Андрей Сердюк: «Дороги Младших Богов»

Андрей Сердюк
Дороги Младших Богов



OCR Frnzin
«Сердюк А.А. Дороги Младших Богов»: АРМАДА: «Издательство Альфа-книга»; М.; 2005

ISBN 5-93556-523-4 Аннотация Вся эта удивительная и головоломная история началась с восьмой рюмки русской водки, выпитой одним из трех друзей, реальных таких пацанов, в ресторане «Сорвейн». Сгоряча покинув «порт приписки», парни неожиданно оказались там, где абсурд происходящего достиг последнего предела. Они попали туда, где бытие и небытие, былое и грядущее, истина и абсурд, святое и греховное, «я» и «он», молчание и слово — любые оппозиции вовсе не противопоставлены друг другу. И выпала друзьям Великая Миссия Спасения Абсолюта, а значит, избавления человечества от неисчислимых мук, бедствий и страданий, которыми люди во все времена расплачивались за свое бытие. Но путь к свободе тернист и опасен — не обошлось без отваги, смекалки и знаний, без «калашей», гранат и наездов «бригад». Будет ли дано миру спасение? Через мгновение или вечность? Или это всё равно? Или это — одно и то же?.. Андрей СердюкДороги младших богов РОЖДЕННЫМ В 65-м — В ГОДУ, КОГДА БЫЛО ОТКРЫТО РЕЛИКТОВОЕ РАДИОИЗЛУЧЕНИЕ, — ПОСВЯЩАЕТСЯ…
Должен свершиться какой-то внутренний сдвиг, после которого всемирная история предстанет не в перспективе истребляющего потока времени, а в перспективе истории небесной. Я. Бердяев * * * Можно думать, что мы все просто крутим себе кино по сценариям великой иллюзии, но можно так и не думать.Пожалуй, Великое Делание — такая вещь, о которой лучше не говорить, а взять и свершить. А. Кончеев * * * О, если бы мог я всё это понять,Опилки пришли бы в порядок.А то мне — загадочно — хочется спатьОт всех этих Трудных Загадок. Винни-Пух ЧАСТЬ I 1 А началось всё с того, что Гоша, отпустив тормоза, пожелал себе «будем» восьмой рюмкой водки.Вообще-то нельзя, конечно, так уж безапелляционно утверждать, что именно в той, восьмой по счету, всему зачин, — ведь цепь событий тянется по жизни издалека и непрерывно и от того момента тоже убегает в глубь веков освященная случайностью череда причин и следствий. Это верно.Но.Во-первых, сложно рассказывать о недавних похождениях, начиная повествование с тех времен, когда — ну, не знаю, — допустим, инфузории-туфельки обросли конкретным мехом, превратились в угрюмых мамонтов и стали хавчиком для наших предков. Увольте от такого тягомотства. Это не по мне.А во-вторых, после той последней рюмки, коварное содержимое которой морщась влил в себя Гоша, события покатились с горки как-то уж слишком стремительно.Поэтому для меня очевидно: всё началось именно с этого.И было так.Гоша выпил ее, лишнюю, подождал, пока провалится, и разродился на отдаче неслабым откровением:— Какое же тут кругом… засранство!После чего насадил на вилку ломоть соленого груздя и потащил в рот. Но не донес, замер и еще раз выдал в мировой эфир — смачно и по слогам:— За-сран-ство. — Соглашаться с этим не хотелось.— Кабак как кабак, — с трудом и чудом кувыркнул я зеркальный наворот из «ка» и «ак» и, оглядев гудящий зал ресторана, добавил: — Корпоративная вечеринка. Имеют право.— Я не об этом. — Гоша рубанул вилкой, со звоном опрокинув фужер с водой.— А о чем?— О чем? Обо всем, Андрюха… У вас тут кругом засранство. Причем по-о-олное.Я вытащил салфетку из подставки и, погнав ворчащую минералку со скатерти, спросил:— В каком смысле?— В таком, что страна эта — черная дыра, — ответил Гоша. — И это… И еще, что гэбисты опять вас всех тут раком поставили.— А-а, ты об этом. — До меня дошло, что братан, выскочив в офсайд, стал махом седлать своего любимого горбунка, поэтому напомнил ему вяло и заученно: — Но ты ведь, Гоша, и сам из этой дырки на свет божий выполз. Выполз, порезвился от души в родных пределах и уполз от греха. Да еще и с реальным таким рваньем. Правда, просрал его там быстро, но это уж извини…— Да, блин, уполз! — вдруг с полтычка завелся Гоша. — Я, блин, — свободный человек! Всегда им был и буду!— Ну уполз и уполз, бога ради, — сказал я, предъявляя открытые ладони, но не удержался и тут же наехал: — Только чего ж теперь плевать на старое свое болото? А? Вот чего я никак не пойму — зачем так делать? Всё равно не доплюнешь. К тому же не патриотично это, Гоша.— Да пошел ты со своим патриотизмом знаешь куда! Детский лепет. Труха совковая… Патри-идио-тизм, мать его! А ты, к примеру, слышал такое, что патриотизм твой — последний приют для негодяев?— Во как! И ты, значит.— Что «и ты, значит»?— Да не врубаешься.— Во что я не врубаюсь?— А в то самое, Гоша. В то самое.Я посмотрел на него оценивающе — прикинул, стоит ли раздраконивать этот пьяный базар? Или всё же не стоит?Уже одиннадцать лет прошло, как Гошка в Штаты свалил, а непонятки в нем по-прежнему реальные бродили, типа: угадал — не угадал? что потерял — чего нашел? кинул сам себя жестоко или таки нет? Всё никак определиться не мог. Всё маялся. Ну и при каждом очередном проездом-приезде нажирался от такой ментальной нестыковочки. А нажравшись, и меня, и Серегу в своей глухой правоте убедить пытался.Хотя на самом деле не нас — себя.Плеснув в свою рюмку из простуженного графина, я всё же взялся Гошку — чисто из врожденного своего человеколюбия — лечить.— Слушай сюда, брателло, — сказал я, поднимая общепитовский хрусталь, — патриотизм — это правильная мастырка. Без гона правильная. И без пафоса. — Я выпил залпом за это славное дело, выдохнул, как учил комбат Елдахов, и продолжил: — И не виноват патриотизм, что прикрывается им всякая такая мразь. Не-а, не виноват. Ведь расклады, Гоша, тут известные. Когда ей, мрази, деться некуда, когда ее после атаса ходи-сюда-родная, тогда и швыряет она в толпу эти самые понты свои козырные: «Не тронь меня — я патриотична!» Ну и при чем тут патриотизм?— Не понял, — напрягся Гоша. Я усмехнулся.— Тормозишь, американец. — И упростил схему: — Ну вот, допустим, какая-то тварь заявляет, что маму любит. И ты говоришь, что маму любишь. Так что, выходит — ты тварь?— При чем тут мама?— Вот и я спрашиваю: «при чем»?— Всё сказал?— Всё… Вообще-то не всё. Понимаешь, Гоша, есть абсолютные в этом мире вещи, ценность которых сомнению не подлежит и инфляции не поддается. Поэтому выведенная на красные флажки мразь и стремится сбежать в этот заповедник. Вот как, собственно, эту фразу избитую понимать-то нужно. А не выворачивать ее всё время наизнанку.— Умный, да? Патриот, да? Ну-ну. Всё равно… Всё равно Россия ваша — страна рабов! — сорвался, словно кабыздох с цепи, Гоша. — И вы все здесь рабы!— А ты, стало быть, беглый раб? Так, что ли?— Я…Гошка задохнулся от возмущения. В этот момент вернулся с коновязи Серега и спросил, отодвигая стул:— И что за шум, братва?— Да Гоша вот опять кошмарит, говорит, что мы с тобой рабы, — сдал я с потрохами блудного сына. Западло, конечно, но он сам нарвался.— Кто-кто? Мы?! — не поверил Серега в такие слишком уж обидные предъявы. — Эй, Магоша! Ты чего? Ты снова за свое, за старое?— Ра-бы, — уперся рогом американец и уставился на Серегу.Я не знаю людей, которые могли бы долго выдерживать Серегин взгляд. Нет таких людей. Никто не в состоянии вынести вбивания гвоздя между глаз. Гоша не был исключением. Потупился через две с половиной секунды и отвернулся.— Вставайте, уходим, — сказал, а если быть точнее, приказал Серега. И, стянув свой пиджак со спинки стула, дал понять, что продолжения банкета не будет.— Куда это? — удивился Гоша. — Зачем?— Закроем, Магоша, раз и навсегда тему, выдавим из себя рабов, к чертовой матери, — так ответил ему Серега. Метнул на стол эквивалент двумстам бакинским и пошел, не оглядываясь, на выход.Гоша, кривой, как сторож ликероводочного завода к сдаче вахты, изобразил фронтальную распальцовку.— Не вопрос — до последней капли выдавим. — Встал, повалив свой стул, и двинул следом.— Хорошо бы, парни, чтоб не до последней капли крови, — добавил я, можно сказать, уже самому себе, поднял ни в чем не виноватый стул и, кинув в рот прощальную маслинку, поспешил за ними. За заводными своими корешами.У которых что ни встреча, то всенепременно — марцефаль.И я тогда уже каким-то хитрым образом проинтуичил, что просто так всё это дело не закончится, что произойдет нечто такое, о чем ну его на фиг даже думать. Но тем не менее рычаг стоп-крана срывать не стал. Ведь проблема действительно наболела. Фурункул набух — пришла пора вскрывать.На улице уже стояла изматывающая саму себя огнями реклам и фонарей визгливая городская ночь.Не успели мы выйти, как вездесущий Пирс Броснан тут же подорвался с плаката и предложил по дешевке часы. Кажется, «омеги». Хорошие, без сомнения, цацки, но в тот момент нам было не до них. Мы дружно отмахнулись от коммивояжера Ее Величества и двинули к стоянке.Серегина «корона», припорошенная тополиным пухом, что-то обрадованно пропищала в ответ на хозяйский призыв, замки дверей щелкнули, и мы загрузились без лишнего базара. Серега сел за руль, я — слева, штурманом, а Гоша распластался на задних, как король на именинах. Распластался и набычился. Еще бы.— Куда мы? — спросил я для порядка и выплюнул в окно оливковую косточку, которую всё это время мутузил за щекой.— На волю, — ответил Серега. — Только подзаправимся у плотины и — на волю.Я включил радио и понимающе кивнул: на волю так на волю. Лично для меня такой сюжет был, что говорится, в лузу.А Гошка промолчал.«На двух недостижимых полюсах расселись черный дрозд и белый аист», — пропел про наболевшее Дима Маликов, и я тут же выключил радио. И подумал, что в конце концов не существует никакой иной свободы, помимо той, что возникает в момент акта освобождения.Не я придумал. Кто — не помню. Но я близко к тексту. Извините.Серега сдал назад, аккуратно вырулил вправо, пересек на цырлах сквер — в неположенном, конечно, месте — и дальше уже погнал спокойно так себе. По Ленина.В окна полетели кислотные пятна-полосы, и я, рассеянно вглядываясь в этот калейдоскоп, вдруг с какого-то перепуга вспомнил свой давешний сон. Странный такой сон…Приснилось мне прошлой ночью, что будто бы я, Серега и наш разлюбимый янки Гоша плывем на лодке по огромному озеру. Все, значит, трое в одной лодке. Но гребу почему-то один я. И весло у нас всего одно… А над озером туман утренний стоит… Камыш, которого не видно, шумит по правому берегу… А весло мое всё время застревает в куге да в ряске. И грести тяжко. Но, главное, непонятно — двигаемся мы вперед или все мои усилия напрасны? И это меня во сне чрезвычайно мучило. Во-о-от. А в лодке у нас еще снасти какие-то рыбацкие на дне валялись. Ну там удочки, сети всякие, банка консервная с червями… И получалось — я так во сне, во всяком случае, понимал, — что мы на какое-то сокровенное свое, шибко рыбное местечко добираемся. На прикормленное. И всё душевно так. И всё так славно… И мы все друг друга любим. Как в детстве. И никаких обид. Черт…Ну а доплыли мы или нет, того я, к превеликому сожалению, как раз и не увидел: гребаная сирена чьей-то сигнализации разбудила меня не по кайфу. Уже полседьмого было. Я не стал мучиться и встал. Представьте. Хотя за Гошей в аэропорт нужно было только к восьми тридцати — к первому утреннему «боингу» из Москвы.Да.И почему, скажите, всё вот так вот? Во сне оно вон как ништяково всё складывалось. А в реальности — нет. А в реальности — увы! — каляки-маляки, как всегда. Жаль.Действительно — жаль…И подумал еще: интересно, к чему этот сон-то был?Но не знал я тогда.И никто не знал.На заправке в салон просунула голову страшно накрашенная тетка — обрюзгшее ее лицо наводило ужас боевой раскраской, типичной для ирокезов, вступивших на тропу войны.— Мальчики, девочек не желаете? — предложила она от щедрот.— Не желаем, — ответил я за всех.Но тут вдруг с заднего проклюнулся Гошка:— А что там по прейскуранту?— Всё как всегда, красавчик: минет — пятихатка, по-взрослому — три.— Демпинг! — обрадовался Гошка. Но Серега его тут же обломил:— Хрена тебе, а не русских девок.И завел движок, отследив в зеркале, что парень в униформе уже закрутил пробку бака.— Да подавитесь! — огрызнулся американец. Тетка покачала оранжевым своим париком и просипела:— У-у-у, как у вас тут всё грустно.— Отвали, мать, — вежливо попросил я.Но мать не отвалила, а показала мне через стекло шпикачку своего среднего пальца. С загнутым, как у вампира, ногтем.Пришлось приоткрыть пипкой окно пошире, расстегнуть кобуру и ткнуть стволом ей прямо в лоб.Она всё поняла и отвалила.Что за народ? Почему простых слов не понимает, а всё пытается выпросить цыганочку с выходом?А?Серега лихо пересек плотину и погнал в сторону Заозерного тракта по Красновосточной, бывшей Кандальной.Через полчаса федеральная трасса уже бездушно терла своей наждачкой наши канолевые шины. Попутный трафик был близок к нулевому, и город со всеми его огнями, потрохами и скелетами во встроенных и раздвижных шкафах быстро растворился в темноте зеркал.Понеслись.Как там, помнится-то, было в той безбашенной звериной песне? «Жить без приключений нам никак нельзя, эй, прибавь-ка ходу, машинист». Так?Нормально.Или: «На коня — и поминай как звали, чтоб за шапку звезды задевали».Это Гете. Но тоже ничего.На сорок втором я понял, что Серега не шутит; на пятьдесят третьем — что раскредитовкой вагонов завтра, точнее сегодня уже, заниматься не будем; на девяносто шестом — что обещанная красноярцам копия платежки к обеду — пустое; на сто восьмом — что свобода где-то уже совсем-совсем рядом; ну а когда прошли, не унижаясь до восьмидесяти, Тещин Язык, я осознал, что Гоше к самолету уже совсем никак.Когда подумал про самолет, оглянулся. Американец дрых. В счастливом неведении. Замаялся бродяга. Jet leg в натуре: до Москвы поясов пересек немерено и от нее до нас — еще плюс пять. Да и снотворного на грудь нехило принялГоша, значит, пьяно посапывал во сне. Серега молчал, уперся взглядом в полотно — и привет. Лес темнел сплошной, как с детства вбили в нас, стеной. Лучи фар старательно вылизывали щербатое полотно. Все, короче, были при делах. Кроме меня. И тогда я, прикрыв глаза, стал сочинять притчу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34