернее я ловил рыбу, Кактус ее драл своими когтями, а папа с Томом сидели на берегу, пили пиво и сплетничали о спорте и политике. Том знал несколько десятков способов ловли рыбы, а может и больше, и каждый наш приезд он мне показывал новый способ. Мы тут же начинали его осуществлять, а Том стоял в сторонке и посмеивался над нашей неуклюжестью. Как-то раз я подвергла сомнению его мастерство, и он с одной-то удочкой в руках за час обеспечил нас ведром рыбы. После этого случая я стал верить Тому как самому себе. Он этим, конечно, пользовался и, как я теперь понимаю, рассказывал мне всяческие сказки про то как он дрался с пиратами, как он плавал чуть ли не капитаном, ну и естественно про километровых акул. Я же сидела и впитывала эту лапшу, все принимая за чистую монету. У Тома была старенькая малюсенькая яхта, на которой он нас катал в солнечные дни. Он был тоже очень рад, что наконец-то у него появились соседи и есть кому высказать свое неодобрение по поводу проведения очередных выборов местного шерифа, а так же поведать свою напичканную приключениями жизнь.
Отец никогда ему не рассказывал откуда мы и кто, и поэтому я понял что они уже знакомы давно, а также я узнал что Том хорошо знал мою мать, и, при случае, я решил расспросить его. Я не хотел, чтобы отец знал об этом, а язык жестов был пока плохо понятен Тому и расспросы мои откладывались по чисто техническим причинам, если можно так выразиться. Времени у меня было впереди предостаточно и я стала учить его разговаривать, чтобы общаться напрямую. Тому это было очень интересно, и он с жаром кинулся изучать все мои `приемы` речи. Он же в свою очередь учил меня шипеть по змеиному, объясняя это тем, что если я встречу на пути змею, надо быть вежливым и уметь ей сказать: `Милая, не пошла бы отсюда куда подальше!` А также, после этого, согласно правилам хорошего поведения, пожелать ей приятно провести время в этом `отдаленном месте`. С этими шутками и весельями шел к концу пятый год моей жизни…

Глава 6.

Жить вдали от людей оказалось намного легче, чем я думал. Одиночество редко давало о себе знать. Я был все время занят Тори. В частности, изучал его поведение, его реакции на различные раздражители и многое другое, пытаясь выяснить природу его отклонений. Хорошо помня о связи его `исчезновений` с изменениями цвета его зрения, я большое внимание уделял этим скачкам, выявляя когда у него это происходило. За последние полгода его `фокус` повторился еще два раза, и это только те разы, что я сам увидел. Я думаю, что в мое отсутствие их было еще больше. Было видно как у Тори загораются глаза при всех этих экспериментах. Он не меньше моего хотел разобраться, как он это делает и побаловаться как следует.
Однажды он меня этим сильно напугал. Я пошел на берег, чтобы позвать его к ужину. Вечер был теплым и вода была покрыта туманом. Легкий ветер разрывал его пелену у основания гор и заходящее солнце просвечивало все бордовым светом, который весьма смахивал на какой-то магический огонь. В общем обстановка, сами понимаете, мистическая. На пляже дальше восьми-десяти метров было ни черта не видать. Я сложил руки рупором и пошел вдоль прибоя зовя его. Пройдя примерно метров двести я обнаружил песчаный замок, слепленный Тори. Он был довольно внушительных размеров и весьма таинственно вырисовывался на общем фоне тумана и уже багрового солнца. Я прикинул, что Тори мог вполне пойти гулять на аллею. Он очень любил там бывать. К слову сказать, я не очень равнодушно к этому относился, так как существовала весьма неприятная история, которой Тори не знал; его мать внезапно потеряла рассудок прямо перед его рождением, и, хуже всего, что никто не знал как это произошло. Ее нашли именно в этой аллее. Она стояла там, обнимая одно из пожелтевших к осени деревьев, открыв беззвучно рот, и в глазах ее стоял ужас. Больше никто не услышал от нее ни слова…
Я повернулся и зашагал к аллее. Не знаю даже, что заставило меня оглянуться. Волосы у меня на голове, как говорят `зашевелились`. Туман сконденсировался на моих глазах в подобие маленького облака, из которого вытянулись руки и стал дрожать и пульсировать. В этот момент я понял что происходит и побежал к нему. Перед моими глазами воздух полыхнул волной, обдавшей меня горячим паром и… передо мной стоял Тори. Вид у него был крайне испуганный и виноватый. Он объяснил что не хотел меня испугать, а надумал просто попробовать пошутить и очень был огорчен, что меня это напугало. Испугался я, конечно, порядочно, но интерес взял верх, и я попросил мне все объяснить. Каково же было мое удивление, когда я услышал эти объяснения.
Технику `перехода` Тори в точности не знал. Получалось это у него спонтанно (по его словам), но с каждым разом все лучше подчинялось его желанию. Он научился понимать и чувствовать свое `исчезновение`. Он нарисовал мне берег, аллею и горы, но нарисовал все размытым и нечетким, как бы смазанным в перспективе. Потом он объяснил, показав на часы, что это происходит только в момент его `исчезновения` и `появления` и длится не более секунды, и по этим признакам он узнает что `исчез`. Но более всего меня удивило его предположение по поводу его силы. Оказывается, Тори был не единственным, кто обладал подобными возможностями. Когда он был `там`, то по его рассказу, он чувствовал, что кто-то тоже `переходит` границы видимости. Но что самое интересное: `видно` это было только `оттуда` и эти `кто-то` не показывались, а манипулировали этой силой из состояния невидимости. Они были невидимы и для меня и для Тори тоже! У меня появился большой повод бояться за него. И я его настоятельно попросил не делать этого больше в мое отсутствие. Я пообещал более не ругать его за эти `шутки`, но объяснил что в его же интересах эти опыты проводить в моем присутствии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10